Фауст человек стремления
Скачать 3.04 Mb.
|
Лекция девятая 16 августа 1915 г. Лекция не переведена. В немецком оригинале соответствует (?) докладу Das Verhältnis des Goetheschen "Faust" zu Goethe. Berlin, 17 Dezember 1911). Лекция десятая 19 августа 1916 г. (После эвритмическо-драматической постановки Посвящения и пролога на Небесах) Мудрость — Красота — Добро. Михаил — Гавриил — Рафаил В течение последних недель мы говорили о трех великих, высочайших идеалах человечества и обозначили их, как они всегда обозначались с давних времен — как идеалы мудрости, красоты и добра. В новейшие времена эти три высочайшие идеала человечества всегда приводились в связь с уже известными нам, и во многих отношениях рассмотренными, душевными силами человека. Идеал мудрости приводили в связь с мышлением или представлением, идеал красоты — с чувством, идеал добра — с волей. Ибо мудрость может быть дана человеку только в ясных представлениях, в ясном мышлении. Но то, что составляет предмет искусства, — прекрасное — не может быть воспринято тем же путем. Чувство есть та душевная сила, которая главным образом имеет дело с красотой: так издавна говорили психологи, исследователи душевной жизни. А то, что осуществляется в мире как добро, связано с волей. Эти высказывания психологов о соотношении трех великих идеалов человечества с тремя различными душевными силами кажутся достаточно понятными. Как своего рода дополнение в этому, можно ещё добавить, что Кант написал три критики, одна из которых, "Критика чистого разума", должна послужить мудрости, так как в ней предлагается критическое рассмотрение самой способности представления. Вторую "Критику" Кант назвал "Критика силы суждения", причём она распадается у него на две части: на "Критику эстетической силы суждения", и на "Критику телеологической силы суждения". Но, говоря здесь о силе суждения, Кант, в сущности, подразумевает то, что содержится в чувствующем познавании, с помощью которого мы утверждаем, что что-либо прекрасно или безобразно, полезно или вредно. Таким образом, именно в этом кантовском смысле — ибо кантовские наименования были приняты другими — мы могли бы сказать, что сила суждения — при этом мы полагаем, что суждение исходит не из одного лишь представления, но что суждение исходит из сердца — мы могли бы сказать, что сила суждения стоит в связи с восприятием прекрасного. И третья критика есть "Критика практического разума", которая имеет отношение к воле, к исканию добра. И то, что я сейчас сказал, мы можем найти у всех психологов, вплоть до одного, который выступил во второй половине XIX века, и который нашёл, что все это делание человеческих душевных сил неверно, что оно не согласуется с беспристрастным рассмотрением человеческой души. И так же неверно отнесение великих идеалов человечества к различным душевным силам: к представлению, чувству и воле, причем представлению как высший идеал отводится мудрость, чувству — красота, воле — добро. Психолог, на которого я указываю, Франц Брентано, считал, что он должен отвергнуть всё очерченное здесь мною учение, и — можно сказать — дать в основе своей совсем другое описание частей человеческой душевной жизни. Представление — начнём с него — Брентано ставит в связь с красотой. Вы видите, что между тем как все остальные связывают красоту с чувством, иными словами, с силой суждения, с эстетической силой суждения, с силой суждения вообще, Брентано связывает красоту с представлением. Мудрость, поскольку она есть то, что приобретается человеком, Брентано связывает с силой суждения, он не говорит прямо о чувстве, но о силе суждения. А волю он любопытным образом суживает тем, что совсем не рассматривает раскрытия воли, волевого импульса, а направляет взгляд на то, что лежит в основе волевого импульса: на симпатию и антипатию. Он имеет многое за себя при таком взгляде на вещи. Например, иногда уже самый язык приводит нас к тому, чтобы связать волевой импульс с симпатией и антипатией, хотя бы в выражении: чувствовать отвращение к чему-нибудь. Так, можно сказать, снижает Брентано волю до симпатии и антипатии и приписывает воле эту симпатию и антипатию, заставляющую сказать "да" или "нет" чему-либо. Он не доходит до самого волевого импульса, а только до того, что лежит в основе воли: сказать чему-либо "да" или "нет", утверждать или отрицать что-либо. Благодаря представлению, думает Брентано, никогда не приходят к истинному, то есть мудрому воззрению, а только вообще к воззрению. Он говорит: представим себе, например, крылатую лошадь. Нельзя ничего возразить против желания представить себе крылатую лошадь. Но будет — мы должны помнить, что Брентано живет в эпоху материализма — будет не мудро представлять себе крылатую лошадь, потому что крылатая лошадь не имеет реальности. Необходимо присоединить ещё нечто, когда мы образуем представление. И это есть признание (или: непризнание) данного представления со стороны силы суждения: только тогда выступает мудрость. Мы можем спросить себя, что же лежит в основе такого полного перемещения душевных сил? Что побудило Брентано совсем иначе, чем остальные психологи, соотнести душевные силы с красотой, добром и мудростью? Если мы исследуем, почему Брантано пришёл