Слово писателя «Мечтать не вредно…» (Беседа с детским писателем М. А. Каришневым-Лубоцким) отражения владимир
Скачать 3.07 Mb.
|
| Глава 1 Появление пистолета С утра поехал Семён со второй своей постоянной – Веткой, Иветтой – на Востряковское кладбище, где были похоронены мать и отец. Зашли в церковь, где лежал на лавке полуголый мужик, утыканный всякими приборами – не то мёртвый, не то плохо ему и кардиограмму снимают. А в другом углу кого-то отпевали. Ветка быстро купила свечку в закрытом красном подсвечнике с металлической крышкой с дырочками. «Пойдём отсюда. Ох уж эта дикая Россия! Тут тебе и церковь, и госпиталь, и похороны». Почему-то обе его жены всё время ругали страну. Говорили, что жить здесь нельзя. Но при этом были очень традиционные. Ветка прибрала могилу, выполола сорняки, цветы посадила. Эта традиционность на самом деле была ему по сердцу. Всё-таки вырос Хворост в провинции. Помнил, как на садовой калитке, как на плоту, ранней весной он с Валеком, приятелем детства, катался по пруду. От воды тянуло холодом. Пруд был глубокий на околице их крошечного городка. Хотя бы раз в год кто-то там тонул. Эта жизнь на грани смерти ему была понятна, очень русская. …Поправив загородку, он об руку с Иветтой зашёл в кафе, где они выпили кофе с булочками. А потом ехали в машине, поймали частника – прыщеватый, чёрно- и длинноволосый, видимо, кавказец. По радио шло обычное шоу-интервью о всяких нарушениях закона. Девушка из Дагестана, голос с акцентом: «Чтобы моего двоюродного брата в армию взяли, пришлось военкому 15 тысяч дать. У нас парень без военного билета никуда на работу устроиться не может». Шофёр говорит: «Раньше взятки давали, чтобы в армию не брали». Ветка с заднего сиденья: «Да, страна чудес». А Семён вспомнил, что как-то в начале первого брака поехал с друзьями (Валя его отпустила) в Дагестан. Там купались под Махачкалой (откуда, кстати, был родом Казбек, первый муж Ветки) в Каспийском море, поднимались на гору Гуниб, где воевал Шамиль. Перевалили на вертолёте большую гору, кажется, Ерыдаг, и в маленьком городке Ахты, бывшем лезгинском ауле, остановились в помещении школы, а вокруг большой фруктовый сад, где им позволили есть любые фрукты сколько угодно, и юный сторож, местный симпатичный лезгин, говорил: «Вот через год куплю место военкома. Честное слово! Знаешь, сколько у меня денег будет?! Всем родственникам по машине куплю. Честное слово!» Он произносил: «Чесс слово!» Дома Ветка накормила его обедом. Готовить она умела. А потом он поехал на похороны Кольки Грача. Старого друга, у которого жена погибла в автокатастрофе. С этого момента он начал пить и за год спился до смерти. Иветта не поехала. «Ты понимаешь, мне на дачу надо. Там моя мама с нашей же дочкой совсем замучилась. Хоть дача и твоего деда, но мать, ты ж понимаешь, считает её своей. Когда позвонишь-то? Позвони хотя бы завтра. А до метро я тебя отвезу. Ты ведь у меня безлошадный мужик». Дача и вправду неожиданно оказалась дедовской. Два года назад вдруг выяснилось, что от расстрелянного деда осталась неотобранная дача в посёлке Железнодорожник по Ярославской дороге и что единственный наследник – Хворост. Ветка взяла на себя оформление бумаг, удивляясь фокусам отечественной Фемиды. Просто когда деда реабилитировали, должны были вернуть и конфискованное имущество. А конфискованного было-то всего заброшенная и заросшая бурьяном одноэтажная дачка, на которую никто не позарился. По дороге до метро, чтобы ему не казалась гибель друга уж совсем катастрофой, Ветка рассказала похожую историю. Слушая, Семён поражался идиотизму человеческой жизни, но слушал. Это история из её прошлой жизни, когда она была замужем за начальником и общалась с людьми, ездящими в машинах. История простая. Муж, молодая жена ехали в авто. Ему 45, ей 25. Жена попросила немного порулить. Муж уступил. Она села за руль, и буквально через три минуты в машину врезался грузовик. Жену насмерть, а он абсолютно цел. Похоронил, как