Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 10.98 Mb.
|
И нас, поэтов вольных стихий, высшее начальство приглашает бросить избитые и неверные образы прошлого и перенести внимание от стихии, природы внутрь самого человека, который рано или поздно всякую стихию должен прибрать к рукам и заставить действовать по своему... хотелось сказать «желанию», но не вышло: желания-то нет никакого, а просто размножение людей создает нужду, и эта нужда технику, необходимую, чтобы можно было всех накормить... Но мы забыли, что воду взяли только лишь как пример анархической вольности музыки, поэзии, искусства, любви... Неужели же и все это, составляющее собственно жизнь, тоже будет приложено, чтобы вертеть какую-нибудь электротурбину для пользы дела размножения людей на зем ле и удовлетворения их элементарных потребностей? Как будто бы нет, но только, может быть, это «нет» говорит наше прежнее гуманитарное и всякое воспитание, а на самом деле и возможно: запрут все начисто и самую любовь поймут окончательно как силу размножения на земле высшего работника человека и запрут в специальных колхозах с хорошим подбором племенных производителей по всем правилам генетики и евгеники. Да или нет? Тут разум ничего не может ответить, и разница в ответах разных людей больше всего зависит от их здоровья: а совершенно здоровые и разумно устроенные люди будущего, вероятно, даже и вопросом таким не будут задаваться... 14 Января. Продолжается сиротская зима. Вот-вот корова отелится, и у хозяйки бродят в голове нечестивые мысли: как бы устроить так, чтобы не поить теленка дорогим молоком, а как-нибудь от него вовсе избавиться. Хозяйки уже нашли средство в значительной мере избавляться от расхода молока на теленка: поят кофе-здоровьем. <На полях:> Придумчивые и решительные люди однако находят иные средства. Так вот насуют шерсти в горло и когда теленок... Теленок-мученик. Один гражданин выдумал подморозить теленка так, чтобы он жив остался и можно было зарезать, и в то же время и таким уродом стал, чтобы разрешили его зарезать. Так он оставил теленка в морозную ночь на дворе и время от времени выходил с фонариком смотреть. Когда ноги у теленка до того отмерзли, что он свалился, гражданин втащил его в хлев. Утром пошел просить разрешения резать. Но вышло так, что сосед его бедняк тоже теленка поил и все видел через забор... Комиссия была тоже догадливая, и так рассудила: мученого теленка отдали бедняку на зарез, а теленка, которого поил бедняк, велели допоить предприимчивому гражданину. Вот бедняку вышла жизнь: и молоко полилось от коровы в свой рот, а не в телячий, и отведал соседской телятинки. — Так и надо, — говорили мужики на базаре, — надо самому башкой работать, а не смотреть на других. Выдумал что, морозить, да кто же теперь не морозит телят. — Ну, а как же надо-то... — Как?.. И оказалось, вот как делают теперь самые догадливые. Насуют теленку в горло шерсти и, когда теленок начинает корчиться, зовут комиссию. Пусть вскроют и найдут шерсть, можно сказать, что теленок сам нализался шерсти... Свинья-наследница. Говорят, что сейчас в городе по всем учреждениям в поисках правды ходит глубокий старец, похожий на Апостола. Дело его состоит в том, что выдумал он себе завести поросенка и достал очень породистого. Прокормил год, выросла отличная свинья, собрался с силами, купил хлеба, овса, откормил свинью и пошел за разрешением резать ее. Комиссия осмотрела свинью, признала ее племенной, резать не разрешила в течение пяти лет. Вот старик и ходит по учреждениям и уверяет всех, что ему не дожить, что свинья у него останется наследницей. — Мыслимо ли, — говорит старик, — чтобы человек жил для свиньи... Мужики на базаре опять все набросились на Апостола и говорили ему: — Дурак, дурак, такую свинью вырастил и пошел докладывать... — Ну, а как же? — Как? Это нельзя на каждый случай сказать как. Ведь вот и у вас, как везде, часто меняются председатели: ты узнай, может быть, он не записал, а в памяти держит. А когда узнал, что свинья в памяти, жди, когда сменится председатель, и как сменился, спеши, режь без всяких разрешений, ничего не будет. А так по апостолу жить, как ты, [каждая] свинья верх над тобой возьмет, и ты помрешь... 