к совершенно другому распределению человеческих душевных сил, то мы не найдём ответа, если не примем во внимание личный путь развития Брентано. Прочие психологи новейшего времени — это люди, которые вышли в большинстве случаев из особенностей современного мировоззрительного развития. Особенность новейших философов, всех философов, заключается в том, что они сравнительно хорошо, разумеется, в своём роде, знают греческую философию, — а потом философия начинается для них снова с Канта. О том же, что лежит между греческой философией и Кантом, новейшие философы знают не очень много. Сам Кант не очень много знал о том, что лежит между греческой философией и им, не многим больше того, что он прочитал у Юма и Беркли, он ничего не знал о развитии всей средневековой философии. Кант был совершенно несведущ в том, что называют схоластикой средневековья. И те, которые преувеличивают всё, что служит к их спокойствию, видят именно в этом незнании Кантом схоластики достаточный повод, чтобы вообще не изучать её и видеть в ней только узел педантских нелепостей. Что Кант ничего не знал о схоластике нисколько не помешало ему также ничего не знать о греческой философии. Другие знали в этой области больше, чем он. И именно Брентано был глубоким знатоком схоластики, основательно изучившим средневековую философию, и кроме того, он был большим знатоком Аристотеля. Что ж касается тех, которые начинают мир философии с Канта, то они никак не принадлежат к числу знатоков Аристотеля, ибо с Аристотелем, этим великим греком, особенно дурно обращались именно в истории развития новейшей духовной жизни. Итак, Брентано был глубоким знатоком Аристотеля и схоластики, но он не был только так называемым историческим знатоком, то есть тем, кто знает, что написал Аристотель и схоластики, ибо в смысле такого знания можно иметь известные мысли, просто изучив историю философии! Брентано был человеком, который внутренне всем существом пережил как философию Аристотеля, так и философию схоластики, — это одинокое, на протяжении столетий развивающееся в монастырских кельях мышление, — это мышление, которое владело глубочайшей техникой мира понятий, той углубленной техникой мира понятий, которая совершенно утеряна в новейшем мышлении. Поэтому те, которые в 70-80-х годах слушали лекции Брентано по психологии, слышали совсем иной тон человеческого мышления, чем тот, который был и есть у других позднейших философов. В Брентано, действительно, жил как бы основной тон того, что звучало в душе схоластиков. Так что мы можем сказать: перед нами тот знаменательный факт, что все новейшие мыслители, для которых схоластика была и есть только паутина понятий, представляют человеческую душу и её отношение к мудрости, красоте и добру так: Мудрость: ---------> представление (мышление) Красота: ---------> чувство Добро: ---------> воля Но в Брентано жили все чувства, всё те внутренние импульсы, которые были в сердце схоластика. Он должен был так мыслить, должен был иначе представить строение и состав сил человеческой души и её отношение к великим идеалам человечества. Отчего это произошло? Да, если бы вы могли теперь решиться спросить Ангелов, выступающих там вверху на сцене, — и особенно трёх Архангелов, — как они устанавливают состав человеческой души и её отношение к великим идеалам человечества, то они дали бы вам — но разумеется в более совершенном виде, чем это мог сделать Брентано — приблизительно тот же ответ, какой дал Брентано. Рафаил, Гавриил, Михаил, со своей стороны, не поняли бы того новейшего подразделения, но они легко разобрались бы — только сделав его именно более совершенным — в том подразделении, которое дал Брентано. Мы касаемся здесь значительного факта духовного развития человечества. Пусть современность далека теперь от образа мыслей схоластического средневековья, но в основе этого образа мыслей лежало то, что можно было бы обрисовать следующим образом: говоря о высших вещах, схоласт старался не останавливаться на том, что разыгрывается непосредственно на физическом плане, но стремился сначала подготовить душу так, чтобы из неё могли говорить существа высшего мира, Без сомнения, это будет во многих отношениях отрывистая, неясная речь человеческой души, ибо, само собой разумеется, что человеческая душа всегда может лишь несовершенно отобразить то, что представляет собой язык высоких, стоящих над человеком, духов. Но до известной степени схоластики всё же хотели говорить о духовных состояниях человека так именно, как должна говорить душа, когда она отдаётся тому, что могут сказать высшие духи. С самого начала эпохи материализма мы привыкли судить о действительности или недействительности данного представления согласно законам внешнего, физического мира. Мы говорим, что представление о крылатом коне не реально, потому что мы никогда не видели крылатого коня. Материализм считает мудрым то представление, которое согласуется с тем, что диктует физический мир. Но перенесёмся в сферу Ангелов. Для них не существует этого физического, внешнего мира; ибо этот физический внешний мир обусловлен в существенном, жизнью в физическом теле, обладанием физическими органами чувств, которых не имеют Ангелы. Благодаря чему Ангелы получают