Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 10.78 Mb.
|
 Дополнения и изменения к «Рабле» прежде всего его свободы-незавершенности и его индивидуальности). Дегероизирующая лакейская тенденция познания (это — не готическое возрождающее снижение). Отрыв познающих от народных корней. Народ и лакеи. Даже победу народной революции они прежде всего используют для оплевания (прошлого), механизации, нигилистических снижений, обеднений и упрощений мира и пр.30 [Корделия, разоблачающая старческую закоснелость старика-короля — старого короля — Лира, снова его возрождает (родит) в любви, превращает в ребенка, становится его матерью.] В народно-смеховой культуре раскрываются и развиваются такие стороны этих образов, которые в серьезных формах, особенно в условиях официальной культуры, раскрыться не могут. Узаконенная свобода смеховой культуры сыграла при этом также громадную роль; но решающее значение принадлежит, конечно, внутренней сущности самого смеха. Но как раз смеховая культура изучалась менее всего. Проблемы украинского фольклора в связи с Гоголем31. Мода на украинский фольклор в конце 20х годов (Сомов, Маркевич). Жанры украинской обрядово-магической поэзии окончательно остановились в своем развитии к концу XVI в. (в этом виде они сохранились до XIX в., когда были записаны). Церковный публицист 1ван Вишенський в одном из своих посланий (конец XVI в.) призывает бороться с пережитками язычества, изгнать их из городов и сел «в болото». Он называет: «Коляды, щедрый вечер», «волочельное по Воскресении» (величальные весенние песни, заклинания будущего урожая, ставшие продолжением Пасхи), «на Георгия мученика праздник дьявольский» (весенние действа в честь бога — покровителя стад, начальника весны), «Купала на Крестителя» (праздник летнего солнцестояния; похороны солнечного бога)32. Колядки и ще/цмвки сопровождались иногда действами ряженых (хождение с «Козой»). Новое собрание их дал В. Гнатюк в «Етнограф1чн<ом> зб1рнике», тт. 35-36, 1914 г.33 Среди весенних песен особенно интересны русальные и «троецыа» (русальные — от греко-римских розалий) — Дополнения и изменения к «Рабле» обряды, первоначально посвященные чествованию умерших предков. Наиболее полное собрание купальских песен дала Ю. Мошинска в Zbior wiadom Наиболее богатый материал по свадебной и похоронной обрядности в 4ом томе «Трудов» Чубинского35. Н. Сумцов «О свадебных обрядах, преимущественно русских», Харьков, 1881 г., Ф. К. Волков «Rites et usages nuptiaux en Ukraine» в журн. «L'anthropologie» 1891-1892, ч. II-III; и его же «Этнографические особенности украинского народа» в коллективном труде «Украинский народ в его прошлом и настоящем», 1916, т. II, X. Ящуржинський «Свадьба малорусская, как религиозно-бытовая драма» в «Киевская старина», 1896 г., 11. Сущность свадебного обряда: добровольный брак, изображается как насильственное похищение; эндогамический внутриплеменной) брак представляется экзогамическим внеплеменным) и только при условии этой инсценировки считается «правильным» и прочным. Эта инсценировка доисторических форм брака обросла чертами княжеско-дружинного быта, приобретшими символико-магическое значение. Похоронная обрядность. Причитания-голосшня; тексты и комментарии к ним в «Етнограф. зб.» тт. 31-32, I. Свенцицького и В. Гнатюка; кроме того, исследования В. Данилова в «Киевской старине», 1905, и «Украш», 190736; эти причитания сопровождались на Подолии и в некоторых местах Прикарпатья особыми «похоронными забавами», «грашками при мерш» (играми у мертвеца) — своеобразными религиозными мимами, инсценирующими прение бога с чортом («тягнене бога»), а иногда превращающимися в комедийно-бытовые сценки. Общее количество украинских сказочных сюжетов в 1914 г. исчислялось в две тысячи с лишним (С. В. Савченко «Русская народная сказка», гл. IV)37. Украинский сказочный фольклор имеет фантастику, исключительно богатую по части демонологических представлений (особенно в сказках, записанных на Галич и не, см. сб. Гнатюка В., «Знадоби до укр. демонологи», тт. 1-2. Дополнения и изменения к «Рабле» Етнограф. 