Слово писателя «Мечтать не вредно…» (Беседа с детским писателем М. А. Каришневым-Лубоцким) отражения владимир
Скачать 3.07 Mb.
|
| этим при каждом удобном случае, словно опасаясь, что на их время мальчиков не хватит. У них даже термин был для этого занятия: «размножаться». И мать Кристининой подружки спрашивала у дочери, глядя на её помятую физиономию: «Ты сегодня опять размножалась?» Семёна всегда поражало как раз другое: безгрешность и даже какая-то ясность взгляда, свежесть в лице у Алёнки после полового акта. Особенно безгрешность была удивительна. «Лупанарий, – подумал Хворост. – Петрония нам не хватает. Очередной конец Третьего Рима». Девочек волновало отсутствие мальчиков, волновала однополая любовь. Он помнил и про Галину Кузнецову, и Маргу Степун, про то, как на конференции в Бостоне видел американскую неожиданную пару. Русская приятельница-эмигрантка шепнула: «Обрати внимание на высокую брюнетку Джоанну и блондиночку, пухлую Карен. Потом расскажу». Он не удержался с вопросом, показывая себя понимающим: «Лесбиянки, что ли?» Она покачала головой: «Сказала же: потом расскажу». И она рассказала уже по телефону, что Джоанна была Джоном, был нормальный брак. А потом Джон сменил пол. Поразительно, что они остались любящей парой. То есть любовь выше пола? Это он тоже понимал. Расстройству девочек, однако, сочувствовал. Теперь он сознавал, что женщине надо найти себя в замужестве, как говорила Алёнка, «пристроить себя в жизни». *** Автобус, потом метро, потом снова автобус. В автобусе очень большегрудая девица с крупными чертами лица почти всю дорогу, не отрывая от уха мобильник, громким голосом на весь достаточно шумный автобус беседовала с кем-то: «В этой семье все девицы замуж выходят только с залёту. Одна залетела, теперь вот вторая. Я от первой знаю, мы к ней приезжали ножки младенца обмывать!» Он вышел, глядя на привычные окрестности. Павильон с продуктами, лотки с уложенными фруктами, семечками и разнообразными орехами. Не сравнить с пустой Москвой в перестройку. Надо идти домой. Но можно ли назвать домом то, где он живёт? Там его первая жена – Валя, там дочка Кристина. Но давно, очень давно он чувствовал себя здесь чужим. Особенно дело стало скверным после его и Валькиных измен, а совсем швах, когда он сошёлся с Иветтой, отбив её у своего начальника Казбека Касымова, развёлся с Валей, но съехаться с Веткой никак не получалось, и он жил вместе с бывшей женой и дочерью, но как сосед. По дороге к дому пришлось вытащить зонт: полил резкий весенний дождь. Вдруг кто-то тронул его за локоть и спросил: – Сёма, можно я к тебе под зонтик? Пахнуло немытым женским телом. Он сказал «да» и повернул голову. Рядом почти прижалась к нему соседка Люба со второго этажа. Когда она пользовалась лифтом, то после неё стоял запах чего-то противного. Жена Валентина как-то ходила собирать подписи жильцов под письмом префекту, чтобы починили дверь в подъезде, и зашла к ней. Потом рассказывала, что её чуть не вырвало. Ванна была завалена старой одеждой, банками с квашеной капустой, стало понятно, что мыться ей, детям и родителям негде. Странная была женщина – нет, не бомжиха, не проститутка. Жила в двухкомнатной квартире с отцом и матерью, двумя инвалидами, и с двумя детьми, которых прижила от студента-кубинца. Кубинец уехал на свой Остров Свободы, а она осталась в Москве, из-за детей уйдя со второго курса инженерно-транспортного института. Больше нигде не училась и не работала. Нигде, конечно, преувеличение. Как-то год она проработала почтальоном. Потом бросила. Теперь жила на пенсию стариков, сама и дети. Как на это жить? Непонятно. Ходила по соседям занимать деньги без отдачи. Когда не одалживали, смотрела злобно и мстительно, бормоча что-то вроде: «Ужо попомню». Валька никогда не давала ей денег, её разночинское сознание не могло допустить, что кому-то позволено паразитировать и не работать. И Семёну говорила, что когда-нибудь эта люмпен-пролетарка, если опять разрешат грабить, начнёт с их квартиры, а точнее, с неё. Люба водила стариков гулять. Мать ходила, опираясь на палку, в толстых очках, почти слепая. Отец брёл сзади. Дети её при этом были симпатичные, красивые даже. Девочка немного странная, а мальчик энергичный, гонявший на велосипеде с приятелями. «Я не разгибаюсь день и почти всю ночь, – злилась Валька. – Почему мне ей отдавать свои кровные?» – Конечно, идите, – сказал Хворост, принципиально не переходя с ней на «ты», а сам вдруг прокрутил в мыслях афоризм прохожих девиц: «Наглость – второе счастье». Они пошли рядом быстрыми шагами. – Сёма, – неприятно амикошонски продолжала она, – а правду говорят, что когда люди вместе переживают что-нибудь серьёзное, то они становятся