Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 1.45 Mb.
|
| Миф – это утопия, обращенная в прошлое, утопия – это миф, обращенный в будущее. Тем самым два славных «конца» европейской культуры – ее первое и ее последнее слово – были оболганы и обруганы. Греческий миф – это почва, на которой взросла европейская культура, и фундамент, на котором она стояла. В древнегреческом мифе она предстает во всей своей первозданной свежести и непридуманной красоте. Здесь она еще не обстругана и не отполирована до салонной гламурности. Здесь она еще вся – брожение, «буйство глаз и половодье чувств». Миф – это «свободная стихия», «громокипящий кубок». Пить бы и пить из него еще столетиями напиток бессмертия. Но…явился трезвый чистоган, привел с собой за руку «одномерного человека», всем расчесал, разгладил, все, кроме одного, виды деятельности – и поэта, и философа, и ученого, и священника, все привел к одному общему знаменателю, повалил все вертикали, все памятники, все разнообразное и высокое стащил вниз. И…прощай свободная стихия! Пришел единый общий порядок, Ordnung, где все заранее просчитано и оценено, вывешен единый прейскурант, где точно указано что почем, одной гирькой взвешены истина и заблуждение, добро и зло, красота и безобразие, ум и безумие, честь и бесчестье, совесть и бесстыдство… Доллар – великий уравнитель. И вот на подиум вывалилась «масскультура» со всем своим умопомрачительным безобразием – «фирменные» пластмассовые улыбки, фарфоровые зубы, силиконовая красота, синтетические голоса, ватерклозетный юмор и искусственная слава – успех, «сработанный рабами» нового Рима. Простились со сказкой, а получили неслыханную ложь. Обратим внимание: правду о мифе впервые сказала «утопия», тот самый призрак, который бродил по Европе. Миф есть, конечно, превратная картина, но это картина превратного мира. Значит, устами заблуждения глаголет истина. «Сказка – ложь, да в ней намек…». А где же урок? Да он здесь же: de te fabula narratur, о тебе сказка сказывается! Утопия – это известный нам «конец истории», призрак. Но тот призрак был естественным, сегодняшний – искусственный. Он уже не является, его насильственно вызывают галлюциногенами. Все возвращается на круги своя: распяв на кресте современности начало и конец, попали в «дурдом». Такова фабула истории. «Порвалась дней связующая нить, как мне обрывки их соединить?» (Гамлет). Сказочника, Маркса, похоронили один раз – в Лондоне, на Хайтгетском кладбище, в Европе, где впервые и явился Призрак. Идею Маркса хоронили неоднократно. Последний раз, надеялись, ее закопали очень глубоко. Закопали, а дощечку со словом Утопия, как Христа к кресту, крепко приколотили к столбику ржавыми гвоздями: «Ну, с этим покончено!» И только-только отряхнули прах со своих ног, прибежали вестники: Призрак опять бродит и уже не только по Европе. Недавно явился снова! И где же? - В Америке! И объявил о возвращении не поклонник коммунистической идеи, не «коммуняка» какой-нибудь, а совсем даже наоборот – Жак Деррида в лекции «Призраки Маркса». «Совсем недавно, - пишет Деррида, - я прочитал ’’Манифест коммунистической партии’’. Со стыдом признаю: я не делал этого несколько десятилетий – и это кое о чем говорит». Лекция произвела, как свидетельствуют очевидцы, эффект разорвавшейся бомбы. Преувел ичение, конечно. Однако же… И призрак этот как будто уже не уныло бродит, а шагает, «и яркое солнце играет в косматой его бороде». К чему это я говорю? – Да к тому, что Эвальд Ильенков был марксистом. Но в отличие от «нотариально заверенных» марксистов идеи он держал очень близко к сердцу. «Идеи - это узы, от которых нельзя освободиться, не разорвав своего сердца» (Маркс). Бывшие марксисты не только сердца своего не разорвали, но и карьеру вполне благополучно продолжили. 