3ÖipH., т. 15, т. 34-35 — 1575 рассказов). Обращает внимание также сравнительное богатство комических мотивов с разными оттенками комизма от язвительной сатиры до мягкого юмора — особенно в новеллах (см. назв<анные> выше сборники Чубинского и Драгоманов^ и в дополнение к ним «Казки та оповщання з Подьлля», в записах 1850—1860 рр., упорядкував М. Левченко, 1928) и анекдотах (Гнатюк В., «Галицько-русыа анекдоти», Ет-ногр. зб1рн., т. VI). Значение XVI в. на Украине. Борьба с польским игом и с Турцией, формирование украинской национальности. Пародийная «Дума про Михия» XVIII века. Роль странствующих бурсаков, исполнявших «набожные» песни (псалмы и канты; печат<ные> изд<ания> этих песен вроде «Богогласника» 1790 г.); также и лирические песни. Их авторы — бурсацкая богема, канцеляристы, выходцы из козацкой среды. В XVI в. выдвигается впервые вопрос о национальном языке, возникает потребность создать письменную «руську мову», отличную от славянской и польской. На эту «мову» переводятся книги церковно-учительные и богослужебные («Пересопницкое Евангелие» — 1555-1561). Проблема многоязычия на Украине (церковно-славянский, польский, латинский, русский, мо-ва). Украина подобна Южной Италии (рождение смеховых форм). Малороссийские заговоры и заклинания, «замовлюван-ня», «закляття». Лучший сборник П. Ефименко «Сб. малороссийских заклинаний» в «Чтениях Общ. ист. и древностей российских», Москва, 1874, кн. 8с£ исследования А. Ветухова, 1907, и V. Mansikka, «Uber russische Zauberformeln», 1909. Проклятия, как основа «Страшной мести» Гоголя. Скрытое влияние их (рядом с бранью) на построение образов героев у Гоголя. Гротескный характер проклятия, содержащийся в нем образ разъятого тела. Особенности барочной проповеди: метафоры, аллегории, «концепты» — «остроумные изображения» — специальные словесные фокусы для заинтересовывания слушателей; цитата из евангелия, выворачиваемая на все лады, толкуется в смыслах «буквальном», «аллегорическом», Дополнения и изменения к «Рабле» «моральном» и т. д. более в целях развлечения, чем поучения слушателей. В проповедях содержались «приклады» — повествовательные примеры, многие из которых перешли впоследствии в фольклор новелл и анекдотов. Виршевая поэзия. Видное место в ней занимают стихотворные панегирики, прославления духовной и светской знати (путь к оде). Драма. Ее образцы — польско-латинская иезуитская драма эпохи барокко и отчасти немецкая школьная драма эпохи контрреформации. Первые сведения о представлении в школах «комедий» идут с конца XVI века. Интермедии — «междувброшенные игралища». Реалистическая интермедия в пьесе Митрофана Довгалевського, 1736 г.38 В официальной литературе главное внимание уделяется литературе «чудес»; она обширна, начиная от католического сборника «Великое зерцало». «Тератургима або чудо» Афанасия Кальнофойського, 1638. Изобилуют сборники «Чудес богородицы»: «Небо новое» Иоанниюя Галя-товського, 1665, «Руно орошенное» Дмитрия Ростовского, 1683 и др., настойчиво проводящие идею наград и кар — своего рода систему запугивания и устрашения. В эпоху, когда «реформационные веяния» носились в воздухе, когда угрожали то нападки униатов, то брожения среди мещанства и селян, — мобилизовывался весь аппарат святынь, вокруг него подновлялся и творился целый эпос легенд, устрашающих и требующих беспрекословного подчинения авторитету. Особенности украинской литературы XVIII в. К украинскому языку в господствующем классе постепенно устанавливается высокомерно-пренебрежительное отношение. Он становится языком низким, внеофициальным; это освобождает его фамильяризующие энергии (у него нет стимулов к официализации). Верхи и все официальное русифицируется. Национально-народная литература продолжает жить в среде мелкой шляхты, мелких чиновников, городского мещанства. Она становится в основном рукописной анонимной (как литература готического реализма). В ней преобладает смеховой реалистический стиль. Интересна судьба интермедии. Дополнения и изменения к «Рабле» [В основе топографического жеста и топографической сцены (события) у Шекспира и их восприятия лежит пространственно-ценностное движение снизу вверх и обратно, те же готические качели, то же хождение колесом, но в серьезном плане.] Интермедия первоначально — шутовской выход (вносивший в целое топографическое движение сверху вниз). Затем эти антракты разрастаются, например, в пьесе Митрофана Довгалевського (1736) интермедия уже потеснила текст основной драмы. Комические антракты начинают становиться параллельными к основному действию, становятся своеобразным пародированием его. В основном действии на сцену выходил Валаам, древний маг, передававший свою мудрость трем царям-волхвам и пророчивший о Христе, — в интермедии же появляется псевдоученый прощелыга-шляхтич, тоже будто бы знающий «что деется в пекле и в небе», но не возбуждающий никакого доверия у двух селян, которые над ним издеваются и гонят его прочь; в другой драме в основном действии аллегорический земледелец проводит в монологе (высокого стиля) параллель между «прозябшим зерном» и воскресением из мертвых, — в интермедии же — взятый из повседневности хлебороб, которому добрый урожай дороже всяких мудрствований и который спешит расправиться с бабой, делавшей «закрутки». В дальнейшем параллелизм отпадает и интермедия приобретает самостоятельный интерес. Старейшие из известных нам интермедий (в пьесе Якуба Гаватовича, 1619) заимствовали фабулу из готового запаса бродячих анекдотов книжного происхождения; в