мог. Конечно, депрессия, даже водку пить не может. Отправили к психотерапевту, тот уговаривал, что никто ни в чём не виноват: жена сама попросила руль, он ей не мог отказать. Это судьба, с которой не поспоришь. «А я и не спорю», – отвечал он. А потом у него начали отказывать внутренние органы – один за другим: печень, почки, селезёнка, поджелудочная. Не организм, а кладбище органов жизни. Месяц его держали в реанимации. А потом просто перестало биться сердце. И он умер. Жить больше не захотел. А Семён вспоминал, как Ветка гоняла на своей «Хонде», которую купил ей прежний муж, чтобы его встретить, поцеловаться, потискаться в машине, приносилась к нему в Дом отдыха. И думал, что, конечно, эта история из старой Иветиной жизни. Сегодня их жизнь была много суровее и проще. Она спросила напоследок, поцеловав его: «Ты вечером к Валентине?» Он усмехнулся: «К себе». Она помотала головой: «Всё равно в одной квартире живёте. Понимаю, что ничего у вас нет, а всё равно тебя ревную. Ты хоть мне эсэмэску сбрось, что меня любишь». Он кивнул: «Конечно. Ты же знаешь, как я тебя жажду!» Она усмехнулась: «Знаю. Молча. Меня все почему-то жаждут молча. Не только ты, но Касымов так же себя вёл. Но я же страстная женщина! Ты мне нужен! Завтра-то приедешь? Я умру от ревности». Не к той надо было его ревновать. Но об этом она не подозревала даже. Вдруг прижалась к нему: «Я очень тебя люблю. Наверно, всё же я сделала в жизни что-то очень хорошее, чего сама не заметила. За это Бог и послал мне тебя». Он неловко улыбнулся. Подумал: «Господи, совсем я не заслуживаю таких слов». Она погладила его по волосам: «Ладно, гуляй, Сёма, жуй опилки». Вот и поехал один. День такой выпал. Подумав о Кольке, Семён дёрнул головой вбок и вперёд. Валя, первая жена, острила, что он похож на попугая, когда так смотрит, тем более что и умные слова из книг умеет повторять как попугай. Хворост сердился, но отделаться уже от этого образа не мог. Когда смотрел в зеркало, видел мудрого попугая, который слишком многое знает, наблюдает, переживает. И точно: в советское время он умел произносить нужные слова. Но думал всегда своё, мрачноватое. Любил рассказывать анекдот об оптимисте и пессимисте: оптимист говорит: «Мы живём в лучшем из миров». Пессимист отвечает: «Боюсь, что вы правы». Да, лучший, остальные все, что были в истории, – хуже, было чудовищно. Что Аттила, что монголы, что Грозный, что Сталин, что Освенцим! Всё это было. А ведь это его история, он в ней продолжает жить. Как-то между прочим уничтожили в двадцатом веке несколько десятков миллионов людей. Десятков миллионов! Оправдыватели говорят, что всего два, максимум три миллиона, мол, нечего преувеличивать. Жаль, что они в это число не попали! Семён попытался вообразить ужас тех лет и не смог. Да, это было бы точное выражение: «Мы обжились в катастрофе». «Об этом написать, – думал он. – Но не забыть, что Кольку убила просто жизнь, её устроение». Может, жестокость заключается в самой субстанции бытия? Вдруг забормотались строчки Высоцкого: Возвращаются все, кроме лучших друзей, Кроме самых любимых и преданных женщин… Любимая женщина Хвороста оставила, а друг умер. Грачу в жизни и везло, и не везло, у него, казалось поначалу, как у всех, полосатая была жизнь. Из украинской деревни он рвался в центр жизни, поступил в военное училище топографом, лет в двадцать женился. Первый брак был неудачным, жена изменила ему через месяц с лучшим другом по военному училищу, а потом ушла к нему, больше о ней Колька и слышать ничего не хотел. Но всё же карьера сложилась лучше, чем у друга-предателя. Подполковник, сотрудник МИДа, как сам он говорил: «Защищаю интересы России, отстаиваю наши границы, на которые Китай зарится. Может, Китай и прав, но я присягал защищать Россию. И буду защищать. Всё же я – солдат, и есть воинский долг и честь офицера». На излёте Советской власти начал писать прозу, после перестройки опубликовал два романа и книгу очерков, хотя лучшие его тексты никто не печатал. Вступил