5. КОНТЕКСТЫ И ПЕРВЫЙ ПОГРОМ. Творчество Ильенкова – прямое продолжение традиций «высокой европейской классики», рационалистической «линии» Сократа, Платона, Аристотеля, Декарта, Спинозы, Лейбница, Канта, Гегеля, Маркса. Его идеи органично формируются в стихии этой традиции как естественное ее продолжение и освещены изнутри светом этой классики. Ни одного шага, ни одного отступления в сторону от логики ее развития. Здесь причина не только теоретической привлекательности, но и нравственно-эстетического обаяния его мысли. Важно настоятельно подчеркнуть, что сделанное Ильенковым невозможно понять и оценить в контексте эволюции официальной советской философии – «диамата-истмата». Этот контекст важен не для понимания того, чем он был, а для понимания того, чем он не был. Не найдем мы в сочинениях Ильенкова отсылок к восточной – китайской, индийской, арабской – философии, как и к русской немарксистской философии ХIХ-ХХ вв. Тем не менее, он русский мыслитель в том самом смысле, в каком Достоевский говорил о Пушкине и русской духовной культуре – о ее восприимчивости, «всемирности». Он рассматривал европейскую философскую классику как авангард мировой философии, наиболее резко высветивший главные проблемы и тенденции развития философии вообще. Европейская классика была для него, так сказать, философией в чистом виде. Об этой «философии в чистом виде» отчасти уже сказано выше и будет сказано еще. А здесь важно сказать прежде всего о том, в ком он видел союзников, а в ком противников. Мы не найдем а работах Ильенкова каких-либо следов культового почитания Ленина. Ссылаясь на Ленина, он обращался к «городу и миру», пальцем указывая на то, что официальный «марксизм-ленинизм» отсек себя от мировой философии, а тем самым и от подлинного марксизма. Ему важно было показать, в каком смысловом ряду находится официальный «марксизм-ленинизм», кто его действительные союзники и кто противники. В этом смысл последней работы Э.Ильенкова «Ленинская диалектика и метафизика позитивизма». Действительный союзник – позитивизм, не столько как философия, сколько как образ мысли и даже образ жизни. Отсюда его непримиримость и к неопозитивизму, к Карнапу, например (на его докторской защите один официальный оппонент с раздражением сказал: «А все же слово «карнап» надо писать с большой буквы, а «Логика» - с маленькой»). (Почитатели Карнапа и Поппера негодовали. И было из-за чего: в слове Поппер Эвальд менял первую букву «П» на «Ж»). И западного читателя, и многих отечественных конечно же шокирует сама манера полемики Ильенкова с позитивизмом. Откуда эта неистовость? Респектабельная, профессорская, ученая философия?.. Но для Ильенкова позитивизм – это практическая и «тайная» философия Системы. Критика позитивизма и была прежде всего критикой ее «нечистого разума». Поэтому-то судьбы отечественных позитивистов от философии были несравненно благополучнее судьбы их неукротимого оппонента. Уже после его смерти тайное стало явным: никакой «метафизики», никакой философии, никакой диалектики! В идеалы уже давно просились идолы наличного, сущего, не столько ценности, сколько стоимости. Лучше синица в своей руке, чем журавль в общем небе! Именно эти, «позитивные» мысли и возникали у многих «нотариально заверенных марксистов, поглядывающих в сторону египетских горшков с мясом».7 Жизнь Ильенкова трагична. Не только в житейском, но и в мировоззренческом, философском смысле. Несколько слов об этом. Трагедия Э.Ильенкова заключалась не только в том, что он, сам будучи сыном западно-европейской культуры и философии, жил и творил в мире, отгородившемся от этой культуры. Трагедия его и в том, что в отличие от целого поколения ориентированных на Запад интеллектуалов, он отчетливо видел, что сам западный мир тоже возвел между собой и классической общекультурной и философской традицией высокую стену. Тому, кто интересуется творчеством Ильенкова, полезно внимательно прочесть текст его несостоявшегося доклада на симпозиуме в США «Маркс и западный мир».8 В докладе мы находим откровенно-обнаженное выражение мысли о трагическом противоречии всей современной западной цивилизации. А для того, чтобы вскрыть спрятанный в нем (по понятным соображениям) подтекст, скажем следующее. Альтернатива «Запад-Восток» - - это не альтернатива между Западным и Восточным мирами. Это внутренняя дивергенция самого Западного мира. И советский марксизм такое же дитя противоречий «западной» цивилизации, как и его оппоненты по ту сторону «железного занавеса». Трещина прошла и через философию, образовав два материка, начавшие дрейф в разные стороны. «Гондвана» европейской культуры раскололась. Отторжение Западного мира было столь же