15 Января. Зима так проходит: началось сильными морозами без снега, и так было долго и очень досадно, по тому что мороз без снега всегда злей почему-то. После того стало мягко и пошел снег и падал каждый день, создавая для охотников ежедневно «пороши». Однако без [мороза] так везде распушились снега, что ходить в лесах стало невозможно — собаке по уши! — и охота около Рождества кончилась. А сиротская зима и теперь продолжается. Вчера был Вася Карасев. Ссылка ни в чем не повинного отца, по-видимому, прошибла и его комсомольски-про-стеганную душу. Так и все они петушатся до времени, [потом] ушибленными отходят с позиций и переживают то же самое, что и все люди, а новые опять петушатся за счет своей юности и невежества. Но среди них, однако, есть замечательные дарования (что-то вроде [администраторов]), удивительные дипломаты, — очень возможно, что они-то и есть невидимая «соль» комсомольства. Идеологическое расхождение. Спросите любого о Реомюре, все скажут, что это термометр, и только редкий из редких, какой-нибудь узкий специалист — и то из специалистов специалист по термометрам, и тоже из этих специалист по биографиям изобретателей в области физики — скажет, что Реомюр не термометр, а человек, изобретатель термометра... Жив ли теперь этот замечательный физик — едва ли: ведь я был еще мальчиком маленьким, когда мать моя оттаивала занесенное снегом окошко, чтобы взглянуть на Реомюр. В какой стране он жил? Не знаю, — ведь все так коварно подстроено на этом кладбище науки, чтобы человек совсем исчезал, а созданная им вещь похищала себе его имя. Но, вероятно, так и надо, и хорошо и справедливо: разве он сам-то, Реомюр, изобретая термометр, сколько-нибудь думал о человеке, он был просто физик и смотрел на все с физической точки зрения. Человеком в памяти людей остается только тот, кто был человеком тогда при жизни своей, а не физиком, или химиком, мы можем вспомнить оагеркнуто: Гёте; приписка: Христа>... Нет, это правильно, вполне справедливо, что какой-то гражданин Реомюр мало-помалу превратился в изобретенный им термометр и стал по-своему вечно жить, то поднимаясь вверх во время теплой погоды, то опускаясь зимой... Так вот, молодые товарищи, вот в чем наше идеологическое расхождение, вы стремитесь к тому, чтобы люди вышли из жизни Реомюрами, а я хочу, чтобы каждый человек осознал себя как сам человек при жизни... 17Января. Сегодня вечером еду в Детское Село. Разговор с Павловной: — Странно, Павловна, в литературе меня наперерыв стремятся все похоронить вместе с «классиками», на улице называют «дедушкой», а я сам иногда себя чувствую не только не дедом, но даже не отцом, а так, будто я все еще мальчик и жизни настоящего взрослого делового человека еще и не хлебнул. Что это, неужели это от прирожденного моего таланта... — Да, — ответила Павловна, — талант, конечно, как талант... а главное, я думаю, это что ты еще можешь ребенка произвести... Вот когда это пройдет совсем, то перестанешь себя чувствовать мальчиком: игра кончится, и даже обиду не будешь чувствовать... 18 Января. Поездка сорвалась, достали билет только на 20-е. И аппетит поездки пропал: есть слух, что Ле-нингр. издательство] писателей подвергнулось разгрому РАППа, подобно московскому. По-видимому, мы накануне полной перемены условий вознаграждения авторов. Как-то выбьется Алеша Толстой, а ведь как-нибудь выбьется. У Зои еще есть некоторые механические остатки религиозного миропонимания; так, она еще крестится перед едой, если нет никого посторонних. Впрочем, она скажет даже, что и в Бога верит, но и в этом убеждении заметно линяет: в Бога, скажет, верю, а в загробную жизнь нет. Первого своего ребенка она родила честно, считая грехом все средства против деторождения. Но, испытав прелесть материнства в советских условиях, к следующему разу непременно прибегнет к аборту... И нельзя иначе, тут или погибни в старом завете, или