в Союз писателей (Хворост дал ему рекомендацию). Правда, в перестройку, когда, вроде, наступила свобода, его отец вдруг в их селе вышел на улицу с жовто-блакитным знаменем, которое прятал десятки лет на чердаке. Оказалось, что отец – бывший бандеровец, фамилия Грач и документы были взяты у убитого им советского офицера. Он ходил по улицам и кричал, что его сыны продались москалям, что он вынужден был скрываться, а теперь от них отрекается. Тут Кольке пришло предложение из Киева перейти в Украинскую армию с повышением в чине. Иллюзий по поводу российского правительства у него не было, Ельцина он презирал, но сказал: «Солдат приносит присягу один раз. И это навсегда». Карьера снова пошла в гору. Получил наконец квартиру, обставил. И снова женился. Семён вспомнил Веткину историю о гибели чьей-то молодой жены. У Кольки жене только-только девятнадцать исполнилось. Удар судьбы. Грач пристроил её в МИД. Во время случайной поездки на служебной машине она и погибла. Грач запил, как пьют простые русские мужики. Семён почему-то даже глаза зажмурил, подумав об этом. Тоска! Почему человек не может с собой справиться? Его университетский приятель Олег Любский как-то сказал: «Человек – это неудачный проект Бога». Олег уже в советское время мыслил проектами. Вот и стал менеджером. Семён сжал зубы, стараясь не думать об Олеге. Накануне вместе с двумя дамами из Союза писателей (МИД вычеркнул Грача за пьянство из списков сотрудников навсегда) Семён разбирал Колькины бумаги. На стенах – везде – висели фотографии погибшей жены. Их свадьба, она улыбается ему, они в саду среди белых яблонь, в поле она смотрит на него сквозь подсолнухи, на фоне окна среди домашних цветов… Обе комнаты были почти пустые, Колька все вещи, даже кресла, которыми одно время гордился (не хуже, чем у других мидовцев!), пропил, но фотографии остались. Женщины разбирали ящики шкафа, где лежали папки с рукописями. Коля как-то, протрезвев, позвонил в Союз и сказал, где в случае чего искать рукописи. Семён просматривал ящики письменного стола (стол тоже не пропил – всё же жил в нём писатель!). И вдруг в одном из нижних ящиков он увидел небольшую картонную коробку. Подумал, что там какие-то документы, могут понадобиться. Он взялся за неё и ощутил не бумажную тяжесть. Хворост раскрыл и увидел нечто завёрнутое в чистую тряпку. Достаточно было взяться за эту штуку, чтобы понять, что это. Все же три года в погранвойсках не прошли мимо. Семён развернул тряпку. Он правильно догадался: это был пистолет, пистолет Макарова. Быстро завернул его снова в тряпку, опустил в коробку, где лежали ещё две обоймы, а коробку сунул в портфель. Зачем – и сам не знал. Зачем и Колька держал пистолет, тоже не догадался, не понял. Только по дороге на автобус сообразил: друг всерьёз думал о самоубийстве. Но потом убил себя по-другому. Прав был Владимир Соловьёв, что сильная и трагическая любовь бесплодна, ведёт к самоубийству. Он помнил его фразу: «Сильная любовь большею частью бывает несчастна, а несчастная любовь ведёт к самоубийству в той или другой форме». Женщины повезли рукописи в Союз. Договорились встретиться в день похорон около морга. Этот день наступил быстро. Семён долго ехал на автобусе на окраину Москвы, шёл мимо чахлых кустиков и деревец по асфальтовой дорожке вдоль больничной ограды. Впереди он увидел идущего мужчину в форме военного моряка. На прощании в морге почти никого не было: моряк оказался тестем Грача, Колькин брат, он же врач, дважды пытавшийся лечить брата от запоя; его жена, Семён и две женщины, сотрудницы писательского Союза. Бывший тесть, почти ровесник Кольки, адмирал, в парадной форме, красивый, черноволосый, был с таким трагическим выражением на лице, какого Хворост в жизни не видел, только в кино. Колька был его последней связью с жизнью. Умерла пять лет назад жена, адмирал сам, один, воспитывал дочь, ради неё не женился, выдал её восемнадцати лет замуж. И вроде бы удачно. Колька был подполковник, топограф, работал