неистовым, как и отторжение им Восточного. Их все более ускорявшееся расхождение было одновременно (и здесь и там) движением от самих себя. Ведь советский марксизм был лишь восточным (если угодно держаться этого термина) прочтением идей и истолкованием противоречий самого Западного мира. В сущности, для Ильенкова обе «половинки» вполне симметричны, и мы легко найдем на Востоке аналоги западных «парадигм». И здесь и там – отчуждение от человека его родовых сил и способностей, порабощение человека продуктами его собственной деятельности, самоорганизация этих продуктов в анонимную силу, господствующую над ним. Здесь – господство абстрактно общего, там – господство абстрактно-частного. И здесь, и там – уродующее человека общественное разделение труда. Совокупная творческая мощь людей противостоит им самим на одной стороне мира в виде казенной, лишь формально-юридически обобществленной собственности (Маркс называл ее «всеобщей частной собственностью») и бюрократической Системы (сам этот термин Ильенков ввел в оборот намного раньше «архитекторов перестройки»), на другой – в облике капитала и технократической системы управления. Это отчуждение деятельных сил и способностей человека от него самого в современной культуре зеркально отражено в противостоянии сциентизма и антисциентизма. Первый фетишизирует целое в противоположность и в ущерб индивиду, второй – индивида, часть, отбрасывая враждебное ему целое. Э.Ильенков много внимания уделял критике технократически-сциентистской мифологии (в книгах «Об идолах и идеалах», «Ленинская диалектика и метафизика позитивизма»), обсуждая, в частности, проблему создания «машины умнее человека». Мне неоднократно доводилось слышать от него, что такая машина уже давно создана, и человек в ней уже стал «винтиком». Это бюрократическая машина государства. Чем абсурднее выглядел организованный «ум» Системы, тем изощреннее становился здравый смысл ее подданных, чем остроумнее «винтики», тем глупее Машина. Эта антиномия породила удивительную культуру анекдота – мир, параллельный «развитому социализму». Механический «ум» загонял здравый смысл людей в этот параллельный мир, творческое воображение – в «психушки». Э.Ильенков (вместе с А.А.Зиновьевым) сам внес вклад в эту культуру, помещая в стенной газете Института философии анекдоты-карикатуры, известные всей Москве, за что газета и была прикрыта. В итоге «организованный разум» оказался круглым сиротой: от него отказались даже те, кто по должности возглавлял его. Однако, дистанцировавшись от «разума» Системы, деятели перестройки не примкнули и к здравому смыслу, и, подрубая сук, на котором сами и сидели, срубили все дерево. Ильенков прекрасно понимал, что самодовольному разуму западного мира не следует злорадствовать. Он сам породил монстра отчуждения. И если сталинизм - восточный продукт, то германский фашизм – разве не западный? Трещина-граница между Западом и Востоком разделяет не географические регионы. «Граница проходит через самое сердце всей современной культуры, часто через ум и сердце одного и того же человека».9 Последнее без всякого сомнения Ильенков сказал и о самом себе. Отсюда и его отношение к мировой философии. С.Н.Мареев вспоминает. «’’Что он Гекубе? Что ему Гекуба, а он рыдает’’…Прихожу, он «рыдает». Что случилось? Кто-нибудь умер? – Нет, все живы. – Так в чем же дело? – Оказывается, Китай напал на Вьетнам…А в октябре 93-го, я подумал, как хорошо, что он не дожил до того времени, когда «наши» по «нашим» бабахнули из танковых пушек…». Контекстом творчества Ильенкова является отнюдь не только мировая философия в ее лучших образцах, но мировая культура, взятая в целом. Целостность культуры – это целостность сил и способностей человека, расчлененных, разъятых современной цивилизацией и отчужденных от него. Здесь Ильенков – верный ученик не только Гегеля и Маркса, но и Руссо и Фейербаха. Сегодняшняя убогая, жалкая роль философии и на Востоке и на Западе объясняется этим отчуждением. Э.Ильенков явственно видел социально-исторический смысл этого унижения философии. Для него это было и унижением Человека. Об Эвальде Ильенкове можно сказать, что он знал одной лишь думы власть. Это дума о том, что есть мысль, что делает человека разумным, «мыслящей пылинкой», «причастной» бесконечности Вселенной. Что представляет собой эта причастность и как она возможна? Как возможно для нее «внять» «и неба содроганье,...