возможность говорить о действительности, истинности своих представлений? Благодаря тому, что они вступают в общение с другими духовными существами. Ибо как только мы переступаем порог духовного мира, так физический мир перестаёт простираться перед нами, как он простирается перед органами чувств. Я неоднократно указывал, что, переступив порог духовного мира, мы вступаем тотчас же в мир, состоящий из одних только существ. И в зависимости от того, как эти существа выступают навстречу, представление, которые мы образуем, может быть истинным или неистинным. Так что Брентано говорит не совсем правильно, когда говорит об одной только силе суждения. Он должен был бы говорить об ОТКРОВЕНИИ СУЩЕСТВ. Тогда мы пришли бы к мудрости. Переступив порог духовного мира, мы не можем прийти к мудрости иначе, как установив правильное отношение к духовным существам, которые находятся по ту сторону, за этим Порогом. Кто не может развить правильного отношения к элементарным существам, к существам различных иерархий, тот будет развивать лишь смутные представления, а не представления правильные, проникнутые мудростью. От правильного созерцания существ по ту сторону Порога духовного мира зависит правильное представление по ту сторону Порога, зависит мудрость в отношении духовных миров, к которым принадлежит также человеческая душа. Оттого, что тогда — вы найдёте это уже в последней главе моей "Теософии", — человек не имеет никаких точек опоры во внешней действительности, он должен, в отношении мудрости, полагаться на сообщения элементарных существ, существ Высших Иерархий и т.д. Мы вступаем в совершенно живой мир, а не в такой мир, где мы становимся только фотографами действительности. Брентано дал как бы последний отпечаток языка Ангелов. Ангелы сказали бы: мудро то, что соответствует связи сообщений существ, находящихся по ту сторону Порога духовного мира. Недостаточно только составить себе представление, но нужно, чтобы это представление было в созвучии с тем, что открывают духовные существа по ту сторону Порога. Следовательно, по ту сторону простое представление не может служить мудрости. Но чему же оно может служить? Явлению, в котором живёт красота. Если по ту сторону Порога направить представление прямо на действительность, то нельзя прийти к правильному представлению. Но его можно направить на явление, в котором живет и действует красота. И об этом Брентано говорит даже совсем правильно, когда относит представление к красоте. Потому что, когда Ангелы хотят себе что-нибудь представить, то всегда скажут себе: какое представление смеем мы себе составить? Никаких дурных, но только прекрасные представления. Однако эти представления, которые они себе создают, и которые они создают себе в соответствии с идеалом красоты, никогда не будут отвечать действительности, если они не отвечают откровениям других существ, встречаемых ими в духовном мире. Там, действительно, представления могут быть связаны только с красотой. Идеал для Ангелов: представлять так, чтобы весь мир их представлений был проникнут, озарён Идеалом Красоты. И вам достаточно прочесть из моей "Теософии" ту главу, где говорится о мире душ, и проштудировать в ней две силы в том виде, как мы их находим по ту сторону Порога к духовному миру, — силы симпатии и антипатии — тогда вы найдёте, что там отношение симпатии и антипатии лежит в основе импульсов воли. Это опять-таки в известном отношении правильно. Только это нужно связать с жизнью души и рассмотреть, как эта жизнь под действием подсознания складывается у современного человека из сил душевного мира. Тогда мы видим, как современный философ, благодаря тому, что он, так сказать, атавистически сохранил в своем сердце схоластику средневековья, пытается, но, разумеется, несовершенным языком новейшего материализма, говорить в терминологии Ангелов. Это чрезвычайно интересный факт. Иначе мы никогда не поймем, почему Брентано противопоставил себя всей современной психологии, почему он совсем иначе, чем другие психологи, расположил душевные силы и связал их с высочайшими идеалами человечества. Но возьмите всё, здесь сказанное, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Примите во внимание все последствия. Когда мы переступаем порог к духовному миру, то мы живем, сказал я, в мире существ, поскольку мы говорим о действительном. И, следовательно, мы тогда не можем создавать себе в том же смысле таких абстрактных понятий, какие создаём мы здесь в физическом мире, когда говорим о действительном. Здесь мы должны иметь перед собой существа. Итак, когда мы говорим о действительном, то мы должны сказать: не может быть того, чтобы там, в духовном мире, мудрость, красота и добро имели то же значение, как здесь, в физическом мире. Тогда они были бы опять теми же абстрактными понятиями, какие мы применяем здесь в физическом мире. Там вверху должны быть существа. Так что, когда мы говорим в смысле самой мудрости, то есть ищем действительное, то там вверху должны быть существа, а не просто абстрактные слова, обозначающие мудрость, красоту, добро. Когда мы говорим о красоте в духовном мире, то не можем сказать: красота там в духовном мире, существует как майя, как видимость. Подобно тому, как в физическом