Программа спецкурса «Изучение поэзии на уроках в 5-7 кл.» Раздел I. Научно-методические статьи, рефераты Кузнецова А. А., учитель литературы школы №16 Анализ повести М. М. Пришвина «Женьшень»
Скачать 1.17 Mb.
|
Лысенко Л. А. , учитель литературы школы №42Восприятие чужого кавказского мира русским человеком, солдатом конца ХХ века Произведение В. Маканина «Кавказский пленный» Г. Нефагина относит к литературе ремэйка. Ремэйки, основываясь на классических произведениях русской литературы, наполняют их новым, актуальным содержанием. Рассказ В. Маканина, безусловно, возвращает нас к кавказским произведениям А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, которые поднимали проблемы кавказских войн и конфликтов, ставили старые русские вопросы и изображали национальные характеры. “Ремэйк может прочитываться на нескольких уровнях. Один – это простое восприятие сюжета как явления самостоятельного. Этот первичный уровень – изображение жизни современного героя в современных обстоятельствах. Второй уровень восприятия основан на установлении внутренних и внешних связей с предшествующей литературой. Здесь раскрывается глубина замысла писателя и суть ремэйка в целом” 1 В данной работе я не претендую дать целостный анализ произведения В. Маканина, рассматривая все его уровни, а попытаюсь исследовать произведение, остановившись только на проблеме восприятия чужого кавказского мира русским человеком, солдатом конца ХХ века. Само слово “Кавказ” будит в памяти целый устойчивый ряд ассоциаций, базирующихся на литературных клише. Конечно, это горы, солнце, яркий мир красок. Его населяют дети природы, а не цивилизации-горцы, для которых свобода превыше каких-то норм, законов, регулирующих поведение человека. Особенно поражает, пугает и восхищает русских обычай кровной мести, оправдывающий преступления и не подвластный какому-либо закону. Вооружённый кинжалом (благородный дикарь или разбойник) горец страшен. В рассказе В. Маканина мир Кавказа не сказка, не экзотика, не декорация. Напротив, это страшная реальность. Русские оказались на северном Кавказе не в качестве купцов-путешественников, желающих посмотреть мир и окунуться в сказку, пожить среди не таких, как мы. Сказка стала былью в результате активной колонизации Северного Кавказа. Русские пришли как агрессоры, насильники, они заняли чужую территорию. Поэтому тема жестокости, насилия, смерти пронизывает весь рассказ наряду с темой красоты. Чужой мир – мир Кавказа – дан в восприятии русского солдата, причём (что очень важно!) не освободителя, как мы привыкли к литературному и информативному штампу, а пришедшему сюда убивать, занимать чуждое ему пространство. Отсюда некоторые особенности восприятия этой чужой картины мира. Традиционным остается видение неокультуренного, дикого пространства, где «серые замшелые ущелья», а среди них ютятся «бедные и грязноватые домишки горцев, слепившиеся, как птичьи гнезда». Создаётся ощущение некой однородности, сгущенности, родственности этого дикого мира, находящегося высоко то ли в высоте, то ли в скоплённости, неразделённости (как птичья стая). Традиционной остаётся и красота Кавказа. Чужой мир очень красив. И красота его проявляется прежде всего в красоте местности, закрытом величественными горами пространстве. «Из горной теснины выпрыгнул вдруг ручей» (сверху-вниз). «Особняком стояли над травой гордые южные деревья». «Но более всего волновало равнинную душу» русского солдата то, чего он был лишён у себя: «высокая трава», «гордые южные деревья», горы-вертикаль. Но эта красота опасна. «Она пугала» Рубахина и Вовку. Она таит в себе смерть. Особенно вызывает страх «незнакомое открытое место». Находиться на таком безграничном ровном пространстве – «все равно, что быть на мушке». Русский солдат оглядывает его, «используя оптический прицел как бинокль», «затаив дыхание». Нужна «особая медлительность», когда «охватываешь его через» карабин «слева направо». И передвигаться по нему лучше «короткими перебежками». «И вновь… высокая