пьесах же Довгалевського и Г. Кониського (1747) в основу интермедий клались бытовые наблюдения39. Рядом с анекдотически-литературными «хлопами» появляются реальные помещики (пан Подстолий и пан Бандолий), появляются угнетенные панами арендаторы, селяне и их избавители — «козак» или «москаль», появляются, наконец, и знаменитые «пиворезы» , «мандрованые (странствующие) дьяки» Исключительная роль в литературе эпохи ман дрова -н ы х дьяков, т. е. бродячих школяров. Они аналогичны западноевропейским голиардам или вагантам; они здесь, на Украине, теснее и существеннее связаны со средою сельских и городских демократических масс. Продук Дополнения и изменения к «Рабле» ция их анонимна, но некоторых мы знаем по именам, напр < им ер > Илью Турчиновського, чья автобиография — любопытная новелла плутовского жанра. Характерны фигуры «волочащегося чернца», стихотворца конца XVII — начала XVIH в., Климентия Зиновьева, а в конце XVIII в. «мандрованого философа» и поэта Григория Саввича Сковороды. [Для фамильярной речевой стихии характерна тенденция этимологизировать каждое собственное имя, например, Голиафа, и этим превращать его в прозвище. Только в зоне контакта, в зоне настоящего возможен открытый и сознательный вымысел: из моментов изображения события (мифического, исторического) вымысел переходит в ядро события, начинает, наконец, вымышлять самое событие.] В книгу своих стихов Климентий Зиновьев заносил все, что попало: сведения о болезнях, о погоде, о купцах, о корчмах ит. п.; у него имеется апология ремесла «ката»40. Дух критики XVII-XVIII века: «он врывался буйной волной смеха в такие освященные и школьным авторитетом и бытовым обычаем формы, как рождественские и пасхальные вирши. В то время как на церковных верхах и в XVIII веке продолжалось сочинительство и внедрение в массы «набожной песни» (в 1790 г. печатается сборник таких песен «Богогласник»), мандрованые дьяки вносили элементы бурлеска и пародии в религиозную поэзию. В известных нам «р1здвяних» и «велико дних» виршах-пародиях нельзя, конечно, видеть выступлений антирелигиозного характера: но налицо в них резкое снижение торжественного стиля, фамильярное похлопывание по плечу ветхозаветных патриархов и «старенького бога», разрушение традиции» (А. Белецкий)41. [В загадках реализуется особое направление языкового творчества, аналогичное превращению имен в прозвища и, обратно, нарицательных названий в собственные имена-прозвища; в загадках происходит фамильяризация высокой поэтической метафоры, олицетворение фамильярно-прозвищного типа; все это — прозаические энергии языка, стремящиеся от именного (хвалебного) к прозвищному полюсу (бранному, амбивалентному); загадка разоблачает и умерщвляет (сбрасывает вниз, в преисподнюю: гибель разгаданного сфинкса, Stälzfüsschen, «человек из зеркала»).]42 Дополнения и изменения к «Рабле» Значение вертепной драмы — другой пример трансформации «академического» жанра при посредстве тех же мандрованых дьяков. Связанная, однако, приурочением к определенной дате культового календаря и консервативностью техники (кукольный театр), она не пошла далеко в своем развитии, и отдельные, дожившие до наших дней в памяти стариков, ее образцы свидетельствуют о неподвижности жанра. Но в деле сближения с фольклором вертепная драма достигла большего, чем интермедия43. Петров Н., Очерки из истории украинской литературы XVII и XVIII веков (Киевская искусственная литература XVII и XVIII вв., преимущественно драматическая). Киев, 1911; Резанов В., Из истории русской драмы. Школьные действа XVII-XVIII вв. и театр иезуитов, Москва, 1910; Его же, Драма украшська (тексты XVII-XVIII вв. с введениями); вып. I, Киш, 1926; вып. III-VI, Киш, 1926-1928 (изд. не закончено); Перетц В., Историко-литературные исследования и материалы, т. III — Из истории развитиярусской поэзии XVlII в., СПБ, 1902 (к истории вирш); Петров Н., О словесных науках и литературных занятиях в Киевской академии от начала ея до преобразования в 1819, «Труды Киевской дух. академии», 1866, кн. 7, 11, 12; 1867, кн. 1; 1868, кн. 3; Сумцов Н., К истории южнорусской литературы семнадцатого столетия, вып. I, Лазарь Баранович, Харьков, 1885; вып. II, Иоанникий Галятовский, Киев, 1884; вып. III — Иннокентий Гизель, Киев, 1884; «Пам'ятки украшсько-русько'1 мови i лггератури», том VII — Bipuri Климентия Зинов1е-ва сина, вид. В. Пеоегц. Льв1в, 1912; Сборник харьк. ист.