линяй. Непременно! Как болеет и линяет птица, точно так же и женщина лично в этой линьке совершенно бессильна. Ребенок ночью часто кричит, а Зоя весь день была на службе, и, когда ночью сидит она при керосиновой свечке, раскачиваясь часами, баюкая, и ее тень с нечесаными громадными волосами часами тоже качается на стене, — заглянешь случайно, выходя на двор, и подумаешь: «Как это несовременно и как неразумно, не хватает сверчка и часов с кукушкой». Случается, всю ночь прокричит, а на службу идти надо — какая же тут будет работа, можно себе представить! Ребенок переходит на руки к бабушке, матери мужа, потом, когда бабушке надо готовить пищу для Зои и убирать комнаты, ребенка переносят в дом к другой бабушке, матери Зоиной. Обе эти бабушки частью по избытку любви, частью чтобы поскорее унять крикуна, пичкают его всем самым с их точки зрения хорошим, сладким и вкусным, и не по часам, как надо бы, а как вздумается. Вот через это, по всей вероятности, ребенок неуемно кричит по ночам, Зоя качает и баюкает — утром не добудишься! а пыль на рояле как грифельная доска: сегодня напиши пальцем, завтра так [запылится], что никаких следов от вчерашнего. Бывает, созовет гостей, заиграет «Дунайские волны», поднимется пыль, — все начинают чихать и хоть глаза закрывай. Скажешь: «Зоя, как ты, нет у тебя ни иголочки, ни тряпочки, ты бы хоть пыль обмела на рояле». Так и фыркнет: «Я не хозяйка, и не хочу быть хозяйкой». Возмутительное положение, а между тем, как подумаешь, и она права: прежде рожали детей, как и теперь, главным образом, по деревням, бабы высыхали с детьми, а дети кто выжил, кто помер — много выживало, достаточно. Более зажиточные держали прислуг, нянек, даже кормилиц. Мыслимо ли теперь все делать самой советской женщине. Она справедливо мечтает о будущей [советской] квартире, куда она возвращается после службы и [советская] прислуга сделает все так, чтобы только лечь в чистую кровать и отдыхать. С другой стороны, то покрестится, то потихоньку сходит к заутрене, или вдруг вздумает заниматься самообразованием и для этого почему-то проходит математику. Одним словом, Зоя линяет. Петин выходной день. Взяли Бию и пошли по лисьим следам. Рабочие на производстве (устройство рыбного пруда) поймали ласку и упустили. Мы стали искать. Рабочие начали помогать. Производитель работ с трудом поставил их на место (крики: — Да я не усну, пока не увижу. — Зверек-то больно хорош). Когда все принялись за работу, производитель взял лом и стал нам помогать. Рабочие не выдержали и опять все у нас. Часа два провозились. Сколько было веселья. (Русская детская природа) Ласку выгнали, и Бия ее задушила. (Самый-то мой безобидный сюжет, а нельзя напечатать: разве могут рабочие на два часа забросить производство, нечего сказать, ударники!) Художником в «образованном» обществе называют мастера, который умеет так сделать, что публика, почуяв, напр., приближение весны, скажет: «весна, как у Левитана» — или, приехав издали к морю, узнает его и скажет: «прекрасно, совсем как у Айвазовского». Мне же хочется в художнике видеть убедительно заставляющего и на море и на луну смотреть собственным «личным» глазом, отчего каждый, будучи личностью неповторимой и являясь в мире единственный раз, привносил бы в мировое хранилище человеческого сознания, в культуру, что-нибудь от себя самого... Отчего мы страдаем? Оттого, что беспокоимся о средствах существования (простыня все редеет, редеет, а достать негде), второе — что очень трудно работать не для себя, третье — двоиться тяжело: про себя так, а на людях иначе, а в summa summarum1: нет радостей, праздников, подарков, и ждать лучшего тоже нельзя: ждут войну («пропал фельетон»). Еще особенно тяжело нам, живым отцам, что отец — свидетель не только плохого, но и хорошего в прошлом, 1 summa summarum (лат) — сумма сумм, конечный итог. что он не может быть не самим собой, что он живой, значит, нельзя же, выжав его сок на пользу обществу, прямо-таки без оговорок выбросить на помойку, как выжатый лимон... Герой современности — это сын, который своего