трава. Ничуть не пожухла. Тихо колышется. И так радостно перекликаются в небе (над деревьями, над обоими солдатами) птицы». Но сказка кончилась для тех, кто пришёл сюда с карабином («с мечом»). Эта поляна, «окрашенная солнцем до ослепляющей желтизны», это «столь щедрое солнцем пространство» (свет входит кругом, равномерно, что соответствует строению русских глаз) не щедро по отношению к русскому солдату, от него дышит смертью. Обрёл смерть ефрейтор Боярков – «стреляли в упор». Люди, населяющие этот чужой мир, - это «боевики», «абреки», «чурки». Знаменитых кинжалов у них нет, зато есть водка и китайские термосы. Стреляют они «бессмысленно» и «беспорядочно». Не могут даже укрыться как следует. «Вовка-стрелок видел не только их спрятавшиеся головы, кадыки на горле, животы – он видел даже пуговицы их рубашек и, балуясь, переводил перекрестье с одной на другую…» Рушится ещё один мир о горцах как о грозных воинах. Ходят отрядами. Попадая в плен, боятся, «что их сейчас разделят». Речь из напоминает «весёлый гогот», «гортанные возгласы». «(И словно бы журавли закликали за нависшей за дорогой скалой: гуляль-киляль-ляль-киляль-снайпер…) Фигурки на скале забегали – кричали, вопили, улюлюкали». Они хитры, недоверчивы. Такое ощущение горцев как некой однородной, нерасчленённой родственной массы объясняется прежде всего тем, что русские и кавказцы пространственно разделены и находятся далеко друг от друга. Для последних характерна вертикальная пространственная организация. В то время как горцы стоят «на краю скалы», «суетились на скале, нависавшей слева над дорогой», «со скалы на всякий случай стреляют», мочатся у скалы, «где удобней», то наши предпочитают «открытые солнечные места», лучше с «густым кустарником», за которым можно укрыться, как Рубахину и Вовке, нашедшим Бояркова. Так Рубахин, придя с задания, интуитивно, «не выбирая где, свалился в кустах спать. Трава ещё не распрямилась: он лежал на том же месте, что и два дня назад, когда его толкнули в бок и послали за подмогой (дав Вовку в придачу). В мятую траву он ушёл по самые уши»…Это русское горизонтальное пространство. «Сел к дереву в тень! Вовка. (По мнению Г. Гачева, у равнинного русского народа братом человека по вертикали является дерево, достаточно вспомнить модель Мирового Древа.)1 Деревья, как и кусты, живые, меняющиеся в течение времени предметы, тогда как горы, скалы – это неизменные, неподвижные тверди. Разностью двух пространств (верх – низ, твердое – мягкое) подчёркивается и разность путей, которые ведут к данным пространствам. У боевиков – это тропа. Они встречались, «где сходились тропы», шли «по левой тропе». А наши солдаты и шофёры расположились «у кустов на обочине дороги», Причём, если наши в 3-й главе перекрыли тропу боевикам, утягивая их опять-таки « в кусты», «боевики бежали сначала по двое, по трое, с шумом и треском проносясь по заросшей кустами старинной тропе», «сами собой устремлялись по тропе, что вроде бы всё сужалась и уводила их в горы». В 6-й главе уже, наоборот, «дорога с ходу втискивается в проход между скал, но узкое место стерегут боевики, не давая пройти русским». (Получается своеобразная кольцевая композиция). Пожалуй, лучше всего эта разница в пространствах обитания показана в следующих строках: «Но на этот раз открытое солнечное место оказывается знакомым и не опасным. Горы расступаются. Впереди ровный путь, чуть дальше наезженная машинами пыльная развилка, а там и – воинская часть». То есть, русский мир в этом красивом чужом кавказском мире расположился там, где больше горизонтали, где чувствуется схожесть с родным пространством. Чужой же мир пространственно показан иначе: «Там и тут теснятся их жёлтые от солнца вершины. Горы. Горы. Горы.» Эта резкая пространственная разделённость двух миров – кавказского и русского – чёткие границы подчёркивают их чужеродность и враждебность друг другу. Русский мир представлен в рассказе тремя героями, которые так или иначе вступают во взаимодействие с чужим миром:
Гуров – подполковник, а значит, наверное, можно его рассматривать как героя, отчасти отождествляющего Российское государство, в трёхстороннем конфликте: Российское государство, русский народ и чеченцы. Подполковник Гуров живёт на ровном месте в долине, «в хорошем деревенском доме, с верандой для отдыха», правда, «увитой виноградом», - это чужое. Он человек «всесильный в этом месте»… Подчёркивается ограниченность занимаемого им на Кавказе пространства, чёткая очерченность того, где он всесилен». Гуров пришёл сюда надолго, он желает укорениться на этой захваченной территории. Приехал сюда с женой, которая, как и «все хозяйки на свете, рада дармовым солдатским рукам». Солдаты спешно обустраивают занятое пространство: сажают огород, разбивают грядки под особую, «поддерживающую дух ритмическую музыку». Еда здесь известная – вкусная окрошка «с яйцом и кусками колбасы» и неизменно солдатская «каша и кусок мяса из консервов». Это уже распечатанный паёк. Первая встреча представителей двух чуждых миров – это встреча Гурова и Алибекова. Они давно знают друг друга. «Гуров и Алибеков помалу возобновляют свой некончающийся разговор. Но вялость слов (как и некоторая ленивость их спора) обманчива – Алибеков прибыл за оружием, а Гурову, его офицерам и солдатам, позарез нужен провиант, прокорм». Встреча этих «двух давно знающих и уважающих друг друга людей» неформальная. Они после сытного обеда сидят на открытой веранде, наблюдая за работой солдат, окультуривающих пространство. Каждый из представителей разных миров пытается вести себя в традициях другого: Алибеков обращается к Гурову ну прямо по-русски – «Петрович», а к жене его – «Анна Фёдоровна»; Гуров же называет его запросто – «Алибек». Алибеков по-русски чисто поёт: «Всё здесь замерло все до утра». Гуров пьёт чай по-восточному. Но нет взаимопроникновения в мир другого, всё также существует чёткая граница между двумя представителями. Гуров не подпевает Алибекову, а жена Гурова подаёт не один общий, а «каждому свой – два по-восточному изящных заварных чайника». Вместе – вместе, а табачок врозь. Да и думает каждый о своём: Гуров знает, что Алибеков поумнее, похитрее его. Зато его, Гурова, немногие мысли прочны и за долгие годы продуманы до такой белой ясности, что это уже не мысли, а части его собственного тела, как руки и ноги». Ему нужен провиант, а Алибекову – оружие. Но и провиант не любой. Вина не хочется. «Но хоть сколько-то водки.
Но водки на Кавказе нет, как нет и копчёного мяса, зато есть чай, крепкий, отменный, и вино. Оба героя изо всех сил стараются придать задушевность разговора происходящему торгу высокими словами, русской песней, чаем по-восточному, а не крепким мужицким напитком, поэтому трезвый настороженный взгляд обоих сторон торжествует над (привычным нам) пьяным русским братанием. Чуждость двух национальных миров, их враждебность подчёркиваются и следующими параллельными действиями, происходящими в эту же единицу времени: работой Рубахина – его попыткой по приказу обустроить в этом чужом мире русское пространство Гурова – и желанием Вовки уединиться с молодухой. Под неторопливый разговор Гурова и Алибекова Рубахин «катит очередную тачку», разбрасывает песок. Рубахин «выложил доски в нитку – он осторожно вёл по ним колесо, удерживая на весу тяжесть песка». Удерживает тяжесть разговора параллельно ему и Гуров, прокладывая мосты к Алибекову. А параллельно и Вовка налаживает мостик к молодухе. Эту случайную встречу Вовки с молодухой можно условно обозначить как встречу с чужим миром. (непонятно, кто эта женщина и почему она здесь живёт). «Вовка симпатичный, улыбчивый и где на лишнюю секунду задержится – пустит корешки». Женщине, истосковавшейся по ласке», «хочется слов утешения», «простого чувства». Ему – «солдат есть солдат» - обидно было бы упустить близость с женщиной, да и хочется «купить дрянного их портвейна». Но никаких серьёзных отношений с молодухой ласковый улыбчивый Вовка не хочет. И это нежелание Вовки пустить корешки здесь подчёркивает неестественность желания Гурова укорениться на этой чужой земле. (В буквальном смысле этим занята подполковничиха, засаживающая грядки). Опасно, страшно там, где долины наши, а горы не наши, где пленник и захватчик легко меняются местами:
Алибеков смеётся:
Парадоксален сам торг Гурова и Алибекова: Алибеков будет кормить тех, кто пришёл на его территорию, а Гуров будет поставлять оружие тем, кто будет стрелять из него же в него. (Круг замкнулся). Создаётся ощущение ненадёжности, хрупкости, незащищенности мирка русских в этом красивом мире. Эта незащищённость усиливается при рассматривании характера Гурова. Он, как полковник, ответственен за жизнь вверенных ему солдат. Но «ему даже смешно слышать, чтобы он направил куда-то своих солдат выручать грузовики, которые по собственной дурости влипли в ущелье». Возникает тема безответственности начальника, ни о каком чувстве товарищества нет даже речи. Гуров легко бросает своих в месте, где он не всесилен. Это человек без цели, не отягощённый нравственной позицией, совестливостью, чувством ответственности. «При чём здесь он?…Жизнь сама собой переменилась в сторону всевозможных обменов (меняй что хочешь на что хочешь) – и Гуров тоже менял…разумеется, воевал. Воевал и не стрелял. (А только время от времени разоружал по приказу. Или, в конце концов, стрелял по другому приказу; свыше). Он поладит и с этим временем, он соответствует». И всегда по-молчалински приспособится к любой ситуации. Он, «конечно, тоскует». Но эта тоска по власти, когда Гуров, «всласть выматерив» райкомовца, мог развалиться в кожаном кресле, мог переспать с его женой, мог получить от неё ключи от холодильника, где хранится свежекопчёное мясо. Другая встреча представителей двух миров – Рубахина и молодого кавказца – повторяет парадоксальную ситуацию, когда пленный и захватчик меняются местами, и даёт нам ощущение хрупкости, ненадёжности, уязвимости не только русского, но и кавказского мира. Операция по разоружению боевиков ведётся по традиционно русскому сценарию. Бегущий от Рубахина «длинноволосый» тоже «хитрец», как и для Гурова Алибеков. О его боевых качествах – мнение ироническое, так как он выронил даже пистолет. Поймал его Рубахин по своему плану, разгадать который боевик не сумел. Поведение пойманного ничем не отличается от стереотипа: он прихрамывает, наверное, притворяется, чтобы вызвать жалость. «Он красив – длинные, до плеч, тёмные волосы почти сходились в овал. Складка губ. Тонкий, в нитку, нос. Карие глаза особенно заставляли задержаться на них – большие, вразлёт и чуть враскос». Но красота его в чужом для него русском мире – предмет для оскорбления, на которые он злобно отвечает. Пленник горд. Отказывается от еды: «Нэ хочу». Желает сам напиться у ручья. Доброе, гуманное отношение к пленному в традиции русского народа. Рубахин и Вовка внимательны к нему. Впереди ручей. Рубахин переносит через него кавказца. Но здесь традиция рушится: чувство сострадания нахлынуло на Рубахина вместе «с новым пониманием опасной этой красоты». Т. е. опять возникает внутреннее ощущение опасности красивого чужого мира. «Глаза их встретились, и Рубахин тут же отвел взгляд ,смутившись вдруг скользнувших и не слишком хороших мыслей… Рубахин был простой солдат – он не был защищён от человеческой красоты как таковой. А вот кавказцу «чувствовать свою красоту… было так же естественно, как дышать воздухом». Первая попытка Рубахина проникнуть в чужой мир звучит кощунственно из уст человека, пришедшего на чужую землю: «Я такой же человек, как и ты. А ты такой же, как я. Зачем нам воевать?» Слова Рубахина мимо цели. Эти «стёршиеся слова» на самом деле ничего не значат, это просто стук в закрытую наглухо дверь. А вдруг откроется? Ему просто «хотелось услышать голос» юноши. Вовка по-своему фыркает на эти «стёршиеся, затасканные слова: «Да здравствует нерушимая дружба народов!» Развязывая пленному руки, отдавая ему свои шерстяные носки, Рубахин из мира реальных звуков переходит в мир экзистенциальных: «Вов. Выруби…Мне слушать надо». Ночью Рубахин отобрал у Вовки транзистор. «И в параллель сну слышал сидящего рядом пленника – слышал и чувствовал настолько, что среагировал бы в тот же миг, вздумай тот шевельнуться хоть чуточку нестандартно. Но тот и не думал о побеге. Он тосковал. (Рубахин вникал в чужую душу). Вот оба впали в дрёму (доверяя), а вот Рубахин уже почувствовал, как юношей вдруг овладела тоска». И дрёма обоих – внешнее действие, которое отразило этот состоявшийся внутренний, интимный диалог. Так Рубахин сменил необходимую «позу охотника» на человеческую. Это внутренний разговор переходит в слова, в дружелюбное «ну-ну», в касание пальцами щеки юноши, который «…как показалось – но это могло показаться, - еле уловимо, щекой ответил пальцам Рубахина». Действительно ли Рубахин «расслышал тихую дрожь юноши», «ток податливого и призывного тепла» или это плод воображения Рубахина? Или это хитрость человека из чужого мира? Ответить на этот вопрос однозначно нельзя, но настоящего доверия между Рубахиным и молодым кавказцем нет. «Ну что?.. Как ты?» - спросил простецки. В таких случаях вопрос – это прежде всего пригляд за пленным: не обманчива ли его дрёма; не подыскал ли он нож; и не надумал ли, пока спят, уйти в темную ночь?..». Таким образом, интимный ночной разговор не снимает отчуждённости, чёткой границы между двумя мирами. Все дальнейшие слова и действия Рубахина и кавказца как будто «ничего особенного» не представляют. И все-таки для Рубахина всё происходящее имеет особенное значение. «Его желудок первым из связки органов не выдержал столь непривычного чувствительного перегруза – сдавил спазм, и тотчас пресс матёрого солдата сделался жёстким, как стиральная доска. И следом перехватило дыхание. Рубахин зашёлся в кашле… « Это биологическое, физиологическое объяснение того нового, особенного, чувственного, что произошло в Рубахине, лучше всего помогает понять героя. Сильный, уверенный недалёкий Рубахин, напоминающий русского медведя, стал уязвим, слаб, у него появилась ахиллесова пята, лазейка, через которую можно подобраться к нему. Их следующий разговор – это уже словесный диалог двух мужчин. «Оба посмеялись, как это бывает в таких случаях у мужчин». Интимный разговор без водки и без чая – без традиционных атрибутов русского и кавказского мира, - закончившийся «долгой и тяжкой паузой», так как затронуло самое-самое. А утром «слабинка» Рубахина даёт знать о себе. «Рубахин вдруг начал за юношей ухаживать. (Он взволновался. Он никак не ожидал этого от себя.) В руках, как болезнь, появилось мелкое нетерпение». А кавказец уже уверенно идёт в шерстяных носках. «Он и вообще держался посмелее. Тоски в глазах не было. Он, несомненно, уже знал, что Рубахин смущён наметившимися их отношениями. Возможно, ему это было приятно. Он искоса поглядывал на Рубахина, на его руки, на автомат, и про себя мимолётно улыбался, как бы играючи одержав победу над этим огромным, сильным и таким робким детиной». И вновь знакомый парадокс: на обустроенном, занятом, искусственно созданном русском пространстве Гурова заложником является Алибеков. А в масштабе Кавказа пленным становятся Гуров и все русские солдаты. Рубахин захватил кавказца, чтобы выбраться из окружения, обменять его на свою свободу. Но этот знакомый кавказец, его пленный, в результате становится победителем, а захватчик Рубахин пленён им. Мотив изнанки, игры, когда «казалось-оказалось» и победитель с пленным меняются местами в зависимости от ракурса наблюдения, присутствует в рассказе, пронизывает взаимоотношения между двумя чуждыми мирами и делает в конце концов пространство русских в рассказе хрупким, незащищённым. Чужой мир вторгается извне, пронизывает изнутри, делая уязвимым русского человека на чужой территории, при всей кажущейся его устойчивости. И подтверждается мысль, высказанная критиком Х. Рамом, что, пытаясь покорить Кавказ, Россия становится его пленницей. Неожиданная встреча Рубахина, Вовки и пленного с кавказцами – кульминация рассказа – произошла на своеобразном «перекрёстке». Рубахин и Вовка поднимались на скалу, «уже карабкались у подножия» в то время как «два чужих отряда» «с обеих сторон скалы спускались». Возникло смутное ощущение чужого. «Чужая и такая плотная беспорядочно-частая поступь. Суки». Чужие заняли обе тропы – всё пространство. Встреча их синхронна во времени: «вот так совпали минута к минуте». «Теперь всё на инстинктах. В ноздрях потянуло холодком». «…юноша тоже мгновенно понял ( понял, что идут свои), лоб и щёки его медленно наливались краской – признак непредсказуемого поведения». Поведение пленника неоднозначно. С одной стороны, чувствуется его доверие к Рубахину, он «не сопротивлялся Рубахину», «уже сам потянулся к нему, прижался, ткнувшись губами ниже его небритого подбородка, в сонную артерию. Юноша дрожал, не понимая». «Он открыл рот, но ведь не кричал. Он, может быть, только и хотел глубже вдохнуть». С другой стороны, может быть, хотел не только вдохнуть. «И как же расширились его глаза, пытавшиеся в испуге обойти глаза Рубахина и – через воздух и небо – увидеть своих!». Возможно все его действия – традиционная хитрость кавказца. Спасает Рубахина с Вовкой в этом Чужом нечто своё, родное – кустарник. (Интересно, что, захватывая пленника, Рубахин смещает его с тропы – его пространства – и садит у дерева. А идя с пленным, всякий раз, для безопасности сходит с тропы и отсиживается в кутах). Но именно это пространство оказывается губительным для молодого кавказца. Момент его удушения происходит через объятия влюблённого Рубахина. «Той рукой, что обнимала, Рубахин, блокируя, обошёл горло. Сдавил; красота не успела спасти. Несколько конвульсий… и только».Возникает ещё один парадокс рассказа: хрупким, уязвимым, незащищённым теперь уже становится чужой кавказский мир, который не спасет даже красота. Таким образом, встреча Рубахина с молодым кавказцем, как и встреча Гурова с Алибековым, возвращает всё происходящее «на круги своя». Почему же опять не получился диалог двух миров? Рубахин. Фамилия говорящая. Простоват. Открыт. Незлобив. Остро чувствует красоту. Вовка зовёт его «Рубахой». Так и хочется назвать его рубахой-парнем. И всё же где-то не сходятся концы с концами. Как объяснить, что делает на Кавказе этот, в общем-то неплохой парень? Вот он покуривает в кустах с ефрейтором Гешей. «Солдаты-старогодки, они вспоминают тех, кто демобилизовался. Нет, не завидовали. Хера ли завидовать. Неизвестно, где лучше…» странный до парадоксальности вопрос: где лучше? Дома, на своей территории, в мирной жизни, или здесь, в чужой стране, на войне, без дома, без семьи, без женщины. Почему «каждый раз, собираясь послать на хер всё и всех (и навсегда уехать домой, в степь за Доном), он собирал наскоро сбитый чемодан и… снова оставался». Неужели горы его держат? «Не сказка его удерживает там, не красота гор, а возможность жить без цели, убивать без злобы, ни о чём не думать, ни за что не отвечать».1 И в этом он близок как Гурову, так и Вовке. (Зачем пришёл на эту землю Вовка-стрелок? Что за хобби у него целиться в кавказцев из карабина?) А на родной земле придётся держать ответ. И нет никакой генетической памяти, никакой загадочной русской души. Мучит, тревожит солдата «прекрасное лицо пленного юноши», но не совесть это, не боль за причинённое человеку насилие, а эротические мечтания. Само его гомоэротическое влечение к пленнику трудно назвать созидательной любовью, скорее насилием, пусть даже выраженным в такой красивой форме. Насилие совершает Рубахин ( и любя, и убивая), насилие совершает Россия над Кавказом, насилием отвечают горцы. И всех окликает красота. Сложно ответить однозначно, соглашается В. Маканин с хрестоматийной фразой В. М. Достоевского, что красота спасёт мир, или опровергает её. Но тема красоты рефреном проходит через всё произведение. Слово «красота» (и его формы – красивый, красив и т. д.) встречается на четырнадцати листах рассказа около тридцати раз. Оно окликает нас с первой строчки произведения и останавливает