-фил. о-ва, т. VII, Харьков, 1894 (Сочинения Г. С. Сковороды, собранные и редактированные проф. Д. И. Багалеем; другое изд. — Собр. соч. Г С. Сковороды с заметками и примечаниями В. Бонч-Бруевича, СПБ, 1912). О Флобере <0 ФЛОБЕРЕ> Картина Брейгеля «Искушение св. Антония» как источник Флобера1: смешанное тело, стирание границ, идея вечно обновляющейся материи. Такие же гротескные образы на витражах руанского собора2: звери, охота и кровь св. Юлиана, танцы, кровь, отрубленная голова Иоанна («Иродиада»), но Флобер не воспроизвел гротескной идеи танца (головою вниз)3. Также — кукольное ярмарочное представление. Непубликуемые сферы речи4 в юности Флобера и их порождения («Garcon»* и др.). Фамильярность в его юношеских письмах, особенно в письмах к нему де Пуатвена, в письмах к Фейдо6. Последний отголосок руанского праздника дураков в праздновании патрона Флобера, св. 41оликарпа7. Историческая типичность Флобера (редкое совмещение почти гениальности и типичности). Исключительная важность Флобера для понимания судеб реализма, его трансформации и разложения. Такое же значение для истории романа, для проблемы «прозаизма». Последующая, но не окончательная, победа однопланности и, в особенности, однотонности. Окончательное угасание двутелости и двутонности романно-прозаических образов. Молодая Саломея, замещающая стареющую Иродиаду, пляска ее головою вниз и отрубленная голова Иоанна, обрамленная пиром. Хождение колесом смысла. Три типа святости, три типа иллюзий. Убийство родителей в Св. Юлиане8. Древность мотива: убийство животных как первородный грех9 (Ксенофан10 и др.). Напои меня, накорми меня, согрей меня11. Жизнь и образ жизни, пошлость и образ пошлости (увековечение того, что лишено всяких внутренних прав на вечность). Что прибавляет образ к жизни (чего изнутри ее самое в ней нет). Образы вещей у Флобера и у парнасцев (в частности, образы животных — это целая страница литературы парнасцев12). Специфика настоящего, моего времени, моей эпохи, моей современности, моего про О Флобере странства. Что вносится сюда перемещением в прошлое. Оно становится объектом специфической любви. Вообще прошлое и мое прошлое. Проблема вспомянутой жизни от Флобера до Пруста. Образ животного, стремление проникнуть в специфику его жизни. Создать монумент животного. Своеобразное возрождение обожествления зверей, учения у зверей. Охота и растерзание зверей у Юлиана. Но сложившееся мировоззрение, проторенные колеи мыслей отводят от глубокой и существенной постановки этой проблемы. Уловить наиболее элементарный аспект жизни, ее первофеномен. Проблема жалости. (Отец — хирург, плачущий при виде страдающей собаки). Не мог вынести операции. Древняя проблема жалости (в частности к животным) и ее глубина. Шопенгауэр13. Важна жалость к биологическому минимуму жизни. Человечество обнаглело, совершенно перестало стыдиться убоя, утратило древний стыд перед убоем и кровью животных. Ее просто спрятали и не видят. Друг Флобера в то же время пишет «Муму» (глухота и собака, параллель к «Простому сердцу» и к «Юлиану»). Всё страшное в жизни спрятано, в глаза смерти (и следовательно — жизни) не смотрят, опутали себя успокоительными ходячими истинами, событие жизни разыгрывается на самой спокойной внутренней территории, в максимальном отдалении от границ ее, от начал и концов и реальных и смысловых. Специфика буржуазно-мещанского оптимизма (оптимизм не лучшего, а благополучного). Иллюзия прочности не мира (и миропорядка), а своего домашнего быта. Куда девались космический страх и космическая память14. Категория бытовой безопасности и устойчивости. Формы косвенной борьбы за жизнь (сконденсированной в деньгах) без встречи со смертью, борьбы, которая ведется в уютнейших и безопаснейших помещениях банков, бирж, контор, кабинетов и пр. Древняя проблема жалости; это наиболее развенчанная и психологизованная, одомашненная категория. Противопоставление жалости любви (Карамазов). Ее абсолютная нетребовательность (поэтому нет места и для иллюзий и разочарований). Египет с богами-зверями, с образом зверя, как одним из центральных образов культуры. В чем привлекательность образа арабской танцовщицы15. Элементы кошачьей породы в египетском образе зверя. Образы кошек у Бодлера (образы великанши, нищих, падали, безобразной О Флобере проститутки у него же16, Флобер о проститутках17). Образ зверя — неосознанный центр художественного мира Флобера. Писатель только тогда велик, когда сумеет вырваться из маленьких перспектив своего времени, сумеет за деревьями увидеть лес, за паутиной недавних и случайных тропинок времени сумеет прощупать какую-нибудь большую за грань истории уходящую магистраль мировой и человеческой жизни, основные трассы мировой жизни. Флобер почти это сделал, поэтому он почти гениален. Острое ощущение (и отчетливое и резкое сознание) возможности совершенно иной жизни и совершенно иного мировоззрения, чем данные настоящие жизнь и мировоззрение, — предпосылка романного образа настоящей жизни18. Творящее сознание находилось раньше внутри жизни и мировоззрения, вдали от ее смысловых начал <и> кон- ?ов, как единственно возможной и оправданной жизни. 