неразлучными? – Не знаю, – сухо ответил Семён. (Примерно те же слова сказала ему тоже под дождём Алёнка за неделю или две перед тем, как его оставить.) Но Люба не отставала, словно совместное движение под зонтиком давало ей на что-то право, и лезла в интимное. – Скажи, вы ведь развелись… Да? А почему не разъезжаетесь? Ты ей, наверно, деньги даёшь? Поэтому она тебя и не отпускает. Тут, слава Богу, они зашли в подъезд, Хворост закрыл зонтик, с отвращением вдыхая воздух подъезда, почти такой же тухлый, как запах от Любы. В подъезде стоял шум воды, текущей из прорванной трубы канализации в подвале. Вместе они зашли в лифт, Люба ехала до второго этажа, Семён – до десятого. Обычно она ходила на свой второй этаж пешком, но тут было явное желание побыть рядом с мужчиной, да ещё и разведённым мужчиной. Без надежды, просто так. Может, хотела также услышать какие-то резкие слова о Вале. Но о бывшей жене он старался ни с кем не говорить. У Вали раньше была однокомнатная квартира в «хрущобе», у него – коммуналка. Сосед – пьяница. Часто засыпал перед дверью комнаты Хвороста, почти запирая её своим телом. Приходилось за ноги тащить алкаша в его конуру. А утром «за оскорбление его личности» выдавать на опохмел. Обменяли, получили с доплатой трехкомнатную на последнем этаже. Но жизнь не ладилась. Её тревожили его долгие отлучки. У неё была одна идея, одна страсть – чтобы дочка Кристина уехала в Европу и жила там. Уехала бы навсегда. Все деньги тратила на преподавателей иностранных языков. И Кристина знала свободно шведский, немецкий и английский. Валя очень ею гордилась. Потом жена, как многие маленькие женщины, быстро увяла. Да к тому же Валя уже сама постели не очень хотела, уставала от бесконечной компьютерной перепечатки, подрабатывая набором статей. В какой-то момент Семён начал понимать, что если о ком-то из клиентов она рассказывает больше, чем о других, – о нём, о его делах, семье, – значит, уступила, дала. Он всегда так думал, когда возникали подробности из жизни клиента. Ему она тоже раньше печатала. Да и теперь иногда. И с ней у него до того, как они сошлись, были случаи «тактильных контактов», как говорят врачи. То приобожмёт, то за грудь потискает, то в губы поцелует. Однако прикосновения были лёгкие, необязательные. Но как-то он разозлился. Пришёл (она должна была к сроку перепечатать его текст), а она, разводя руками, очень по-русски ответила: «Ну, не смогла! Что теперь, застрелиться?» – «Нет, стреляться не надо. Но я потребую неустойку». Он поздно решил защищаться, ему уже около сорока было, а она не напечатала первый вариант его кандидатской, которую надо было нести завтра научному руководителю. С Валей познакомил его сотрудник по сектору, гульливый армянин, сказав, что с ней можно… Валентина была младше его на четырнадцать лет. Ей было двадцать шесть, для женщин самый возраст иметь постоянного мужчину. Семёну она не очень нравилась, советом он тогда пренебрёг. Но тут с шальным озорством он притянул её к себе и начал стягивать с неё кофточку, заваливая на диван. Пока он расстёгивал её лифчик, она сама сбросила брюки и трусики и пробормотала: «Давай я хоть постель расстелю». Валя забеременела. Как порядочный человек, он на ней женился. Они жили совсем небогато, он ходил в магазин к мясникам, которые его почему-то полюбили, сначала пожалели, увидев его как-то с тяжёлого похмелья, заведя за прилавок, налили стакан водки полечиться, отрубили кусок строганины – заесть. Потом, заводя за прилавок, рубили нужный кусок мяса, а ведь на прилавке валялись ошмётки. В советские времена дружба с мясниками была великое дело. Узнав, что он пишет не только рассказы, которые тогда не печатались, но и статьи, мужики тут же попросили картинки к статьям. Виды, иллюстрации, фотки девочек. «Да я, ребята, совсем не тот, кто вам нужен. Я философ, картинками не балуюсь». Они ещё больше зауважали его: «Мы сразу поняли, что ты парень с извилинами». Потом их посадили. Мясной отдел был местом опасным. Валя по-своему уважала его, наверно, и тоже любила. Даже и сейчас. Как-то позвонила им одна пожилая американка по имени Доротея, приятельница его покойного деда, попросила к телефону Сёму. Надо сказать, что до того, как деда «выслали» в Калужский политех, а потом отправили на пенсию – в Кондрово, городок под Калугой, он немало поездил по миру как молодой и перспективный советский инженер. Связи остались, хотя дед их тщательно скрывал и обрывал, какие мог. Валька ответила американке, что он не Сёма, а Семён Георгиевич Хворост, что он уже кандидатскую защитил. Настойчивая американка Хвороста всё же вызвонила и отчитала его: «У тебя очень грубая женщина. Как ты можешь с ней жить? У нас в Америке пожилых людей уважают. Ты