в МИДе, да ещё писал романы. Марьяна увидела его на одном из вечеров в офицерском клубе, влюбилась. А уж он как любил! Ему было сорок пять, Марьяне – восемнадцать. Грач просто с ума сходил от страсти. Адмирал не считал это неравным браком. Он был рад, что у дочери муж – опытный мужчина, с положением и в общем-то не стар ещё. Но адмирала словно преследовал какой-то рок. Хворост и сам прошёл армию – срочную службу в погранвойсках. Он вспоминал, что в детстве хотел быть пограничником. Иметь в руках настоящее оружие. Так что мечта детства исполнилась. Но на военную карьеру не согласился. Хотя и был в своей роте не последней сошкой. Он не очень любил рассказывать о своём пограничном прошлом. Правда, написал маленький роман «Имперские солдаты», который ему даже удалось издать отдельной книгой в молодёжной серии. Отсюда и ощущение себя писателем. Он продолжал писать, давно вступил в Союз писателей, хотя печатался немного. При знакомстве с Алёнкой он подарил ей роман и через день получил смс, как всегда у неё, лёгкое, шутливое, но серьёзное: «Секретная шифровка. Читаю роман. Да, ты большой писатель. Дочитала. Очень много мыслей теперь. ТЫ гений. Кажется». Потом стала называть себя «его Империей», не очень зная о героине Бальзака, блистательной куртизанке Возрождения с этим же именем. Служил Хворост под Владивостоком. Он помнил, как ходил в самоволки, как проносил в казарму партию тройного одеколона, пить который считалось высшим шиком. Помнил поселковых девок, с их отработанными предыдущими солдатиками-срочниками сексуальными приёмами. Помнил, как умел пройти строевым шагом мимо дежурного лейтенанта, умел браво отдать честь, а также, как бы между прочим, произнести свою дежурную шутку: «Мы отдаём честь военному начальству, а девушки – нам. Ведь в природе должно быть равновесие». И все обычно смеялись. Там он привык, что мужик живёт от самоволки до самоволки, от одной девки до другой. Дослужился до сержанта, потом до прапорщика, получил табельный пистолет, и авторитет его среди окружающих девиц вырос. Он был провинциал из-под Калуги, из маленького городка Кондрово, но дед до ареста был московским профессором, и Хворост успел отучиться год в Московском университете на философском факультете и для местных девочек был настоящим москвичом, столичной штучкой. Да и делать это он умел лучше местных. У него ещё с детства было удивление перед строением женского тела. Но любви тогда не было и в помине, он тогда и подумать, вообразить даже не мог, как страсть может перейти в страдание. Колька работал в китайской группе, куда после трёх совершенно безумных медовых месяцев пристроил и молодую жену – секретаршей в пекинскую группу. Она улетела в Пекин. Грач через неделю должен был лететь к ней на полгода. Он и поехал через неделю, чтобы привезти гроб с телом молодой жены. В Пекине стояла жара, и она поехала с подругой на казённой машине купаться на озеро. На обратном пути машину занесло, дёрнуло. Подруга ничего, а у Марьяны сломался шейный позвонок. «Очень хрупкая была», – говорил с тоской Коля, выпивал стакан водки и переводил дыхание. Пять лет назад двоюродный брат Хвороста умер, уткнувшись лицом в диван. Пил, с работы выгоняли. Тут не любовь была, но тоже женщина, скорее, баба. Женился на лимитчице, она родила сына, прописалась у него, а с московской пропиской достигла того, к чему стремилась, и стала гулять. Переехала к любовнику. Сын Витька отбился от рук, то у матери жил, то у отца. Стал дворовым хулиганом, гнусной шпаной. Сашка пытался отдать его в cуворовское училище, которое заканчивал Сашкин отец, дядя Семёна по матери. Витька сбежал и оттуда. Колю Грача после торжественных речей (всего-то две было – Семёна и сотрудницы из Союза писателей) из морга забрали родственники и увезли на автобусе на Украину. Перед отъездом, прямо на улице, Колькин брат достал бутылку, стаканы, быстро разлил, все выпили, без закуски. И автобусом увезли Кольку. Даже на кладбище не зайдёшь. И уже не