1оэтому образ этой жизни мог быть не только формально, но и содержательно монументален, и любовь <к> этой единственно возможной и бесспорной жизни могла быть пиэтетной, вообще могла иметь особое качество. Ее изображали любовью, а не пониманием. Не изменения в пределах данной жизни (прогресс, упадок), а возможность принципиально иной жизни, с иными масштабами и измерениями. Возможность совершенно иного мировоззрения. В свете этой возможности всё настоящее общепризнанное мировоззрение (знающее только себя и потому бесконечно самоуверенное, тупо самоуверенное) представляется системою глупостей, ходячих истин19, и не только самые истины, но и способы их приобретения, открытия, доказательства, самое понятие истинности, верности. Острое ощущение возможности совершенно иного взгляда на ту же жизнь. В иные эпохи точно пробуждается память о своих предсуществова-ниях, человек перестает укладываться в пределах своей жизни. В этом свете должна быть пересмотрена проблема мечты. План «Анубиса» и «Спирали»^0. Легенда о Будде, отдавшем себя всего за жизнь голубки21. Исключительная роль зверя во внеевропейских культурах. Европейское человечество нового времени забыло проблему зверя (как оно многое забыло), зверь не задевает ни совести, ни мысли человека. Каким-то образом он снова задел и совесть и в особенности мысль Флобера. Влечение к Египту и своеоб О Флобере разно реализованная метафора «bete» — человеческая глупость в лице буржуа. Вырождение гуманизма и зазнайство человека. Наивный гуманизм, от которого отталкивался Флобер. Элемент зверя в гротеске. Специфическое единство жизни, которую нельзя понять в узко-человеческих рамках ближайшей эпохи его становления. Это элементарное единство жизни сохранялось в образах гротеска. Жалость относится именно к животному началу в человеке, ко всяческой «твари» и к человеку, как твари; к духовному, надтварному, свободному началу (там, где человек не совпадает с самим собою, со своим «есть») относится любовь. Иллюзия о себе самом и ее значение у Флобера (боваризм22). Для настоящего художника (да и мыслителя) всё в мире и в мировоззрении перестает быть чем-то само собой разумеющимся. И бытие и истина становятся ходячим бытием и ходячей истиной. За всем начинают сквозить иные возможности. Элементарная жизнь и ее правильное углубленное понимание. Невинность, чистота, простота и святость этой элементарности (для нее все близко и все ?одное). Рядом с образом зверя становится образ ребенка. Ipocroe сердце23. Невинность и беззащитность элементарного бытия, оно создано, оно невинно в своем «есть», безответственно за свое бытие; не оно себя создало и оно не может спасти себя самого (его нужно жалеть и миловать24). Оно глубоко доверчиво, оно не подозревает о возможности предательства (Муму, виляющая хвостиком); поэтому-то убой у Ксенофана связан с предательством (с нарушением клятвы и верности); кровожадность и жестокость элементарного бытия невинны. Животные, дети, простые люди лежали на совести восточного человека (египтянина, буддиста25); особый тип доброты-жалости. (У Соловьева: жалость к низшему, любовь к равному и благоговение к высшему26). Отсюда и образ творца как виновника бытия и буддийский путь искупления как освобождения всей твари от бытия-страдания. Весь этот комплекс проблем с разных сторон актуализировался эпохой. «Дитё плачет»2', убийство отца (убийство родителей Юлиана) у Достоевского. Родились в один год и умерли почти в одно время28. Оба выросли на Бальзаке, оба изучали отцов церкви, оба ненавидели всё «само собой разумеющееся» и квази-понятное и квази-простое, и оба люби О Флобере ли истинную «святую» простоту животных и детей. Флобер и позитивизм. Общая сущность позитивизма и формализма29; нерешительность мысли, отказ от мировоззренческих решений, от мировоззренческого риска, безусловная честность и солидность этого отказа. Но это явление сложно и противоречиво: безусловная зрелость и ненаивность (требовательность) мысли сочетается с наивной верой в науки и факт, с наивным практицизмом, с ощущением удобства и дешевизны такого отказа от мировоззрения и последних вопросов. «Искушение св. Антония» как «мениппова сатира». Элементы менипповой сатиры в других произведениях Флобера30. Проблема судеб человеческого чувства и жизни сердца в произведениях Флобера. Проблема глупости — betise — в произведениях Флобера31. Своеобразное и двойственное отношение его к глупости. Реализация метафоры «животного». Наивная глупость и мудрая глупость. Пристальное изучение человеческой глупости с двойственным чувством ненависти и любви к ней. Узловой момент в истории романа. Эпоха Теккерея, Диккенса, великого русского романа; адаптация во Франции «Вильгельма Мейстера» и т. п. Формы романа здесь достигают завершенности и одновременно начинается разложение и деградация; все