с детства был для меня Сёмой, Сёмой и останешься». Тоже странная была особа: вышла в США за советского разведчика, вместе с ним бежала в Советский Союз. Разведчик до того был главным инженером на американском заводе, где работал и Семёнов дед, проходя зарубежную стажировку. После бегства разведчика в СССР дружбу они восстановили, несмотря на ссылку деда. Полковнику Петеру (бывшему Петрову) навещать старого друга не препятствовали. Но деда в начале пятидесятых арестовали даже в этом захолустье и вскоре расстреляли, квартиру описали, мать с Семёном (отец погиб на войне) выселили на окраину, в кондровскую коммуналку. Хотя какие там окраины?! Само Кондрово было окраиной при провинциальной Калуге. Там Хворост провёл всё школьное детство. На пустыре стоял дом, у которого не было ни номера, ни адреса. Жили приблудные тётки, бандиты, алкоголики, воры. Менты туда не заходили, старшие школьники обходили стороной. У Семёна там завёлся приятель Валёк, с которым они на плоту катались по маленькому пруду. Надо сказать, когда многие боялись или не хотели с его матерью и с ним общаться, американка и её муж-разведчик оставались верными друзьями и, чем могли, помогали. Валя не желала про это слушать и это понимать. Муж-разведчик умер. Американка пережила его лет на восемь. За ней «ходила» домработница, помимо зарплаты рассчитывавшая на денежное наследство. Когда после смерти Доротеи вскрыли её завещание, домработница материлась как могла. Все свои деньги вдова разведчика пожертвовала «Пол Поту и борющемуся за свободу народу Кампучии». Бред, морок! Московская квартира ей улыбнулась. Семён, когда вырос, поставил себе цель вернуться в Москву. И вернулся. В связке ключей, которую Семён носил в заднем кармане, он нащупал нужный и открыл входную дверь. Из своей комнаты выглянула дочь Кристина. Она знала, кто пришёл, но ей хотелось, чтобы отец прочитал на её лице неприязнь, переходившую в ненависть. После полугодовой стажировки в Швеции характер её стал чудовищным. Кристине написал её шведский бойфренд, чтобы она вышла фиктивно замуж за их общего приятеля, чтобы остаться в стране. А любить они будут друг друга дальше. Кристина рыдала. Тогда-то он и вспомнил Алёнку. И свой совет про литовца. Он знал это дочкино выражение лица, в душе сразу всё холодело. Почему-то чувствовал себя виноватым. Наверно, потому, что поступил так же, как шведский гадёныш. Но всё же сказал: – Привет, дочка. Как дела? – Тебе не всё ли равно? – ответила она. Он понимал, что всё это он заслужил. Жена Валентина («бывшая», «первая») тоже часто так отвечала ему, порой и не глядя на него. А Иветту злило, что он никак, даже разведясь, не зарегистрирует их отношения. А она «ведь от мужа к нему ушла», говорила Ветка. И это было правдой (причём от богатого мужа). Он откликался на каждое приглашение на каждую конференцию, ездил всегда. Это было почти полуофициальное пристанище (подальше от Валентины) и разрешение случайных сексуальных связей. Его завсектором Казбек Касымов всегда отпускал Семёна на конференции, доклады его нравились, он стал популярным. На бабские шашни Хвороста Касымов смотрел снисходительно, даже с какой-то гордостью. На одной из конференциональных фуршетных пьянок он познакомился с Веткой, которая всё подсаживалась к нему за стол, заговаривала; он всё удивлялся, что это за тридцатилетняя женщина (а ему уже пятьдесят шесть!) строит ему глазки. Но гонор у него был вполне молодой. Выпили, у него был отдельный номер. Там это и случилось. А утром призналась, что она жена его начальника, Казбека Касымова, и на вопрос, чего она в таком случае к нему клеилась, пояснила: «Муж много рассказывал о ведущем научном сотруднике в своём секторе, некоем Хворосте, говорил, что очень талантлив. Хотела посмотреть на вас, но спать с вами не собиралась. Как вам это удалось? Почему вдруг вы? Думала подружиться. Чтобы мы могли гулять по парку и беседовать. Почему вы? У меня много молодых поклонников». Что-то детское было в её словах, поворотах мысли и выражениях. Она стала сразу писать ему эсэмэски: «Если вы сможете, то я готова с вами сегодня очень долго общаться». А через неделю общения пришла такая: «Она была девушка. Она была влюблена». Она стала называть его по фамилии, потому что, как она ему писала: «Хворост – это вселенная, это то, что заслуживает настоящих чувств, это что-то очень серьёзное». По имени вселенную не назовёшь. Была нежно-осторожна, учитывала, что он женат, спрашивала в смс: «А когда ты мне можешь позвонить?» «Будь осторожнее с эсэмэсками», – как-то сказал он ей. Она сладко ответила: «Да уж, если он когда-нибудь откроет комп или мой мобильный, то сразу со мной разведётся». «Надо стирать письма», – ответил он