и дольней лозы прозябанье»? В этих строчках весь Пушкин и весь Ильенков. В сущности говоря, в них и вся настоящая, подлинная, хорошая, а не кривляющаяся философия. Ставя рядом имена Пушкина и Ильенкова, я не чувствую неловкости. Ведь этот разговор уже не о нем, а о нас. Ему уже ничего не нужно. Этот разговор нужен нам. Ведь никакая другая эпоха не была столь чужда и даже враждебна мысли, как нынешняя и у нас. Мы имеем в виду не мысли, те или иные, а мысль как таковую, как феномен жизни человека, истории, культуры, как явление Космоса. В этой связи несколько слов о «первом погроме», о том, с чего началась драма его творчества, переросшая в трагедию жизни. Весной 1954 года два молодых преподавателя философского факультета МГУ, только что защитившие кандидатские диссертации, Эвальд Васильевич Ильенков и Валентин Иванович Коровиков, «представили» по просьбе кафедры свои «особые» взгляды на философию марксизма в «печатном» (на пишущей машинке) виде, не подозревая провокации. Эти тезисы и стали «документом». Взгляды эти состояли, коротко, в следующем: философия есть теория познания и логика марксизма, а вовсе не некая сверхнаука, заключающая в себе всю мудрость человечества как в философии, так и в биологии, физике, математике, лингвистике, поэзии, литературе, музыке и т.д. Опираясь на Ленина, видевшего в диалектике «логику и теорию познания Гегеля и марксизма» и утверждавшего, что не надо даже трех слов – это одно и то же, а также в полном соответствии со смыслом слова «философия», обозначавшего изначально не столько мудрость, сколько любовь к ней, наши молодые преподаватели так и утверждали, что диалектический материализм вовсе не «наука о мире в целом» (т.е. «обо всем» или, что то же самое, - «ни о чем»), но является лишь методом познания, логикой мышления, не собранием вечных истин в «последней инстанции», а только вспоможением к разысканию истины, то есть именно так, как понимал свою философию и Сократ – как «майевтику», повивальное искусство. Тут же они получили кличку «гносеологи», а мы, их студенты, отчасти уже ставшие их друзьями – «выкормыши Ильенкова». А весной следующего года грянул гром. Заклеймили и выгнали обоих с факультета. Ильенкову удалось еще удержаться в Институте философии АН СССР, где он работал и до «событий», а Коровикову пришлось покинуть философию навсегда. Работая в «Правде» и получив широкую известность, он несколько десятилетий посвятил Африке и Индии, где и по сей день должны помнить его (бывал он и в Антарктиде). Замечательно, что «тезисы» нашли отклик за рубежом: Пальмиро Тольятти и Тодор Павлов поддержали молодых ученых, ибо смотрели на дело в главном так же, как они. Возможно, что именно поэтому ревнители идеологического благочестия в тот момент Ильенкова так и не добили. Подробнее об этой «истории» можно было прочесть в журнале «Вопросы философии» только в 1990г.10 В моих же ушах навсегда завяз крик тогдашнего декана философского факультета В.С.Молодцова: «Куда они нас тащат! Они тащат нас в душную область мышления!» Если мыслить было опасно, то мыслить о мышлении… В этой связи мои собственные воспоминания-впечатления об общей «атмосфере», о моей первой встрече с философским (!) факультетом МГУ, о речи другого декана на «презентации» факультета только что испеченным студентам. Косясь на хорошо различимые в окнах «Круглого зала» (на углу улицы Герцена и Моховой) зубчатые стены Кремля (дело было в 1951 году и Сталин был еще жив), декан-профессор поведал нам о том, что в недавнем прошлом он был директором свиносовхоза. Для многих из нас, впервые попавших в Москву, все в ней было чудом – и Кремль, и Университет, и Моховая, и улица Герцена (а рядом и улица Грановского), как и метро и прочие столичные чудеса. А вот речь декана – это чудо из чудес. Да я сам – «мой отец агроном, под ногтями чернозем». Но свинопас во главе философского факультета!.. Дело вовсе не в свинопасе. Фихте тоже поначалу был чем-то вроде…- пас гусей. Дело в диалектике, в этих поразительных превращениях противоположностей, в том, что превращаясь в