эти моменты мы найдем у Флобера. Найдем мы в нем и элементы деградации в натурализм (и respective в позитивизм), но найдем и элементы тех двух линий, на которых роман поднялся до своих вершин: линия Пруста и — в особенности — Джеймса Джойса32 и линия великого русского романа — Толстого и Достоевского. Современная действительность как конститутивный для романа объект изображения. Картина действительности без грана спасительных иллюзий. Душа варвара. Душа восточной женщины33. Душа материи. Теофиль Готье и Египет34. Возможность совершенно иной жизни и совершенно иной конкретной ценностно-смысловой картины мира, с совершенно иными границами между вещами и ценностями, иными соседствами. Именно это ощущение составляет не О Флобере обходимый фон романного видения мира, романного образа и романного слова. Эта возможность иного включает в себя и возможность иного языка, и возможность иной интонации и оценки, и иных пространственно-временных масштабов и соотношений. Причудливое многообразие вер в их конкретном выражении. Разъятие, разрывание, расчленение на части, разрушение целого как первофеномен человеческого движения — и физического и духовного (мысль). Свести к началу, к древнему невежеству, незнанию — этим думают объяснить и отделаться. Диаметрально противоположная оценка начал (раньше священные, теперь они профанируют)33. Разная оценка движения вперед: оно мыслится теперь как чистое, бесконечное, беспредельное удаление от начал, как чистый и безвозвратный уход, удаление по прямой линии. Таково же было и представление пространства — абсолктгная прямизна. Теория относительности впервые раскрыла возможность иного мышления пространства, допустив кривизну, загиб его на себя самого, и, следовательно, возможность возвращения к началу. Ницшевская идея вечного возвращения36. Дело здесь в возможности совершенно иной модели движения. Но это особенно касается ценностной модели становления, пути мира и человечества в ценностно-метафорическом смысле слова. Теория атома и относительность большого и малого. Две бесконечности — вне и внутри каждого атома, каждого явления. Относительность уничтожения. Проблемы первобытного мышления занимают очень большое место в современном мировоззрении37; специфическая порочность в господствующей постановке проблемы первобытного мышления. Упрощенно и грубо ее можно формулировать так: первобытное мышление воспринимают только на фоне современного мышления, анализируют и оценивают в свете этого последнего; не делают контрольной попытки рассмотреть современное мышление на фоне первобытного и оценить его в свете последнего; допускают только какой-то один тип первобытного мышления, между тем как существует многообразие таких типов, причем отдельные типы, может быть, больше отличаются друг от друга, чем так называемое первобытное мышление (произвольная смесь различных типов) от современного; О Флобере нет никаких оснований говорить о п е р в о бытном мышлении, но лишь о различных типах древнего мышления (попытки измерить их расстояние до первобытного наивны; разница в отдаленности этих древних мышлений и современного мышления от первобытного, в сущности, quantite negligeable38), допускается какое-то чудесное крайне резкое ускорение в темпах движения к истине за последние четыре века; расстояние, пройденное за эти четыре века, и степень приближения к истине таковы, что то, что было четыре века назад или четыре тысячелетия назад, представляется одинаково вчерашним и одинаково далеким от истины (настолько <... ) ...>39 пяти веков в отношении истины все кошки серы (некоторое исключение допускается только для античности); движение мыслится либо прямолинейным, либо замкнутыми циклами (в духе Шпенглера); практически еще совершенно не изжит теоретически давно отвергнутый миф о существовании перво бытных народов; типы мышления, шедшие по совершенно иным и вовсе не параллельным с нашим путям, рассматриваются как шедшие по нашему же пути, но только бесконечно отставшие; допустим многообразие геометрических отношений различных путей мышления о мире: параллельные, пересекающиеся под разными углами, обратные нашему (но не в отношении к истине) и др.40 Своеобразная система открытий и забвений. Современное мышление приводится к одному знаменателю и чрезвычайно упрощается (за сетью недавних троп теряются основные колеи и магистрали). Прошлое мира и человечества также бесконечно-конечно, как и его будущее, и это относительно каждого момента, каждый одинаково отстоит от конца и от начала; проблема воскрешения отцов и ее логика. Можно допустить параллельные ряды жизней во времени, пересечение разных линий времени. Род Флобера по отцу — это род ветеринаров. До конца сознательная, до конца сама себе ясная и до конца проникнутая сознательной авторской волей мысль, односмыслен-ная, однозначная, совпадающая сама с собою и где автор совпадает с самим Собою, без остатка и избытка своего-чужого, — в данном случае нас интересует менее всего. Это — нечто наиболее временно ограниченное, сегодняшнее, преходящее, смертный отход становления, <...