наставительно. Она счастливо смотрела на него: «Жалко. Там столько нежных слов». Но Касымов как-то открыл её мобильный, а потом проверил и компьютер. А тут и беременность подоспела. Она и ушла к Хворосту. Похоже, она почти сразу решила забеременеть от него, это он только потом понял, вспомнив её письмо: «Запомни: Хворост – это навсегда. Даже если мы страшно, навсегда, бесповоротно поссоримся – я тебя буду очень любить, потому что мой Хворост – это то, что заслуживает настоящих чувств, это что-то очень серьёзное. Хочу быть с тобой, хочу». И однажды она добилась своего. Кончилось всё тем, что она забеременела, родила дочку, назвала её Семёнка – то ли в честь Семёна, то ли в честь его семени – и ушла от мужа. Сына муж не отдал, оставил себе. Ветка не возражала, влюблённая по уши в Хвороста. Он должен был её взять к себе. Но куда? У Семёна своего дома не было. Иветта пошла работать в банк. Вместе они сумели купить однокомнатную квартиру. Семён не разводился, хотя с работы у Касымова, разумеется, ушёл. Имя уже наработал, его позвали в другой институт, где сразу дали сектор, выдвинули через год в членкоры, но в эту структуру не пошёл. Пошёл параллельно преподавать в университет. Хотел быть профессором, как дед. Так сказать, восстановить историческую справедливость. С Веткой тем не менее он виделся, но не в купленной квартире, а по-прежнему на стороне. Его ненавидела его неофициальная тёща. Она шипела, глядя на Семёна: «На цыпочках долго не простоишь». Это когда Иветта сказала матери, какой он гениальный. Так что в тот дом приехать он не мог. Даже позже, когда уже было понятно, что с Валентиной он не живёт, что он фактический муж Иветты, её мать называла себя «злая тёща Хвороста», но в дом не пускала: «Пусть свой строит». На робкие возражения Ветки, что там есть и деньги Семёна, она отмахивалась. Как-то за обедом при Семёне она брякнула: «Ну не люблю я Хвороста! Я это всем так прямо и говорю! Ничего с собой поделать не могу». И самодовольно огляделась, ища похвалу своей искренности. Хворост опустил голову. А Ветка охнула: «Мама, ведь Семён здесь». Мать ответила: «А я и от него не скрываю. Мне скрывать нечего». И Хворост продолжал жить в квартире с Валькой. Так длилось уже одиннадцать лет. Семёнке было уже десять, а Кристине – двадцать два. Вообще-то Хворосту было всё равно, где и с кем жить, он сам поражался своему равнодушию. Если в нём нуждаются, то ладно. Но только чтоб без лишних движений. Ветка как-то в самом начале их связи спросила: «Хворост, ты женишься на мне или нет? Давно хотела спросить. Ребёнка мне сделал. Дочка на тебя похожа. Муж об этом знал, но молчал. Он почти святой. Хотя бы вместе мы можем жить? Чего молчишь? Я же тебе предложение делаю! Сына ради тебя бросаю». Она смотрела на него своими синими, ясными, большими глазами с эротической поволокой. Он пожал плечами и отмолчался. «Зачем я тебе? – спрашивал Семён. – Денег у меня мало, одним домом не живём…» Она усмехалась какой-то очень женской усмешкой: «Ты, Хворост, почти ни на что как муж не способен. Но ты мне нужен для разврата». – «Почему для разврата?» Она пояснила: «Потому что порядочной женщине раз в жизни нужно испытать настоящий разврат. А ты для этого очень приспособлен. Пригоден, хочу сказать». Они при этом продолжали собирать деньги на ещё одну однокомнатную квартиру, был шанс купить её в том же доме, даже в том же подъезде. Пока же как любовники встречались пару раз в неделю. Но бесхозный мужик – это добыча, вокруг него всегда кружатся девицы. Алёнка была, конечно, не просто девица, она была любовь, страсть, страдание. И она его оттолкнула. Поэтому как-то месяц назад в командировке он не удержался и переспал с аппетитной сотрудницей института, где проходила конференция. Юная женщина разгорелась, особенно когда Хворост брякнул, что разведён, и закидала его эсэмэсками. Он терпеливо и от нечего делать отвечал, пока как-то ревнивая Ветка не сунула нос в его «эсэмэсную» почту… Иветта вначале обалдела. Он думал, что она разорвёт с ним или его разорвёт на части. Но она поступила, поразмыслив, по-женски мудро. Взяла недельный отпуск, уложила Хвороста на себя и устроила ему такой мусульманский рай, что он через неделю даже думать о сексе не хотел, сил не было. И потребовала, чтобы он переехал к ней. Мать она обещала приструнить. И та тоже чего-то притихла. Видимо, поняла, что дочка не её выберет, если что случится. А он не понимал, как сошёлся с той сотрудницей. Если бы Алёнка была с ним, даже не посмотрел бы. Она и была реальной причиной, почему он два года назад притормозил свой переезд к Ветке. Именно об этом думал, когда слушал пару месяцев назад слова Кольки Грача о его трагедии. Уже после своего ухода Алёнка