мире красота и мудрость запечатлены, например, в изображении, пронизанном мудростью красоты, в драме или в других произведениях искусства, или как Добро, содержащееся в красоте, показано в драме или в других произведениях искусства, как все это здесь связано одно с другим, точно так же мудрость, красота и добро действуют в царстве красоты там, вверху, за Порогом. Но тогда мы не смеем говорить о них, как о представлениях, мы же должны применять их там так, как применяем их здесь. Предположим теперь, что кто-нибудь захотел бы говорить оттуда, пользуясь той душевной силой, которая соответствует нашей силе суждения, тогда он не мог бы сказать: мудрость, красота, добро — ибо это суть абстрактные идеи, он должен был бы указать на существо. Там, вверху, мудрость должна была бы выступать как Существо. В языке древних Мистерий очень хорошо знали то, о чём я теперь говорю и потому вводили названия, которые могли это выразить, и которые указывали не на абстрактные идеи, а на сущностное. По ту сторону Порога то, что здесь есть мудрость, там, вверху, должно появиться как духовное существо. Вы легко поймёте, если немного подумаете над этим, что, например, существо, которое мы обозначаем как созерцающее Бога, как зрящее Бога, могло бы быть тем существом, которое там, вверху, соответствует мудрости: Бога зрящий. Существо, которое соответствует красоте — нашей абстрактной идее красоты — должно было бы открывать, обнаруживать. Красота открывается, она есть явление, видимое, то, что видится. В то мгновение, как переступают Порог, все становится гораздо более живым, чем на физическом плане. Если речь идет о прекрасном, о сущностно прекрасном, то это не есть нечто столь немое или живущее лишь абстрактно в человеческом слухе или слове, как здесь на физическом плане все — откровение, живое откровение. И если вы соедините то, я теперь говорю, с прежде сказанным, то вы поймете, что древние мистерии создали слово для выражения того, что там, вверху, за Порогом соответствует красоте и что можно обозначить как Бого-вестие, Бога слово, или Бого-изречение. Можно было бы также сказать: слово Божие. И также должно быть существо, которое соответствует воле: Бого-волящий. Не то абстрактное, что мы имеем в нашей душе как волю, но по ту сторону Порога должно быть существо, отвечающее воле. Бого-волящий, если нам позволено образовать такое слово. И почему нужно употреблять только такие слова, которые уже приняты и привычны, раз мы вступаем в области, для которых совсем нет готовых слов! Итак — Бого-волящий. БОГ имеет в Себе — причём "Бог" мы берём, как собирательное имя для Духовных Существ Высших Иерархий — Бог имеет в Себе не только Волю, как мы в наших душах, но Он имеет в Себе волящего: это существенно. То, что в нас суть только три душевные силы: представление, чувство, воля, то в Боге суть Существа, это суть: Бого-зрящий, Бого-вещающий, Бого-волящий. Вы уже знаете — я неоднократно по другому поводу говорил об этом,— что произошло с течением времени с переводами, но если мы возьмем древнееврейские выражения, то они вполне соответствуют тем словам, какие я пытался здесь привести. Конечно, вы не найдёте ни в одном еврейском лексиконе такого перевода этих слов, если вы разберётесь в том, что под этим понималось, то эти древние еврейские слова следует перевести именно так: Богозрящий означает на нашем языке то же самое, что Михаил; Бого-вещающий — то же самое, что Гавриил; Бого-волящий — то же самое, что Рафаил; между тем как в физическом мире мы действуем посредством наших трёх душевных сил, сущности Высших Иерархий действуют через посредство самих существ. Если мы действуем через представление, чувство и волю, то Бог действует через Михаила, Гавриила, Рафаила. И для Бога означает: Я действую через Михаила, Гавриила, Рафаила — то же самое, что для нашей души означает: я действую через мышление, чувство и волю. Перевод слов: я действую через мышление, чувство и волю, — на: Я действую через Михаила, Гавриила, Рафаила, — этот перевод есть только перевод с языка людей на тот язык, которым следовало бы говорить — если говорить на действительно господствующем языке — по ту сторону Порога к духовному миру. Если вы остановитесь на некоторых местах Библии, то вы без сомнения можете почувствовать — при условии, что вы будете чувствовать правильно, а не так, как это даётся в современных толкованиях, которые во многих отношениях являются искажениями — вы можете почувствовать, что так именно нужно помыслить о Михаиле, Гаврииле и Рафаиле: Мудрость: сила суждения -------------> Бого-зрящий: Михаил. Откровение существ. Красота: представление ----------------> Бого-вещающий: ГАВРИИЛ. Сила суждения. Добро: симпатия, утверждение. Антипатия, отрицание.