>41. Ужас равнодушия, ужас совпадения с самим со О Флобере бою, примирения со своею данной жизнью в ее благополучии и обеспеченности, удовлетворенности односмысленны-ми, однозначными и сплошь данными и готовыми, совпадающими сами с собой мыслями. Равнодушие как нежелание переродиться, стать другим. Политика строит жизнь из мертвой материи42, только мертвые,-себе равные кирпичи43 годны для построения политического здания (48й год в изображении Флобера44). Библейские образы силы, власти, гнева в «Саламбо». Самосознание властителя. Образ сексуально окрашенной красоты абсолютно чужд гротескной концепции тела45. Половые органы, совокупление носят объективный телесно-космический характер и лишены индивидуализованной сексуальности. Фамильярно-площадная речь как единое ценностно-смысловое целое. Мир без дистанций. Фамильярно-площадная стихия речи как основной источник. Ближайшая кристаллизация тех же форм в ругательствах и jurons46. Большая параллельная кристаллизация их в формах народно-праздничного веселья (карнавал) и в формах народной площадной комики. Художественный и мыслительный жест расчленения на части, противоположный дистанциирующему, отдаляющему, оцельняющему и героизующему эпическому жесту (движению сознания), относящему в абсолютное прошлое, увечняющему жесту. Это нельзя сводить к противоположности анализа и синтеза: и анализ и синтез нового времени одинаково лежат в сфере расчленяющего сознания. Все препятствует тому, чтобы человек мог оглянуться на себя самого. К стилистике романа К СТИЛИСТИКЕ РОМАНА Корни романного слова1. I. Пародийное слово2: 1) парное пародийное слово, как процесс разложения двутелого образа*; фольклорные споры; первофеномен романного диалога — спор времен4; 2) собственно пародийное слово и его разновидности. II. Прозвище. Имя и прозвище; прозвище и метафора5. Блазоны6. III. Гибридные конструкции и многоязычие7. Основные недостатки теории жанров. 1) Отрыв от истории языка (виновата и узость лингвистического подхода); 2) ориентация на стабильные эпохи; 3) неисторичность; 4) отсутствие философской основы8 (модель мира, лежащая в основе жанра и образа9). Все жанры ориентированы на миф (последнее целое), роман на философию (и науку)10. Возможность иной действительности, как предпосылка романного жанра11. ' Далевой образ и зона контакта. Проблема стилизации. Роман, как наиболее подлинный эпический жанр. Проблема психологии и действия в романе. Интроекция и кризис интроективной психологии. Стремление искать подлинного человека не в нем, а вне его: в творчестве, в делах, в том, что он видит и слышит. Проблема границ человека. Проблема перестроения образа. Зона контакта с незавершенной действительностью. Анализ сократического диалога и образ Сократа12. Новый тип героизации: герой-святой-шут. Легенда о семи мудрецах (хранители сокровищницы народной мудрости)13. <...> формирования европейской поэтики. <...> литературной стабилизации. Ориен<тация на официа>льную 14 литературу, на классические жанры и классические язык и стиль в широком смысле этого слова (завер К стилистике романа шенность, однотонность и односмысленность и т. п.). Мир неклассических форм15. Роман существовал в эти эпохи стабилизации, но находился за порогом большой литературы и не оказывал определяющего влияния на теоретическую мысль. Роман вошел в большую литературу, но к нему нет теоретического подхода, ни к специфике построения его образов, ни к глубокому своеобразию романного слова16. В процессе своего развития и роман подвергался влиянию стабилизирующих, классицистских, завершающих тенденций, но до конца официальным жанром он никогда не был. Большие судьбы слова и образа не поняты теорией литературы: она знает только мелкую, периферийную жизнь слова и образа, суетню направлений и технологию эпигонского творчества . Проблема романа позволит углубить наше теоретическое мышление о литературе, расширить его горизонты. Роман — единственный становящийся жанр. Он позволяет заглянуть в лабораторию творчества, но не индивидуального, поверхностно сознательного и технического, но в большую лабораторию жанрового творчества (которое осмысливает и управляет индивидуальным творчеством, не доходя до их отвлеченного и поверхностно практического сознания). Бессмертных романов почти нет (без оговорки только Рабле, с оговоркою же Сервантес и Достоевский). Наша теоретическая мысль питается очень короткой и обедненной памятью. Влияние риторики на роман18 (пробуждение страха и надежды). <...> образа Сократа. Но подлин<но?