писала: «Я бы босиком к тебе прибежала, если бы могла. Но не могу». Почему? Он не мог понять. А теперь, войдя в квартиру, где он прожил почти двадцать лет с Валей, думал: «Да, запутался ты, господин Хворост. И Алёнка тебя уже бросила. Почему не жить так, – уговаривал он себя, – будто ничего этого не было – ни Леденёвой, ни их страстных свиданий, ни её сумасшедших писем?» Надо просто психологически вернуться на два года назад. Ведь мог же он жить, пока её не знал. Встреча их – случайность. Вообразим, что случайности этой не было. Ведь жил же. Возможно это? И с тоской отвечал, что невозможно. Уже изменён состав крови. К худому ли, к хорошему?.. Кто знает? Но с этим надо жить. Вопрос – как? Она была Леденёва, он звал её красавицей Ледой, себе, разумеется, отводя роль Лебедя. «Дорогая подружка моя из созвездия Лебедь!» – твердил он без конца, слегка переиначивая строчку Визбора, ибо она принадлежала ему, его звезде. Хотя на Зевса-Лебедя он и не тянул. Безумная, непроходящая страсть и желание. Бесконечный жар в груди. Невозможность уснуть. Всё вертелись в голове слова, которые не то убедили бы её вернуться, не то обидели бы до конца. Вставал в пять утра и писал ей письма. Спать не мог, душа ныла. Раскладывал пасьянсы в компе. Если сойдётся, то Алёнка вернётся. Положительно сходил с ума. Он вспомнил почти настольную в юности книгу Стендаля «О любви». Когда вдруг наступила кристаллизация? Когда он понял, что желание перешло в настоящую любовь? Наверно, когда бросила. Возвращаются все, кроме лучших друзей, Кроме самых любимых и преданных женщин… Кристина ушла к себе, он завернул в туалет, потом в свою комнату, переоделся и услышал, как Валька говорит по домашнему телефону. Тогда он по мобильному позвонил издательнице. Она была подавлена, еле говорила. У её мужа обнаружена последняя стадия рака поджелудочной. Всё болело, но он упрямо отказывался даже от обезболивающих, а без них не мог заснуть, мучался. Первый приступ два года назад. Дома отлежался, в больницу не поехал. Два года назад закрыли его Физический институт, где он был начальником отдела по разработке медицинских аппаратов – новаций, так сказать. Кстати, издательница рассказала, что знаменитый аппарат УЗИ был изобретён в начале пятидесятых в Советском Союзе, блестяще прошёл испытания, а потом производить его не стали. Патент выкупили на Западе, теперь все аппараты УЗИ идут из Штатов и Германии. Саша, говорила она, изобрёл аппарат, на котором один из медиков докторскую защитил. Он всегда говорил, что Саше поможем. Вот я к нему кинулась. А он мне, что, мол, год назад надо было приходить. А Саша, как институт закрыли, себя потерял, начал дачу строить, пилил, строгал. А душа болела. Вот и спусковой крючок для рака. «Социальная причина болезни, – сказал Семён. – Так болели русские эмигранты, когда Родина их неизвестно за что выгнала». – «Понимаете, он не мог не думать. Но он исследователь, не философ, ему приборы нужны, у него прекрасные сотрудники были. Всех на ноги поставил. Я ему говорила, чтобы он пожил для себя, а он не мог. Мы для себя жить не приучены». Колька Грач пил, чтобы убить себя. А где его спусковой крючок, чтобы без самоубийства отойти в мир иной? У Семёна не было желания спиваться, хотя выпить любил. Когда он был ещё женат на Вале, то есть не просто жил в их общей квартире, а жил семьёй, произошёл случай с платформой Калинина. Реальной платформой на Павелецкой дороге. Хворост умудрился устроить для своего отдела в начале восьмидесятых, накануне перестройки, просмотры западных фильмов в Госфильмофонде, в Белых Столбах. К ним часто присоединялись и Колька Грач, и университетский приятель Семёна с другого курса – Олег Любский. Уже едучи туда с Павелецкого вокзала, отдел начал выпивать. Сначала по чуть-чуть. Потом, уже в зале во время фильма, добавили. Там были фильмы-карате. Все чувствовали себя героями. Когда уезжали, хотели ещё купить, но в Белых Столбах магазинчика со спиртным не нашлось. В итоге пятеро смелых сошли на платформе Калинина, купили три бутылки водки, пяток плавленых сырков, маленький кружок ливерной колбасы (в скобках было написано «растительной»). Спустились с платформы в снежок на полянку, пили из пластмассовых стаканчиков, разогреваясь всё больше и больше, закусывая то плавленым сыром, то фальшивым ливером, то снежком, допили три бутылки. И ещё сравнительно бодро уселись в поезд. Кассы на платформе не было, но у них обратные билеты имелись. В поезде шумели, хохмили. Семён, как всегда, когда спиртное туманило голову, начал клеиться к двум девицам, которые весьма мило отвечали на его заигрывания. Лиц их он не запомнил. Далее судил по рассказам друзей. Встав, чтобы проводить девиц к выходу, он