философа, свинопас сам не замечает, насколько это превращение удивительно. Ведь мир нашей профессуры – это черно-белый мир, где точно известно, что хорошо, что плохо, где право, где лево (пойдешь «направо», никогда не попадешь «налево»): материализм – идеализм, диалектика – метафизика, свои – чужие, истина – заблуждение (которое непременно злостно)… Мир, где светлое и темное никогда не смешиваются, разделены как масло и вода, где лошади кушают овес, а Волга впадает в Каспийское мире. Удивительно не то, что свинопас стал философом, а то, что для него это нисколько не удивительно, что это превращение укладывается у него в ту же самую логику, где «низкое» никогда не станет «высоким», черное – белым…Как говорила героиня известной комедии Гайдая: «Ну, царь. Ну, Грозный. – Что тут удивительного?» Сказанное – вовсе не обличение свинопаса-философа. Такое обличение само было бы возмутительной банальностью. Смеха достойно превращение удивительного в банальность, тот самый «порядок вещей», в котором философ остается свинопасом. За что был наказан «рыцарь в фиолетовом плаще»? Воланд ответил Маргарите коротко и туманно: «Он неудачно пошутил». М.Булгаков не пояснил, в чем заключалась шутка и почему она была неудачной. Исследователи творчества Булгакова раскрыли «секрет»: этот рыцарь эпохи альбигойских войн, реальное историческое лицо, сказал о пожаре в осажденном городе: «Смотрите, свет смешался с тьмой». Для манихейства, для альбигойцев – это тяжкий грех, ересь: светлый и темный миры не могут смешаться. За эту диалектику он и был наказан – за «грехопадение мышления» (Гегель). Ну а на той «дискуссии» из «публики» прозвучала реплика: «Вам нечего бояться. Вас туда не затащишь». Из сказанного должно быть ясно, в каком «контексте» Эвальд мыслил и в каком он жил. 1946 г. – разгром ряда журналов, жертвы - А.Ахматова, М.Зощденко; 1947г – «философская дискуссия»; 1948г. – погром генетики, жертва – Н.И.Вавилов; 1949г. – борьба с космополитизмом; 1950г. – погром в языкознании; 1952 г. – «дискуссиz» по политэкономии социализма… В 1954 г. наивные Ильенков и Коровиков стали просто находкой. Такие вот «контексты». Добавлю лишь, что многострадальная ильенковская «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале Маркса» еще в рукописи была вывезена за рубеж, переведена и вышла в Италии в том же издательстве, где появился и Б.Пастернак (молодой человек, журналист, попросил рукопись «почитать» и сразу исчез с нею). Эвальд тут же был «заклеймен» как «философский Пастернак». После этого он надолго слег в больницу. Тогда его спасла публикация книги уже дома (нашлись порядочные и умные люди) на языке оригинала, но с несколько измененным названием (рукопись в оригинале была озаглавлена так: «Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом познании». Подстраховались упоминанием имени Маркса и «Капитала»: если дозволено Юпитеру, то немного можно дозволить и быку) и варварски усеченным текстом. Подлинный и полный текст был опубликован только в 1997 году. 6. КТО МЫСЛИТ КОНКРЕТНО? Первая книга Ильенкова, вызвавшая сразу большой интерес и у нас в стране, и за рубежом – «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса». В «Капитале»? Маркса? И кто-то сейчас смеет напомнить нам об этом ископаемом? Кто сей, вызвавшийся нас насмешить?, – скажут, бегло просмотрев все эти странички, бывшие «марксисты», давно уже бегущие впереди планеты всей. И все же лучше смеяться попозже… Дело в том, что несколько из этих страничек позаимствованы мною у самого себя. Чуть больше года назад мне довелось в одном журнале сказать о том, о чем несколько раньше писал авторитетный в тех же «кругах» бывших марксистов западный философ Жак Деррида, совсем не марксист – о «призраках Маркса». Вторым эпиграфом к этой статье (первый – «Призрак бродит по Европе…») я взял слова Жака Дерриды. Вот они: «Следует говорить о призраке, даже обращаться к призраку, говорить с призраком, коль скоро оказывается, что любая этика, любая политика, - безразлично, революционная или нет, - будут невозможны, немыслимы несправедливы, если они не базируются на уважении к тем другим, которые – или уже больше не-, или пока еще не- - не присутствуют, сейчас, тут, в качестве живых людей, но