----------------> Бого-волящий: РАФАИЛ. Представьте себе всё это в связи с тем, что говорит Гавриил, Михаил, Рафаил в "Прологе на небесах" у Гёте. Можно только сказать: чувствуешь себя до глубины потрясённым той инстинктивной уверенностью, с какой в этом прологе на небесах показано, как волящее существо Божества проявляется через Рафаила, созерцающее Существо — через Михаила, открывающееся в красоте, являющее Себя, возвещающее о Себе Существо — через Гавриила. Воля Божества лежит в сфере Гармонии, лежит в том, что выражается в величественных движениях небесных тел, и в том, что происходит в то время, как движутся небесные тела: "Звуча в Гармонии Вселенной И в хоре сфер гремя, как гром, Златое Солнце неизменно Течёт предписанным путём". Их созерцание даёт Ангелам крепость. Можно было бы сказать так: добро, силу сверхморальной жизни по ту сторону Порога. Оттого три душевные силы: мудрость, красота, добро, называются иногда также: мудрость, красота, крепость. "Когда никто не может их исследовать", можно сломать себе зубы, когда пробуешь разгрызть эту строчку у комментаторов Гёте. Большинство говорит: о, Гёте хотел сказать: "если уж", или "если даже", или "хотя". Но так не скажет истинно великий поэт, я часто указывал на это именно в связи с Гёте, так не скажет великий поэт. Исследование относится к мудрости, поскольку она действует в человеческом физическом мире. По ту сторону Порога все есть ознакомление с духовным существами, с которыми встречаются, как здесь встречаются с людьми, у которых также остаётся что-то внутреннее, чего нельзя до конца исследовать. Такого исследования, какое возможно здесь на Земле, совсем не существует для Ангелов. Они имеют перед собой духовную действительность; они не исследуют, они созерцают, потому что каждому дана часть зрящей Силы Михаила. Каждый имеет часть силы других, как каждая из душевных сил имеет в себе часть других — например, в представлении есть воля, ибо если бы в представлении мы не могли волить, то мы только грезили бы и т.д. Так и Рафаил, несомненно, имеет в себе что-то от Михаила и Гавриила. "Творец, как в первый день созданья, Твои Творенья Велики". Постарайтесь почувствовать эти две строчки со всеми теми ощущениями, какие вы можете иметь из Духовной Науки! "Непостижимо высокие творения (те, которые здесь изображаются) Прекрасны, как в первый день". Что же это значит? Они прекрасны не как в "настоящий" день, они прекрасны, как в "первый" день. Такие, какими они в те времена были, когда "прекрасно", то есть проявляясь, открываясь, выступили перед Ангелами, они теперь — люциферичны. Ибо ведь то, что остановилось на прежнем — люциферично. Нужно действительно применять те ощущения, какие мы приобретаем благодаря Духовной Науке. Люциферически, как в первый день — сияют звёзды. Они не пошли вперёд. Они сохранили свой первоначальный характер — еще одна причина, почему Ангелы их не постигают, а созерцают. Для Ангелов доступно созерцание люциферического. Они, Ангелы, не становятся от этого хуже. Я часто указывал на люциферическое как на необходимость мирового Развития. И это показано вам, как созерцание, которое предстает перед Ангелами: Люцифер — не тот, каким он господствует над людьми, — а тот, кто в блеске красоты содержит неизъяснимо высокие творенья, какими они были в первый день. В возвышенно мощных словах нам даётся картина того, как люциферическое действует во Вселенной, и Ангелы смеют на это взирать, как в первый день. И это правомерно. Но только это не должно опускаться в обычный физический мир к человеку в том виде, как оно существует по ту сторону Порога. Мир, который пронизан громом и бурями Мировой Воли — этот мир только возвещает о себе на Земле. Там, вверху, он должен оставаться непостижимым, он должен оставаться неисследуемым. Земля, с её силами, которыми наделен человек, существует здесь для того, чтобы силой человеческой мудрости было исследовано то, что неизъяснимо для Ангелов. Но Гавриил, Бого-вещающий слово Божие, может показать это только так, как оно видимо вне Земли. Припомните глубокие слова Библии: "Они закрывают лицо свое перед тайной воплощения человека". В этих словах содержится все то, что остается неизъяснимым для Ангелов в мирах, открывающихся человеку благодаря мудрости, которая развивается на Земле. В "Прологе на небесах" речь идет на языке Ангелов, поэтому Гавриил, бого-вещающий, характеризует с внешней стороны то, что на земле, распространяется, раскрывается как мудрость: "И с непонятной быстротою, Кружась, несётся шар земной, Проходят быстрой чередою Сиянье дня и мрак ночной..." Так это выглядит извне: то, в чем мы живем и что действует в нас в чувственном окружении. Оттуда, извне, оно видится как удивительная смена дня и ночи. "Бушует море на просторе..." То, от чего зависит человеческое благо и бедствие, — раскрывается там, вовне, только как пена, из которой образуется шар земной. "У твердых скал шумит прибой, Но в беге сфер земля и море Проходят вечно предо мной". С этим "бегом сфер" связана вся наша, прикованная к земной судьбе, чувственная жизнь. Гавриил рисует это с внеземной точки зрения. Но как же раскрывается смысл самой Земли? Так, что выступает не только то, что имеет значение в чувственном окружении человека, но также и то, что посылает свои действия вовне, во Вселенную. И хотя Гавриил рисует Землю такой, как она видится со стороны, но он показывает то, что имеет значение в чувственном окружении для человека. Михаил же, зрящий Бога, описывает то, что излучается во Вселенную и имеет значение также вне Земли, для всей небесной сферы. Поэтому он начинает с окружности, а не с того, что внизу, где волнуется море, где стремятся реки. "Грозя земле, волнуя воды, Бушуют