вдруг упал на пол вагона, ударившись затылком. На станции Коломенское поезд стоит дольше – последняя перед Москвой. Сразу сообразив, что пьяного или мёртвого везти в Москву, в лапы милиции, нельзя, приятели вытащили его на платформу, на которую его и положили, изрядно испуганные, поскольку Хворост лежал бледно-зелёный и, казалось, не дышал. Сгрудилась толпа, как всегда в таких случаях, галдела, перекрывая воздух лежавшему, советуя вызвать скорую, милицию и т. п. Тут, как рассказывал Олег Иванович Любский, сквозь толпу пробрался «какой-то мещанин», расстегнул Семёну куртку и принялся растирать ему грудь. Тут-де Хворост открыл глаза и произнёс то, что в общественных местах обычно не говорил. Как рассказывали очевидцы, слова были произнесены твёрдым, ясным голосом. И «мещанин», добавлял Олег Иванович, счёл свою миссию выполненной и скрылся. Потом друзья подхватили Семёна под мышки и потащили по ступенькам, чтобы через мост выйти к такси. Ноги бились о ступеньки, и пару недель ещё были синяки на икрах. И Олег вместе с Колькой Грачом повезли его в такси к Вальке, по дороге завернув в Елисеевский, где ещё продавалось спиртное. Привезя Семёна домой, они уложили его на диван в его кабинете, пошли на кухню и открыли бутылку. Настоящие друзья – они заслужили ещё выпивки. Но всё имеет свои пределы. От крика и шума проснулась двенадцатилетняя Кристина, стала плакать и звать маму. С трудом, путаясь ногами, спотыкаясь о коврик, друзья удалились. Дальнейшее он помнил со слов жены. Только ушли друзья, погас в квартире свет, Кристина совсем разрыдалась. Тогда в полной темноте абсолютно пьяный Семён влез на табуретку и сменил пробки. Валька считала это одним из его немногих подвигов. Свет загорелся, и он рухнул опять на диван. Утром он проснулся около шести. Как говорил его друг Борис Орешин, «короток и тревожен сон алкоголика». Он вышел в коридор, зажёг свет, посмотрел в зеркало и даже испугался, настолько лицо его стало бледно-зелёным и гипсовым. Но тут у его ног закружился пудель, желая гулять. Он вернулся в комнату. Сделав быстро привычную зарядку (тоже армейская привычка), снова вышел в коридор. С трудом найдя поводок, прицепив его к ошейнику, Семён вышел во двор. Погуляв минут двадцать, к семи он вернулся домой. Пора было будить Кристину в школу. Он зашёл в её комнату – в комнате дочки не было. А в квартире – тишина. Испуганный, он двинулся в комнату жены. Там и нашёл он обеих, обнявшихся и спавших в их супружеской постели. Семён кашлянул и спросил громко: «Не пора ли тебе в школу?» Кристина открыла свои огромные светлые глаза и произнесла: «Это после вчерашнего-то?» Про «вчерашнее» Хворост узнал только через час, за завтраком, когда простившая его за сменённые пробки Валентина рассказала ему, что он творил. Семён не знал, куда деваться. Но с тех пор комплекс вины перед дочерью не покидал его. А на жену он смотрел с некоторой тоской. Поскольку и напился-то, чтобы поменьше её видеть. А ведь когда-то шептал ей: «Валентина, звезда, мечтанье, как поют соловьи!» *** Поговорив по мобильному, принял душ (после морга хотелось что-то с себя смыть), вернулся в свою комнату и сел за компьютер, включил outlook. Пришло письмо из Самары от одной из бывших его подружек, знавшей, что он любит такие парадоксальные штучки. В нём она цитировала чей-то «Живой журнал»: «Уголовное дело возбуждено против одного из блоггеров «Живого журнала». Пользователь под именем «Михаил Лермонтов» разместил в своём ЖЖ стихотворение «На смерть поэта», написанное в 19 м веке русским поэтом Михаилом Лермонтовым. В строчках «Но есть и Божий суд, наперсники разврата! / есть грозный суд: он ждёт…» прокуратура усмотрела угрозы в адрес действующих властных структур. Обвинение предъявлено по статье 277 й Уголовного кодекса «Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля». Если вина автора интернет-дневника будет доказана, ему может грозить лишение свободы на срок от 12 до 20 лет». Потом тут же подруга сообщила, что это интернетная шутка, но больно характерная, а в конце приписала: «Хочу с тобой встретиться. Выберись в Самару, буду счастлива. Мужа по болезни в санаторий отправляют на месяц. Постарайся, любимый мой». Хворост вздохнул, сам не понимая своей странной власти над женскими сердцами и чувствуя, что уже совсем запутался. Лучше о другом думать. Он вспомнил, как посадили за хранение перепечатки «Собачьего сердца» парня, хотя текст был уже опубликован в журнале «Знамя» в начале перестройки. Знал, что у него есть два свойства: умение предсказывать, причём, как правило, плохое, и невероятная память. Он помнил всё и мог повторить наизусть любое письмо, любую фразу, даже иногда большие цитаты из книг, которые когда-то приводил