в качестве умерших, или еще не родившихся». Это слова порядочного человека. Вот я и не смог удержаться, чтобы не процитировать самого себя – уж очень потешно получается: не прошло и полгода как зашатался сначала ипотечный рай, затем рухнул фондовый рынок, наконец затрещала вся финансовая система. И бросились искать этот самый ископаемый «Капитал». А один режиссер даже изготовил уже десятичасовой сериал (!) по «Капиталу» Маркса. Где они, освободившиеся от пут ископаемой доктрины? А они все там же. Уже полевели и даже порозовели – не от стыда, конечно. Сделавшие «бизнес» сначала на Марксе, потом на Антимарксе, снова готовы делать его на «Призраке». Так «кто же мыслит абстрактно?» - спрашивал Гегель в блестящем памфлете под этим названием. Ну, конечно, скажут нам, абстрактно мыслит человек образованный, ученый, философ. А человек необразованный, но крепкий житейским умом, мыслит конкретно. Так ли это? Вот ведут преступника на казнь, продолжает Гегель. Вдоль улицы шпалерами – зеваки. И каждый судит о нем по своему. Дамы, перешептываясь между собой, заметят, какой он рослый, красивый мужчина. И держится как! Знаток – физиономист, вероятно, отметит его низкий лоб и выдающуюся вперед челюсть – настоящий душегуб, туда ему и дорога! А когда топор уже отсечет преступную голову и она упадет на помост, а выглянувшее в этот момент из-за тучки солнце лучиком своим накроет лихую головушку, набожная старушка отпустит ему все грехи: «Смотрите, благостное солнце господне осветило голову несчастного разбойника». Я не цитирую. Картина эта легко возникает в воображении каждого. Очень уж знакомо. И еще: торговка яйцами на берлинском рынке так подытожит с головы до ног покупательницу, заметившую, что яйца-то тухлые: «Как, яйца мои тухлые?! Да ты сама тухлая! Ишь, вырядилась! Шляпку надела. А на чулке у тебя дырка! А разве мы не знаем, что твоя тетка якшалась с французами!» Вот, пишет Гегель, каждый со своей «точки» подведет итог, подытожит с головы до ног, приведет сложное, конкретное, где сращено (concretus, лат. – сращенный, сгущенный) и сплетено разнообразное, возможно, и трагическое, к чему-нибудь простенькому, очень отвлеченному, к тому, что бросается в глаза – к дырке на чулке. И эти люди судят конкретно? Для волка заяц – просто бегающий обед. Для человека голодного ягненок – тоже, еще не зажаренный шашлык. А для сытого – «ах, какая прелесть!» Не так поступит знаток людей, писал Гегель. А как он поступит? Напомним историю со знаменитым в конце ХIX– начале ХХ в. адвокатом. В суде присяжных слушается дело женщины, убившей своего ребенка. Адвокат берется ее защищать. Друзья и коллеги волнуются: браться за такое гиблое дело! Ставить под удар свою блестящую репутацию! – Взялся… и добился приговора оправдательного. Так как поступил «знаток людей»? А точно «по Гегелю». Он рассказал присяжным о жизни этой женщины. Вышла замуж не по любви. Муж – пропойца. Что ни день, то ругань и мордобой. Ни сна, ни отдыха, ни покоя. Денег нет. Работа без продыха: корыто, чужие подштанники, пар, руки, изъеденные содой, вот-вот придет муж голодный, злой, тоже измученный (двенадцать часов у колеса – «хоть умри, проклятое вертится, и гудит, гудит, гудит…»), жрать нечего, дитя, тоже голодное (молоко пропало у матери), надрывается в зыбке… А что впереди?.. Вот и говорят: «От сумы, да от тюрьмы…» Так разве она сама проложила эту дорожку к тюрьме? Кто из вас, присяжных, первый бросит в нее камень? – Не нашлось такого! Оправдали! И еще о ней. А ведь была молодая и не об этой дорожке мечталось. И уже другая « под насыпью, во рву некошенном лежит и смотрит, как живая, в цветном платке на косы брошенном, красивая и молодая…» И вот «любовью, грязью иль колесами она раздавлена». Конкретное…У Горького, в «На дне», Барон (Качалов) вспом инает: «Кагеты, кагеты с гегбами…» А Настя ему в исступлении: «Не было! Не было етова!» Может и не было. А что было то? – Да то же самое – грязь, мордобой, и… «актер повесился». Все так, все так, но почему кричит?.. Эвальд и ответил бы: не выдержала душа «напряжения противоречия». Конкретное мышление все соткано из противоречий. Как легко бы было, если бы этого не было. Тут – добро, там – зло, тут ум, там глупость. Почему же устами