пошутит он, улыбаясь деревенской белозубой улыбкой, не произнесёт свои постоянные хохляцкие прибаутки: «Дед сидит на завалинке украинской хаты. К нему со всех ног бежит внучок: «Диду, диду, москали у космос полетели!» Дед молчит, потом вынимает изо рта трубку, прочищает её и задаёт вопрос: «Уси?!» Второй анекдот: «Внучка хохла затяжелела, родила чёрненького, его приняли в семью. Дед всё так же сидит на завалинке, сосёт трубку, чёрненький играет с хлопцами. Наигрался, бежит к деду: «Диду, диду! Исты хочу!» Дед молчит, потом задумчиво и рассудительно говорит: «Иде ж я тебе бананьев достану?» «Грач с твёрдым знаком на конце», – острил Колька, говоря о себе. Его село располагалось под Чернобылем, эта чернота словно окутала его жизнь. Хотя его-то там уже не было, когда станция рванула. Сам Колька опять же острил, что фраза Гоголя теперь получила основание: «Редкая птица долетит до середины Днепра». Деревенский мальчик, ставший подполковником-топографом, всегда ходил в костюме, белой рубашке и при галстуке. Лицо круглое, улыбчиво хитроватое. Начал строить дачу под Москвой, чтоб не хуже, чем у мидовских приятелей. Сам рассказывал со смехом, что начало дачной стройке положил Ким Ир Сен, подаривший каждому из участников саммита по серебряной табличке со своими изречениями и выделанную шкуру редкого пушного зверя. Коля тут же шкуру и табличку продал, денег хватило на фундамент. Строил почти десять лет. За год до женитьбы завершил. Познакомились они на школе молодых писателей, Коле было тридцать четыре, Семёну – сорок четыре. Оба не хотели, чтобы начальство узнало про их писательские упражнения: был излёт советской власти, и всюду начальству мерещились диссиденты. Они подружились. Очень ему понравился Колин рассказ под невероятно банальным заглавием «Жизнь». Он помнил рассказ почти наизусть, потому что на совещании был разбирающим рассказ Грача. Рассказ был о том, как мальчик играет на альте на деревенских похоронах: «Из ямы, из мятых труб музыкантов, с неба дуло пронизывающим холодом… Стёпке было видно всё: и рыжая яма, и мужики, заколачивающие гроб, и серые лица людей. А мальчик работал, чувствуя свою нужность, косил глазом с гордостью на правый рукав с белым платком и выдувал из своего альта необходимые звуки». Потом музыкант в возрасте спрашивает его: «Скажи, Стёпка, что такое жизнь?» И сам отвечает: «Не знаешь. И я теперь, глядя на эту суету, стал сомневаться. Вообще-то, Стёпка, жизнь – это существование белковых тел. Это Энгельс сказал. Белки-то вы уже проходили? Нет? Ну не буду я тебе объяснять». Дома просыпается отец, давно не работающий, ворчит на Стёпку, мать прячет заработанную им пятёрку, а мальчик берёт «Биологию» за десятый класс и читает: «Белки – это высокомолекулярные органические вещества». И ничего не понимает. Рассказ так и не напечатали. Что закономерно, как считал Хворост. Он тогда ещё подумал, что всё правда и люди, которые хоронили родственника, не более чем белковые тела. Но не решился сказать такое о народе. Впрочем, Коля и сам многое понимал. Тоска от деревенской жизни ему была понятна. Недаром рвался в Москву, в центр, писал рассказы. Но Хворосту со временем рассказ казался всё глубже и глубже. Строго говоря, и вообще, не только деревенские, но все люди лишь белковые тела. И все их писания, рисования, тем более получение денег и славы, корабли, нефть, банки – всё так преходяще. Всё это знали со времён древнейших мудрецов. Но те ещё к людям обращались, а надо бы быть спокойнее. Какого смысла искать в этой жизни, которая всего лишь способ существования белковых тел? А белковые тела – нечто бессмысленное. Все женские тела, женские прелести, которые были самым важным в его жизни, тоже всего лишь белок, сотворено из материи, которая уйдёт. После смерти Марьяны Колька пил неделями, не ходил на работу, из МИДа его уволили, остался он при военной пенсии. Квартира осталась, осталась и дача, которую он сдал приезжим таджикам. То есть деньги были. Собутыльниками стали