в своих текстах. Он писал в своих пока не опубликованных текстах, что катастрофа не кончилась с уходом Сталина, даже с уходом Советской власти, что процесс распада, раз начавшись, продолжался. Люди плясали над пропастью. Самое ужасное, что раньше боялись вертикали, тех, кто выходил, поднимался над скошенной травой, тоже скашивали. А теперь этих поднявшихся просто не замечают. Страна, русская культура потеряла духовную вертикаль. И следующий мейл из его института, с требованием как-то отреагировать. В приложении было официальное письмо, под которым стояла подпись академика Т. Он просил руководство институтов РАН историко-филологического профиля во исполнение приказа президента представить: а) «аннотированный перечень историко-культурных фальсификаций русофобского толка – с указанием фальсификаторов и степени их вредоносности для интересов России»; б) информацию о том, как сотрудники института борются с оными фальсификациями; в) списки потенциальных борцов с фальсификациями». «Опять шаг к пропасти, – с тоской подумал Хворост. – Кончилась эпоха, когда русские думали о возможных путях России, теперь сплошная усталость и абсолютное отсутствие будущего». Он вспомнил одного приятеля, марксиста из умных, который писал: «Если история действительно существует, она не может быть ничем иным, кроме как революционным процессом («перманентной революцией»), который нельзя остановить в каком-то пределе, придать законченную форму, застывшую в своей определённости. История и есть процесс революционного преобразования животного в человека, растянутый во времени. И не следует думать, что этот процесс завершился, что современный человек являет собой наивысший и окончательный тип человеческого развития. С исчерпанием, иссяканием революционных потенций исторического развития кончается и сама история». Может, оно и так. Прозвучал звонок эсэмэски. Он посмотрел. Очередное мелкое жульничество наудачу. Кто-то послал на его номер: «Мам, у меня проблемы! Срочно положи 950 р. на 9055379361 дома всё объясню». Он был явно не «мам». Элементарное, дешёвое, мелкое вымогательство надувательство. Не глядя на остальные пришедшие мейлы, Семён, как алкоголик, потянулся перечитывать Алёнкины письма, лежавшие в отдельной папке. Правда, он велел себе читать не больше одного в день, а писем было больше двух или трёх сотен. Пока любила, писала ему по несколько раз в день. Особенно когда он уезжал. Писала впрок. Тайком от мужа. Даже тайный адрес ему для их переписки придумала, с роковым паролем – «bunin». Первое письмо случилось после того, как они вместе съездили в Латвию, в Юрмалу. Она вернулась раньше, к мужу, чтобы казалось, что она там была одна. С Иветтой последние два года он начал ездить по большой загранице. Были во Франции, Германии, Италии, Испании. Как-то в Германии смотрели Кранаха Старшего в Франконском зале крепости в Кронахе. Картина, которая остановила внимание Хвороста, называлась: «Christus und die Ehebrecherin». Семён сказал тогда: «Как у немцев точно: «Христос и нарушившая супружеский долг», а по-русски абстрактно: «Христос и грешница». «А в чём ещё может быть грешна женщина? – заметила Ветка. – Только нарушить клятву супружеской верности. Это её главный долг – быть половинкой». То есть и сама Иветта, и его безумная страсть – Алёнка – грешны по определению: обе изменили своим мужьям. Они совершили главный грех. Почему мужчина не грешник? Когда он это сказал Ветке, она, нахмурившись и наморщив лобик, сказала: «А княжна Тараканова и граф Орлов? Она ведь доверилась любимому, а он её в крепость вёз. Женился при этом. Ты ведь тоже на мне собираешься жениться. А что у тебя на уме?» Семён побледнел, смутился. Она так спросила, будто знала про Алёнку. И все же, подумал он тогда себе в оправдание, женщины в этом смысле много раскованнее. Если бы он вовремя уехал к Ветке, когда ей квартиру купил, всё было бы по-другому. Но приехала сидеть с малышкой мать Иветты из Владимира, хотя и злилась на дочь, что та променяла богатого, ставшего к тому моменту директором института, державшего свой пиар-бизнес, на простого доктора наук. «Довела-таки её наука до дури», – говорила она. Ветка ездила с Хворостом на конференции и иногда брала с собой Семёнку, их общую дочку, которую тёща настраивала против Хвороста, говоря, что в нём наверняка течёт еврейская кровь, раз дед был профессором, стало быть, он жид, а хуже жидов никого на свете нет. Но вот приехали они как-то на берег озера. Ранняя осень, тепло, ещё купаться можно. Прекрасный коттедж. Иветте и Семёнке Хворост выбил отдельную комнату, себе тоже. Семёнка огляделась, очень ей всё понравилось. Погуляла, пообедала, поужинала, а вечером говорит матери: «Ладно, иди к