родного отца как нечто личное и прошлое приносит в жертву обществу (понимая общество как «не я» — «я» исчезает в тот момент, когда председатель дает ему слово); и это до того теперь очевидно, что является вопрос о ликвидации всех «я» как класса. (Рапповцы думают, что борются с бурж. искусством, а на деле — с корнем всякого искусства, с личностью.) Я сам долго отрицал советскую общественность потому, что каждый член ее про себя был совсем другой человек, чем на людях, и мне казалось, что сумма лиц, самоотрицающих себя, дает ничто, нереальность; теперь вижу, что нет, и сумма отрицающих себя личностей дает величину отрицательную. Да и что значит неискренность? В момент самоотрицания на обществе человек тут же преобразуется, утверждает себя общественно, возвращаясь потом к себе самому, как к мусорной яме. Мы же по-обывательски роемся в этой яме и говорим: «вот неискренний человек». Пример: учительница в субботу в школе учит детей против Бога (антирелигиозная пропаганда]), а в воскресенье рано в темноте, закутавшись в черный платок, идет к заутрене отмаливать грех (Бог не должен простить и превращает религию учительницы в мусорную яму). Пример: Художник-мистик N. пишет портрет Ленина и этим живет (3-ю тысячу теперь кончает): ведь в конце-то концов он делает Ленина, а не Бога, в которого будто бы верит ([Святого] Духа). Странное дело: Григорьев рассказал про карьеру Витьки, что Витька попал в руки знаменитому инженеру-электрику], тот его полюбил, научил, и теперь Витька, почти мальчик, является директором электрического «гиганта». Но вот, напр., к отцу его, бедному человеку, привезли три сажени дров, свалили, и их нужно было переложить в са рай. Отец за Витьку, и тот приезжает в автомобиле, раздевается и [перекладывает] дрова. Я сказал об этом: — Вот так партиец. — Это случайность, — ответили [мне], — его скоро выпрут. Партия таких хороших не терпит. «В чем дело?» В том, что поступок этот, глубоко «личный», «хороший», «вольный», но никак не советски-партийный, характеризует скорее добрые отношения сына с отцом где-нибудь в Америке. И так что нам, детям (буржуазной) культуры, представляется хорошим — это в лучшем случае безразлично пролетарскому моралисту. В чем же пролетарская моральная сущность? Вероятнее всего то, что я написал о Реомюре: был человек Реомюр, а превратился в термометр, да еще до того, что никому и в голову теперь не приходит, что Реомюр — человек. Так вот от нас требуется фактически, чтобы всякое «я» превратилось в ударника (= Реомюр) и не чувствовало в этом утраты, обиды и т. п. личных чувств. Или пчела самородящая — в пчелу бесполую работницу. Мне нравятся, напр., ясли на тракт, фабрике, но я не могу слиться с пролетарскими писателями в похвале яслей: я похвалю ясли, имея в виду, что в Америке еще лучше нашего устраивают фабричных детей, я, если хочу быть пролетарским писателем, должен найти ясли, каких на свете не было; напр., что ребенок, увидев в яслях свет, еду и ласку, оттолкнул бы мать и не пожелал возвращаться в лачугу (тема пролетарская: общественность против рода). Список возможных пролетарских тем: 1) Сын против отца вплоть до оправдания отцеубийства. [Развить другие «номера»] Хозяйственный разговор. Говорили мы сегодня о сене, что удачно закупили этим летом, а вот теперь едва ли, потому что мужиков перегонят в коллективы — Нет, — сказала Павловна, — не пере гонят: их нельзя перегнать всех, и дальше все трудней будет, потому что ведь остаются-то мужики самые хитрые, и еще учатся хитрости от жизни, а в коллективах становится все хуже. Какой хитрый мужик теперь, возьмем для примера тестя Тимофеева... Так вот, как живет Тимофеев тесть, узнал [я] от Павловны. У него жеребец, воронежский битюг. Взял он, чтобы избавиться от [мясной] повинности, раскормил битюга, посадил на цепь и продал за 800 рублей. Сам же за пустяк купил годовика, тоже битюга. Годовая лошадь — жеребенок, обложению работой не подлежит, а для себя все делать можно: и пахать, и боронить, и дрова возить. Стоил он 100 руб., значит 700 р. в корма и <1 нрзб.> |