абсолютно подзаборные дворовые алкаши. Он, приехав в Москву из украинского села, хотел жить вровень со своими московскими коллегами, которые все были происхождения партийно-элитарного: дети и племянники бывших секретарей обкомов, генералов, министерских чиновников. Колька обладал невероятной энергией, ездил на переговоры, где, как сам с гордостью говорил, «отстаивал интересы России», писал отчёты, очерки в газеты о китайской жизни, рассказы и романы из деревенской и военной жизни. Первая жена была давно. Колька носил в себе эту травму, пытался писать об этом, чтобы преодолеть боль, а в жизни перебивался случайными связями. Ждал принцессу, чтобы привести её в свой дворец. Привёл. Но после случившегося ужаса начал водить в эту квартиру всю местную пьянь, пропивая вещи, которые собирал долго и с надеждой. Надежда ушла. Он и с Семёном старался поменьше общаться. Но как-то позвал. Семён тогда первый раз ходил среди фотографий Марьяны, московских, пекинских, которыми Колька увесил все стены. И около каждой её фотографии выпивал и требовал того же от Хвороста. А потом сказал: «Ты, Сёмка, не понимаешь, что такое страстная любовь молодой женщины, которой ты старше почти на тридцать лет! Это фантастическое счастье! И ужас, и пустота небытия, когда ты её теряешь. Скажи спасибо, что ты не пережил ничего подобного. Думаю, я себя водкой всё же добью». Хворост спросил, чтобы хоть что-то сказать: «Ты у неё первый был?» Грач помотал головой: «Был до меня какой-то мудак. Учитель физики из старших классов. Потом мелким бизнесменишкой стал. Мы уж поженились, а он её всё по телефону доставал. Усатая такая тварь. Таракан. Почему-то усатым не доверяю, что-то в них из тараканьего мира. Нашёл я его, показал пистолет и сказал, что убью. И этот усатик мигом с горизонта исчез». «А что, убил бы?» Коля твёрдо посмотрел на него, словно не пил: «Конечно, убил бы. Знаешь, у каждого в душе живёт тёмный спутник. Невидимый. Как Немезида, тёмная звезда у нашего Солнца. Так вот, окончательные решения на Земле принимает она. Немезида, понимаешь?» Похоже, именно этот пистолет Семён и нашёл у него в столе. Пистолет с историей. И вспомнив сейчас этот разговор, подумал, что пистолет был не для самоубийства, а орудием возможного убийства. В тот раз Семён выпил с ним, потому что боль от такой же потери (хоть и не такой страшной) засела и у него в груди, голове, сердце. Организм разлаживался. «В каком-то смысле, – думал он эгоистически, – мне страшнее. Не внешний рок, а какой-то внутренний разлад оторвал мою страсть от меня. И, похоже, оторвал навсегда». Он горел как хворост и болел от любви. Об этом как-то Алёнке, уже после размолвки, сказал: «Я и горю, как положено хворосту, но я не только Хворост, а хворость. Болею любовью к тебе». Она и ухом не повела. Бунин так сказал о Галине Кузнецовой, когда пригрозил, что их духовная близость кончилась. «Она и ухом не повела». Слово «bunin» было секретным его паролем для переписки с Алёнкой. Пароль этот и напророчил им обоим. Он чувствовал себя иногда Буниным, а её – Галиной Кузнецовой. Только виллы не было, да и Нобелевской премии тоже. А когда-то она в восторге от его текстов (когда он сказал, что никогда никакой литературной премии не получит) улыбнулась сладко ему: «Я твоя «нобелевка». Он шёл от морга к автобусной остановке вдоль всё той же больничной ограды, мимо мелких кустов. Несмотря на подавленность, шаг его был всё такой же лёгкий и быстрый, как всегда. Армия приучила ходить ровно и быстро. Да и как иначе: биологический свой возраст он определял как сорокалетний, пусть сорокапятилетний (не больше!). Под кустами разлеглась большая чёрная кошка и словно провожала Семёна глазами. «Что же мне всюду Алёнка чудится?» – с тоской подумал он. Наклонился, попытался погладить, но кошка шипнула и отпрянула. В портфеле на дне лежала коробка с пистолетом, поэтому ноша была тяжелее обычной. Всё равно Кольке оружие уже ни к чему, а раз никто не хватился пропажи оружия, значит, Колька