своему». Не к нашему папе, а к «своему». Не «моему» тем более. А территориально он оставался с Валентиной. Может, она на что-то и надеялась, но он чувствовал её совсем чужой. Он вспомнил один эпизод из их жизни, который он по молодости и сексуальной небрезгливости принял тогда как должное. С Валькой жизнь была тихая, она любила посидеть, выпить вино. Уставала от бедности. Он погуливал, но вовсе не так, как приписывала ему молва. А тут и Валя стала изменять ему. Он это видел. Было ясно, что их брак на грани распада. Она чувствовала свою вину, хотела как-то загладить её. Как-то сказала, что нашла богатого зарубежного человека, хочет от Хвороста уйти, и простодушно добавила, что сегодня привела свою подругу Иришку, которой он нравился: «Она готова с тобой хоть сейчас лечь, – шепнула она, когда они сидели на кухне, а Иришка ушла подкраситься в ванную комнату. – Ты ей нравишься. Я ей разрешила». Вернулась Иришка, Валя встала и сказала, что пойдёт в магазин и по делам и чтобы они не скучали без неё. «В комнату большую, что ли, пойдите. Там попросторнее, можно поболтать и вина попить». И ушла. Они зашли в комнату, а там уже была расстелена их большая супружеская постель. Бабник Хворост от этой простоты сжался, но виду не подал. Её большое белое тело было совсем не похоже на сухое смуглое тело его жены. Это его возбуждало, но стоило подумать о том, что он получает откупное за Валькину измену, как он после одного лишь акта встал и ушёл на кухню курить. Потом как-то заезжал к Ире в Тушино, где у неё была комната в коммуналке и персидский кот. Она светилась от радости и сразу разобрала постель. Но рок их преследовал. После первой победы, когда они передыхали, ему на спину вдруг прыгнул кот и располосовал спину когтями. На том их любовь и закончилась. Сорвалось и у Вали: иностранный любовник дал ей отставку, она осталась дома. |
Похожие:
 | Урок 114. «Мятежный человек, полный бунтующих страстей». Слово о... Урок посвящается биографии писателя и обзору его творчества. Лекция учителя и сообщения заранее подготовленных учеников о личности... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Основным средством воспитательного воздействия на уроке было и остается слово – слово учителя, слово писателя |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Твардовского; познакомиться с общественной деятельностью писателя; увидеть постоянный и мучительный путь Твардовского к правде; проследить... | | Лекция «Вредная пятёрка». Интерактивная беседа по теме «Что вредно и что полезно» ... |
| Учебно-методический комплекс по дисциплине опд. В. 04 В. Распутин... В. Распутина, значение решаемых писателем нравственных проблем. Определяется важность изучения творчества писателя в школе, обсуждаются... | | Тема «Отражение света» Образовательная – сформировать понятие отражения света, раскрыть сущность законов отражения |
| План урока: Организационный момент. Работа над произношением. Работа... Закона Российской Федерации «Об образовании» (редакция от 1 декабря 2007 г. №309-фз) | | Международный литературный конкурс «Купель» 2012 2013 года по произведениям... Номинация: методическая разработка «Урок-беседа по повести-хронике «Сплетение душ» |
| Рабочая программа По детским болезням Для специальности 060103. 65 Педиатрия Программы по детским болезням для студентов педиатрических факультетов высших медицинских учебных заведений (Москва, 2000г.) | | #15. Коля ловил девчонок, окунал их в лужу и старательно измерял... Григорий Остер. Сборник задач по физике (фрагменты) Предлагаю Вашему вниманию сборник задач по физике составленный известным детским... |
| Урок – беседа по повести Оборудование: портрет писателя, выставка книг, слова В. Распутина : «У старух меня особенно поражает спокойное отношение к смерти,... | | Александр Григорьевич Цейтлин Труд писателя «Труд писателя»: Советский писатель; Москва; 1968 В книге правомерно исследуются и проблемы психологии творчества, воспитания писателя, его подготовленности к литературной работе,... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Хором, по слогам читаем 1 слово (слово закрывается) – пишем это слово; читаем 2 слово (слово закрывается) – пишем это слово; читаем... | | Учебно-методический комплекс по модулю кв15 Язык писателя Факультет филологический Цель: формирование понятия «идиостиль писателя»; приобретение студентами углубленных знаний о жизни и творчестве М. А. Шолохова одного... |
| Разработка урока на тему «Как правильно мечтать?» Разработка урока на тему «Как правильно мечтать?» по повести Ф. М. Достоевского «Белые ночи» | | Разбойник Цель:- познакомить с Виды и формы работы: слово учителя, работа в группах, словарная работа, слушание, беседа |