бури и шумят". Глубокие слова! "И грозной цепью сил природы Весь мир таинственно объят". Представьте только себе со стороны, например, пассаты, которые, движутся там, над землёй, правильными потоками. Наше ограниченное естествознание также отмечает всё, происходящее в этих атмосферных явлениях, но оно именно ограничено. Если исследовать регулярность атмосферных явлений, то мы найдём глубокую связь между этими регулярными атмосферными явлениями и фазами Луны, лунными явлениями, — но не оттого, что Луна управляет этим,— тем, что происходит в атмосфере,— а оттого, что на Луне ещё теперь господствуют древние лунные законы, и атмосферные явления Земли представляют собой остатки тех же древних лунных законов. Не Луна вызывает атмосферные явления и приливы и отливы, а то и другое в одинаковой степени порождается параллельно далеко уходящими в прошлое причинами. Поэтому то, что происходит в атмосфере, имеет значение не только для того, что действует на людей в чувственной сфере, — но это имеет значение также для того, что происходит вне Земли во Вселенной. Мы видим вверху молнию, слышим гром. Но и Боги также видят молнии, слышат гром — с другой стороны. И это имеет для них совсем другое значение (об этом мы можем поговорить в другой раз), чем здесь для людей, которые как раз не понимают грома и молнии. Но Бого-зрящий Михаил понимает именно в земном мире то, что, с другой стороны, проявляемся в громе и молнии, и что я обрисовал — припомните первую лекцию, которую я читал здесь этим летом, — как подлинные силы человеческой души, на которые я вам указал при разборе характера рано умершего Вейнингера. В атмосфере внешним образом разыгрывается то, что соответствует этим грозам и бурям в человеческой душе. И как в нас эти душевные бури гармонизуются и успокаиваются, когда мы изливаем на них наши высшие душевные силы, так и то, что гремит и сверкает в нашей атмосфере и беспорядочно действует в метеорологии, гармонизуется и упорядочивается вовне, во Вселенной. Так и мы, подвигаясь в развитии, не остаёмся в бурях, а приходим к гармонии в душевной жизни. Пусть внизу сверкают молнии, гремит гром: "Но твои вестники — Ангелы, О, Боже, поклоняются мирному сиянию Твоего дня". [ *В переводе Холодковского стоит: Но вечным светом примиренья Творец небес сияет нам.] Созерцаемое из сферы Ангелов, все слагается в гармонически примирённое целое. Этот вид дает Ангелам силу, то есть он укрепляет их волю, — "Господь, никем неисследимый...", ибо здесь всё дело не в исследовании, а в созерцании! "Творец, как в первый день созданья, Твои творенья велики!" Это значит: они люциферичны, они открыты Ангелам, но они не должны в том же виде открываться людям. Люцифер действует неправомерно в человеческом мире, поскольку своё правомерное действие вовне, в духовном мире он переносит в человеческий мир и применяет здесь те же законы, какие он должен был бы применять только вне Земли, в духовном мире. Припомните, что я говорил в других лекциях в связи с "Фаустом" Гёте, указав на неясности, которые оставались еще в самом Гёте, когда он писал "Фауста". Я сказал вам, что Гёте еще не мог ясно различать Люцифера и Аримана. Мефистофель есть собственно Ариман, который только в другом виде остался, как Люцифер. Но это различие было дано только новейшим духовным познанием. Гёте постоянно смешивает Люцифера и Аримана, путает их между собой, так что его Мефистофель в этом отношении является поистине спутанным образованием, в котором есть ариманические и люциферические черты. Если бы Гёте владел духовным познанием, то этой незакономерной путаницы в отношении характера Мефистофеля, разумеется, не было бы. Я тогда же сказал: прошу не обвинять меня в том, будто я недостаточно почтителен к Гёте, или что я мелко-филистерски критикую его, когда говорю это. Тем, что мы высказывали истину, мы оказываем, поверьте, не меньшее уважение гению, чем когда только восхваляем его. Думаю, что никто не может обвинить меня в недостаточном преклонении перед Гете после того, что я писал и говорил о Гёте. Но что его Мефистофель есть спутанный духовный характер, это я должен всегда отметить, когда говорю из импульса Духовной Науки. Если бы Гёте имел вполне точное знание, то после слов: "Творец, как в первый день созданья, Твои творенья велики",— выступил бы прежде всего Люцифер, тот, кто действует в явлении звездного мира. Здесь выступил бы Люцифер. И так как Люцифер имеет своим спутником Аримана, или, что то же — Мефистофеля, — то затем появился бы Мефистофель, или Люцифер отступил бы, а Мефистофель выступил бы. Так сделал бы Гёте, если бы он имел уже духовное знание в его современном виде. Мы видели сначала сегодня красного Люцифера, и потом только черно-серого Аримана, черно-серого Мефистофеля. Но Гёте этого не различал. Потому он выводит одного только Мефистофеля, который соединяет в своём образе противоречивые свойства. Гёте чувствовал это — чувствовал правильно. Поэтому не всё согласуется в этом Мефистофеле, но, с другой стороны, есть все же и то, что согласуется. Чувство Гёте действовало здесь гораздо правильнее, чем его мысли. Многое из того, что приступает к Фаусту, как искушение, исходит действительно от Мефистофеля, но есть и другое, чего