> народ<..?> <...>19 надеется и не боится. Мы не знаем, в каком мире мы живем. Роман хочет нам его показать. Ближайшее пространство, местные локальные легенды, приближение, фамильяризация. И в то же время утопическая даль. Возможность иной жизни (иной судьбы) и авантюрный роман. Постановка автора романа (в отличие от эпоса и других завершающих жанров). Вторжение в роман риторического20 элемента. Убеждение. Диалогический элемент связан не только с риторикой. Влияние журнала и газеты на роман (вообще печати) — становление и зона контакта. К стилистике романа Жанры подобны национальностям или государствам в политической жизни мира (роль деятелей — писатели)21. Характеры животных как основа типологической характеристики. Звериные элементы в образах Т ере ига и др. ранних типологических образах (образах «низкого», не героического бытия). Античная физиогномика. Басня. Гротеск. Древний опыт изучения животных и учения у них. Значение этого в истории романа и романных образов. Флобер. Вопросы стилистики на уроках русского языка ВОПРОСЫ СТИЛИСТИКИ НА УРОКАХ РУССКОГО ЯЗЫКА В СРЕДНЕЙ ШКОЛЕ Грамматические формы1 нельзя изучать без постоянного учета их стилистического значения. Грамматика, оторванная от смысловой и стилистической стороны речи, неизбежно вырождается в схоластику. Это положение, в его общей формулировке, в настоящее время звучит уже как трюизм. Но с его конкретным применением в преподавательской практике дело обстоит далеко не благополучно. На практике преподаватель очень редко дает и умеет давать стилистическое освещение изучаемых грамматических форм. Стилистикой он еще занимается иногда на уроках литературного чтения (весьма, кстати сказать, мало и поверхностно), а на уроках русского языка — чистой грамматикой2. Беда в том, что в нашей методической литературе совершенно отсутствует сколько-нибудь систематическая разработка стилистики отдельных грамматических форм Даже вопрос в этом разрезе в нашей литературе почти никогда не ставился и не ставится . Чтобы уяснить себе стилистическое значение какой-нибудь грамматической формы, например, видов глагола, причастия, деепричастия, преподавателю приходится обращаться к таким трудно доступным книгам, как «Из записок по русской грамматике» А. А. Потебни7. Да и там он найдет, хотя и очень глубокий, но далеко не всегда пригодный для его практических нужд ответ на свои вопросы. Систематического же * Старая попытка В. Чернышева построить такую стилистику неудачна и почти ничего не может дать нашему преподавателю. См.: Чернышев В. «Правильность и чистота русской речи (опыт русской стилистической грамматики)». СПб., 1914-19153. ** Стилистическая грамматика (и ее основа: лингвистическая стилистика) лучше всего разработана во Франции. Научные основы ее были заложены в трудах иколы Фердинанда де Соссюра (Баии, Сетей, Тибоде и др.)4- Имеются прекрасно разработанные пособия для школьной практики3. В Германии этими вопросами занималась школа Фосслера (Лео Шпитцер, Лорк, Лерх и ДР)6. Вопросы стилистики на уроках русского языка Каждая грамматическая форма является одновременно и можно и должно осветить с точки зрения заложенных в ней изобразительных и выразительных возможностей, т. е. осветить и оценить стилистически. При изучении же некоторых разделов синтаксиса — притом очень важных — такое стилистическое освещение является совершенно необходимым. Это прежде всего имеет место при изучении параллельных и заменяющих синтаксических форм, т. е. там, где говорящий и пишущий имеет возможность выбора между двумя или несколькими грамматически равно правильными синтаксическими формами10. Выбор в этих случаях определяется уже не грамматическими, а чисто11 стилистическими соображениями, т. е. изобразительной и выразительной эффективностью данных форм. Без стилистических объяснений, следовательно, здесь уже никак нельзя обойтись. Ученик, например, узнает, при каких условиях определительное придаточное предложение может быть заменено причастным оборотом и когда такая замена невозможна, знакомится он и с грамматической техникой этой замены. Но ни учителя, ни учебник ничего не говорят ученику о том, когда и для чего эта замена производится. Невольно возникает вопрос: для чего ему уметь производить замену, если он не понимает цели такой замены? Ясно, что узко-грамматическая точка зрения в этих случаях совершенно недостаточна12. Два предложения — Новость, которую я сегодня услышал, меня очень заинтересовала. Новость, услышанная мной сегодня, меня очень заинтересовала. — грамматически одинаково правильны. Грамматика разрешает обе формы. Но когда мы должны предпочесть одну, а когда другую форму? Чтобы на этот вопрос отве * А некоторые синтаксические упражнения в его учебнике прямо дезориентируют в этом вопросе преподавателя*. ЛИ средством |