ПМ как-то заныкал. Связи в своё время у него были. Надо бы только пристрелять его. Но не теперь. До остановки было неблизко. Тесть Грача уехал на служебной машине. Сотрудниц тоже подобрал какой-то казённый автобус. Перед Семёном шли две девчушки-первокурсницы. Одна – другой с возмущением: «Эти старухи не знают, кто такие абитуриенты!» Вторая – даже с ещё большим пафосом: «Вот какое невежество! И куда катится мир?!» Минуту шли молча. Потом: «Какая наглость в них!» – воскликнула первая. А вторая ответила важно, видимо, расхожим афоризмом: «Наглость – это второе счастье». Поразительно, сказал он себе, что они, эти дурёхи, воображают себя центром мира. У них мысли прыгали, как птички. Старшая вдруг сказала: «А ты заметила, как нам, девушкам, сейчас трудно? Ни одного нормального мальчика не найдёшь. Почти все голубые». Хворост обогнал их и вспомнил рассказ старшей дочери Кристины (она матери рассказывала, разумеется), он его случайно услышал. Речь шла о её преподавателе немецкой литературы, который, не стесняясь, говорил, что у него есть постоянный друг, поэтому он не распутник. Однокурсницы её занимались |
Похожие:
 | Урок 114. «Мятежный человек, полный бунтующих страстей». Слово о... Урок посвящается биографии писателя и обзору его творчества. Лекция учителя и сообщения заранее подготовленных учеников о личности... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Основным средством воспитательного воздействия на уроке было и остается слово – слово учителя, слово писателя |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Твардовского; познакомиться с общественной деятельностью писателя; увидеть постоянный и мучительный путь Твардовского к правде; проследить... | | Лекция «Вредная пятёрка». Интерактивная беседа по теме «Что вредно и что полезно» ... |
| Учебно-методический комплекс по дисциплине опд. В. 04 В. Распутин... В. Распутина, значение решаемых писателем нравственных проблем. Определяется важность изучения творчества писателя в школе, обсуждаются... | | Тема «Отражение света» Образовательная – сформировать понятие отражения света, раскрыть сущность законов отражения |
| План урока: Организационный момент. Работа над произношением. Работа... Закона Российской Федерации «Об образовании» (редакция от 1 декабря 2007 г. №309-фз) | | Международный литературный конкурс «Купель» 2012 2013 года по произведениям... Номинация: методическая разработка «Урок-беседа по повести-хронике «Сплетение душ» |
| Рабочая программа По детским болезням Для специальности 060103. 65 Педиатрия Программы по детским болезням для студентов педиатрических факультетов высших медицинских учебных заведений (Москва, 2000г.) | | #15. Коля ловил девчонок, окунал их в лужу и старательно измерял... Григорий Остер. Сборник задач по физике (фрагменты) Предлагаю Вашему вниманию сборник задач по физике составленный известным детским... |
| Урок – беседа по повести Оборудование: портрет писателя, выставка книг, слова В. Распутина : «У старух меня особенно поражает спокойное отношение к смерти,... | | Александр Григорьевич Цейтлин Труд писателя «Труд писателя»: Советский писатель; Москва; 1968 В книге правомерно исследуются и проблемы психологии творчества, воспитания писателя, его подготовленности к литературной работе,... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Хором, по слогам читаем 1 слово (слово закрывается) – пишем это слово; читаем 2 слово (слово закрывается) – пишем это слово; читаем... | | Учебно-методический комплекс по модулю кв15 Язык писателя Факультет филологический Цель: формирование понятия «идиостиль писателя»; приобретение студентами углубленных знаний о жизни и творчестве М. А. Шолохова одного... |
| Разработка урока на тему «Как правильно мечтать?» Разработка урока на тему «Как правильно мечтать?» по повести Ф. М. Достоевского «Белые ночи» | | Разбойник Цель:- познакомить с Виды и формы работы: слово учителя, работа в группах, словарная работа, слушание, беседа |