на последней строке. «Красота постоянна в своей попытке спасти. Она окликает человека в его памяти. Она напомни». Но трудно напомнить тому, кто ничего не помнит. Кто не видит и не слышит, кто глух ко всему, что происходит, до автоматизма. «Уже который век!». И этот ретроспективный скачок во времени придаёт фразе Рубахина особую глубину. Разные пути ведут к пространству русских и горцев, для одних – это тропа, для других – дорога. Объединяет эти пути одно – насилие. Перегороженную тропу и перегороженную дорогу в рассказе можно рассматривать как символические образы закрытого пути, тупика. Заложниками становятся и русские, и горцы, идущие по этому замкнутому кругу насилия. Отсюда, наверное, мотив пленника и захватчика, так легко меняющихся местами. Наверное, есть ещё один путь-дорога в решении этого конфликта, вынесенный за тупиковый круг, - красота. Но её не слышат, хотя она повсюду. Может быть, это очень долгий путь, который должен начаться с возвращения каждого героя к своему внутреннему «я». |
Похожие:
 | План конспект урока литературы в Х классе на тему: «Тема искусства... Ново-Чечкабская средняя общеобразовательная школа Буинского муниципального района Республики Татарстан | | Юлий Борисович Харитон 4 Раздел I. Публикации трудов и статей 5 Ю.... Харитон юлий Борисович : Рекомендательный указатель литературы / мук цбс им. В. Маяковского. – Саров, 2009. – 37 с. 36 |
 | «Народные характеры и народный быт в повести Н. В. Гоголя «Ночь перед рождеством»» Автор-составитель: учитель русского языка и литературы Константиновской общеобразовательной школы-интерната | | Приложение описание проекта «никогда не спрашивай, по ком звонит колокол…» Учитель информатики Н. С. Баранова, учитель истории Э. Ю. Барышева, учитель информатики О. С. Кузнецова, учитель русского языка и... |
| Анализ перевода специальных речевых стереотипов в текстах научно-популярной... Целью данной статьи является анализ перевода текстов научного стиля, так как они максимально насыщены терминологической лексикой,... | | Учебное пособие Для студентов вузов в 2-х частях С. К. Ашванян, д-р экон наук, проф. (раздел 4,7); Т. А. Сапожникова, канд экон наук, доц. (введение, раздел 5,9 ); Е. А. Плосконосова,... |
| Структура образовательной программы школы Введение. Адрес программы... Информация о школе и анализ результативности и качества по обучению, развитию и воспитанию школьников | | Перечень методических разработок. «Главные члены предложения» (урок... «Главные члены предложения» (урок русского языка в 5 классе). Учитель русского языка и литературы Кузнецова Е. Л |
| Конспект урока литературы по повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба» (патриотический пафос повести) Задачи: Закрепить сведения о сфере употребления определенно-личных предложений | | Урок по повести В. Распутина «Прощание с Матёрой» Провела Птахина Н. Е. – учитель русского языка и литературы укп при ик-9 с. Талицы |
| «Активизация познавательной деятельности учащихся на уроках русского... Позднякова Наталья Ивановна, 1971 г р., учитель русского языка и литературы мбоу «Семилейская сош» Кочкуровского муниципального района... | | Методическая разработка по теме: «Развитие критического мышления... Урок можно провести при изучении литературы по различным программам. Конспект представлен в виде технологической карты, что удобно... |
| Название статьи Научно-практическая разработка "Изучение темы "Алгоритмы и алгоритмические структуры в профильном классе " | | Тема реферата: «Маленький человек» в повести Н. В. Гоголя «Шинель»... «Маленький человек» в повести Н. В. Гоголя «Шинель» развитие или закономерность?» |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Название статьи «Коллективно – познавательная деятельность на уроках литературы» | | Рефератам по теме спецкурса «История региона» (История Западной Сибири) Реферат (от лат еfеrо – «сообщаю») – краткое изложение в письменном виде или форме публичного доклада содержания книги, статьи или... |