младенца и юродивого любит «глаголить» истина? А потому, что она противоречива. Тут абстрактное и тут абстрактное. А где конкретное? Оно – там, вне головы, в этой самой жизни. И что же делать бедной голове? Как из абстрактного слепить конкретное? А вот нынешний «знаток экономики». Долго и туманно говорит нам про всякие «ценные бумаги», рисует кривые, которые то вверх, то вниз, про «инвестиции» и «капитализации». Проговорившись о «кризисе доверия», пускает слезу сочувствия бедным банкирам. «Дилеры-киллеры» его поймут. Мы – нет. И только под конец вспомнит и скажет о «реальной экономике». Ну а та, о которой он «трактовал» - какая? Не фиктивная ли? Бубенчики, побрякушки, яички от Фаберже - Симулякр, стеклянное царство! Так конкретно он мыслит или абстрактно? Эх, вам бы да наши проблемы, господа хорошие! Ну а если по уму, то бишь – «по философии», то в чем проблема? А она в том, что мышление (даже если оно «мышление» хищника) всегда абстрактно. С этим никто не будет спорить. А истина всегда конкретна. Тоже вряд ли станут спорить. Так как же абстрактное по своей природе мышление может постичь конкретную по своей природе истину? Здесь Родос, здесь и прыгай! Один ответ заготовлен очень давно. «Философ» вытащит козырного туза из рукава: «А объективной истины вовсе и нету!» - Нет истины – нет и проблемы. У каждого своя: налетай и любую выбирай – по вкусу. Вон их сколько на прилавках! На всех хватит! Мало, так еще добавим. Если истину приватизировать и объявить приватизированное священным и неприкосновенным, то убьем сразу двух зайцев: один заяц – монизм, а другой – ригоризм. Вместе с монизмом убьем и разум, а вместе с «ригоризмом» - «репрессивность истины». И получим сразу два хороших результата – «плюрализм» и «толерантность». Тут же решается и наша проблема абстрактного и конкретного: мышление всегда абстрактно, это вам охотно покажут и докажут, хоть с помощью логики, хоть с помощью пальцев. Обо всем мы судим со своей «кочки зрения», стало быть абстрактно. А вот если это абстрактное привязать не к тому, что вне меня, а к себе самому, неповторимому, любимому и уважаемому, т.е. очень, очень конкретному, то абстрактное тут же станет конкретным. Но какова цена? Спору нет, плюрализм мнений - это хорошо. Но только если мнений много, а истина одна. Тогда можно и поспорить и посоревноваться, чье мнение вернее, т.е. ближе к ней, к истине. А если ее нет, то и спорить не о чем: своя рубашка ближе к телу. Каждому свое. Надо только достичь «консенсуса», согласиться, что «моя твоя не понимай». Надо только договориться не рвать друг на друге волосы. Будем взаимно вежливы! Будем…толерантны! Каждый в своем комфортном «нумере» добывает свой «философский камень», рассчитывая его выгодно продать. Рынок, ведь, найдется покупатель, найдется и Сенька, которому впору эта шапка. Тут же и «герменевтика»: я тебя понимаю. Я тоже добываю камень, но другой, и тоже рассчитываю продать – «имею право». На то и «гражданское общество». И все мы хорошо «понимаем»: что поделаешь, такова эта «се ля ви». Но эту объективную общую истину мы спрячем подальше, чтобы и самим о ней забыть. Да и то сказать: есть, ведь, такие болячки, что и другому не покажешь, и сам не посмотришь. Эту логику «плюрализма» и философию «толерантности» давно уже высмеял Вольтер. Толпа ученых входит в этот храм. На вид они не лишены рассудка. Почтение они внушают вам. Все смотрят сановито и прилично, Все по- латыни (по-английски – Л.Н.) говорят отлично, Толкуют обо всех и обо всем… И все же это – сумасшедший дом. Сегодня постмодернисты говорят о «тирании разума», о «репрессивности истины», о «диктатуре разума». Ну а диктатура антиразума лучше? Надо же додуматься до такого: истина репрессивна! А заблуждение, антиистина – нет? Посмотрите, люди добрые, как нетерпимы, агрессивны пророки антиистины. Да они уже готовы эту истину распять, как Ницше распял и Сократа и Христа. И не задумываются, ведь, о самой простой вещи: так если истины нет, то вот это самое утверждение и есть истина, которую они только и признают и непогрешимость которой только и доказывают. «Истины нет – вот истина! На колени перед ней!» Ну а если по умному, просто по человечески подумать, то не придет ли в голову такое: |