никак нельзя отнести к Мефистофелю. Что Фауст подвергается искушению низших страстей, это никак не может исходить от Аримана; это может исходить только от Люцифера. И когда это говорит Ариман-Мефистофель, то Гёте подсознательно вспоминает, что этого не может быть. Здесь рядом с Мефистофелем должен был бы стоять Люцифер. От того Мефистофель говорит: "Пусть вьется он в пыли",— то есть он должен жить в низших страстях, — "как тетушка моя, достопочтенная змея". Это — Люцифер. Тут Ариман вспоминает о своей родственнице, о доброй тетушке — Люцифере! Перед вами реминисценция Люцифера, который, собственно, должен здесь быть. Вы видите, какие безмерно глубокие мировые тайны кроются в этом "Прологе на небесах". Но этим я вовсе не хочу сказать, что Гёте сознательно хотел изобразить их такими, как мы воспринимаем их теперь в Духовном Познании. Но инстинктивная мудрость часто гораздо глубже сознательной. И в древние времена существовала именно только инстинктивная мудрость, которая поистине была гораздо выше той, что продуцирует теперь ограниченное естествознание. Итак, Мефистофель-Ариман вошел в физический мир, где он не должен был бы быть. И поэтому то, что он может сказать, плохо согласуется с физическим миром и с намерениями Божества в физическом мире. Он хочет править миром, но находит, что все "куда как скверно". Он не может остаться таким, как другие, как истинные сыны Богов, потому что он должен ведь быть в физическом мире, где творенья должны быть исследованы. Раз Мефистофель входит вообще в физический мир, для него уже теряют значение слова о неисследимости мира: он должен его исследовать. Но на Земле он половинная натура, и как духовное существо, он, собственно к ней не подходит. Он должен был бы исследовать — и не может исследовать. Поэтому он находит "всё куда как скверным". О его деятельности мы еще будем говорить в связи с другими сообщениями Духовной Науки. Сегодня скажем только об этом. Итак, Ариман-Мефистофель проявляется в физическом мире иначе, чем истинные сыны Богов. Он должен быть применён для другого. Он должен воздействовать на действительно-земное в физическом мире. Не так, как истинные сыны Богов, которые в своих представлениях не должны иметь действительно-земного, но должны наслаждаться "живым богатством красоты". В этом различие между Ангелами, истинными сынами Богов, и Ариманом-Мефистофелем. Ангелы не могут действовать, как Мефистофель, они наслаждаются "богатством живой красоты". "Пусть вечно радует вас красота святая, И ко всему, что есть и будет вновь, Пусть проникает вас священная любовь". Это, пожалуй, самое глубокое место в Прологе. Вспомните то, что мы сказали о Космосе мудрости и Космосе любви. И вспомните еще раз слова: "они закрывали лицо своё перед тайной воплощения человека". Для Божественных сынов мудрости любовь есть не то, что для человека, они суть существа, пребывающие в мудрости — здесь граница для истинных сынов Богов. И в то время, как они живут в великой Майе, в сверкающем великолепии люциферического мира, они ткут "пребывающие мысли", которые суть опять-таки существа, а не абстрактные идеи, — суть силы, а не просто мысли. В сущности, поразительный факт, что в 1797 году был создан этот "Пролог на небесах", можно сказать, не на языке людей, а на языке богов, и что человечеству понадобится много времени, чтобы измерить все глубины этого Пролога. Можно несколько перенестись в те чувства, которые жили в Гёте, когда, побуждаемый Шиллером, он принялся в 1797 году снова за "Фауста", начатого уже годы тому назад. Это открывалось словами: "Я философию постиг, я стал юристом, стал врачом и т.д...... Не было трех отрывков: Посвящения, Пролога в театре, Пролога на небесах. Не было всей Пасхальной прогулки. Несколько сцен было написано во время итальянского путешествия 1787 года. Вернувшись под влиянием Шиллера опять к "Фаусту", Гёте, конечно, должен был вспомнить то время, когда он брал "Фауста" еще не так глубоко, — хотя он брал его всё же достаточно глубоко, — брал его, как того, кто стремится выйти из мира физической действительности, переступить через Порог к духовному миру, приблизиться к Духу Земли и т.д. Но тогда он, 20-летний Гёте, не мог взять его так, как брал теперь, в конце столетия, в 1797 году, когда чувствовал, что совсем уже не абстрактно понимает многое из того, что хочет сказать в "Прологе на небесах". Ибо здесь господствует язык Ангелов. И те, кто слышали первые песни "Фауста", должны были бы — чтобы понять всё богатство, излившееся из души Гёте в "Фауста" к эпохе 1797 года — пройти вместе с Гёте то развитие, через какое прошел он сам. Что-то в нем изменилось. То, что он создал в юности, предстало теперь ему в высшей сфере. В нем самом как бы звучало настроение слов: "Я философию постиг и т.д...... Он мог предвидеть, как мало его поймут. Ибо уже тогда, в конце 90-х годов XVIII столетия, он смутно знал, что должно прийти некоторого рода Духовное Познание, для того чтобы могло быть вполне понято то, что он инстинктивно ощущал и чувствовал как Мировую Мудрость, Мировую Красоту, Мировую Крепость. "Кому я пел когда-то вдохновенный, Тем песнь моя, увы, уж не слышна... Кружок друзей рассеян по Вселенной, Их отклик смолк, прошли те времена" (Посвящение) Отклик душ, которым он, двадцатилетний, читал первые сцены "Фауста" — первый отклик, понимание ими. Но то время уже исчезло в эпохе наступившего материализма. Понимание ими во всяком случае того факта, что такая натура, как Фауст, переступает через Порог духовного мира, понимание апелляции к Духу Земли, который живет и творит "в буре деяний, в волнах бытия". Но: остановка на этом понимании, неспособность подняться к тому, к чему должен был перейти Гёте! Поэтому — теперь, когда звучит язык Ангелов и всё предстает с другой точки зрения, — отсутствие прежнего отклика. Он смолк, увы, этот прежний отклик! Рассеялись души, для которых он напел свои первые песни. Ту скорбь, через которую должен пройти каждый, кто хочет действительно созерцать духовный мир — эту скорбь познал Гёте, и он знал, что одинок с нею среди своих современников. "Я чужд толпе со скорбью мне священной". И теперь ещё не многое изменилось, и могут внушать только страх те хвалы, которые расточаются "Фаусту". Ибо, что слышат люди из глубин мудрости, вложенной в "Фауста"? Только самое внешнее! И Гёте мог бы сказать, когда почувствовал, что должен выше поднять в царство духа свою песнь — песнь о своей скорби: что прежде было действительностью для меня, то отлетает далеко прочь, и что прежде скрывалось, то становится действительностью, безмолвное, строгое царство духов, к которому приближаются с тем содроганием, какое охватывает, когда хотя бы немного, предчувствуют тот совсем иной образ, какой имеет мир по эту сторону порога. Из глубокого ощущения этих возможностей будущего вырвалось у Гёте его "Посвящение". Если бы и в таком случае духовное знание могло углубить человеческое сердце настолько, чтобы оно стало способно действительно глубоко воспринять то, что должно быть здесь воспринято, то Духовное Знание выполнило бы одну из своих Задач. Ибо истинны, глубоко истинны слова, которые я недавно здесь приводил: "Мир глубок, и глубже, чем думал день",— то есть тот день, который являет нам только физически-чувственный облик мира. Мир глубок, когда раскрывает его нам ночь, которая, хотя и ночь, и тьма по сравнению с днём, но мы вносим в неё и озаряем ее тем светом, которой мы зажигаем в нашей душе. Мир глубок, и он должен быть исследован в свете, который сначала — благодаря нашему духовному стремлению — мы зажигаем в себе, чтобы он мог светить в духовном мире. Тогда он будет светить так, как светит действенный живой свет вечного становления, которым наполняются существа высшего мира, даба открылось им то, что им нужно для закрепления в пребывающих мыслях того, что колеблется в шатком явлении. Из этого мы будем исходить в нашем рассмотрении завтра. |
Похожие:
 | Пояснительная записка Современное значение анималистики. Проблема «природа и человек» Результат нерационального, потребительского природопользования все чаще сказывается на физическом здоровье людей. Именно поэтому... | | Методические рекомендации и планы семинарских занятий раскрывают... «человек – природа (Космос)», «человек – общество», «человек государство», «человек – человек». И очень важно подчеркнуть, что жизненное... |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... В I ступени-16 человек, во II ступени-17 человек, в III ступени- 14 человек. Итого по школе: 16 человек | | Faust. Der Tragödie erster Teil1 Фауст. Первая часть трагедии Господь). Die himmlischen Heerscharen (небесные воинства; das Heer — войско, воинство + die Schar — отряд, множество) |
| Воспитание толерантности ... | | Метод проекта на уроке литературы Трагедия И. В. Гете «Фауст» «компетентности». Освоение учащимися современных технологий, практическая направленность получаемых знаний, умение ставить цель,... |
| Требования к знаниям и умениям Для обсуждения: «Фауст» («Пролог на небесах», сцены из 1 части по выбору). Смысл жизни, назначение человека — центральная проблема... | | Тема урока Тип урока ... |
| Литература эпохи Просвещения. Связь с другими искусствами: «Фауст» Учителем определено количество часов по разделам программы. В соответствии с государственным стандартом по литературе отведены 2... | | Общая характеристика работы актуальность исследования Не менее актуальной является проблема, касающаяся стремления женщин-предпринимателей сотрудничать друг с другом |
| Русский народ в поэме Н. В. Гоголя Великий писатель-реалист Гоголь отразил прогрессивные стремления русского общества, настроения и чаяния своего народа | | Сценарий гала концерта и церемонии награждения лауреатов областного... Предполагаемое количество участников 600 человек (500 человек (делегации всех муниципальных образований Тверской области) и 100 человек... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Обобщение знаний о синтаксисе; формирование стремления обучающихся к ведению здорового образа жизни | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Воспитание стремления преодолевать трудности. Желание познавать новое, умение работать в паре, в группе |
| Комплексный план оздоровления обучающихся средней школы №31 на 2011 2012 учебный год Цель: формирование стремления к здоровому образу жизни, как одного из главных жизненных ценностей | | Тема. "Урок толерантности". Цели ... |
