Слово писателя «Мечтать не вредно…» (Беседа с детским писателем М. А. Каришневым-Лубоцким) отражения владимир
Скачать 3.07 Mb.
|
| Глава 2 Самокопание, или Прощальная ухмылка любви Может, это и есть ад – протекающая в тебе и вокруг жизнь? Но ад – бесконечен. Жизнь конечна. В этом её великое достоинство. Особенно когда закат близок. Годы и раньше бежали, но он не замечал их, пока длилась Алёнкина любовь. Ведь любовь началась, когда ему перевалило за шестьдесят. И Семёна это делало сильным, уверенным в себе. Он просто не чувствовал себя стариком. Сколько написано и сколько он читал (ещё в молодости, не понимая, что и до него очередь дойдёт) о любви старика к молодой – Гауптмана «Перед заходом солнца», Хемингуэя «За рекой в тени деревьев», Бабеля «Закат». Но самое удивительное, что он не ощущал ни захода, ни заката – просто не ощущал. Он всю жизнь был «дамский угодник», как назвала его старомодно одна из любовниц, да и вправду считал, что лучше женщин природа ничего не сотворила. Н да, вспомнил он: «И, может быть, на мой закат печальный блеснёт любовь улыбкою прощальной…» Но тогда никакого прощания не было. Всё как в молодости. Алёнка в своих письмах словно романсовым голосом пела очень женское. Что он запомнил? Её нежно-сексуальное письмо после ссоры, с желанием мира: «Сёмушка, я люблю тебя! Пусть все эти непонятности останутся во вчерашнем дне, ладно? Мне ужасно не нравится ссориться с тобой. Не обижайся на меня, пожалуйста! И не будь таким отстранённым. Ты же великодушный и мудрый человек.:) Ну прости свою глупую кису. Я же не подозревала, что у тебя такое похмелье тяжёлое. Ты ведь обещал мне соблюдать меру. Я не знаю, что ещё сказать. Если Святая Инквизиция решит, что я не достойна прощения – что ж, казните меня, о мой повелитель. От вас я приму всё. Но если вам памятны наши ночи, а также дни, если я значу для вас хотя бы половину того, что вы для меня, если любовь и впрямь великая сила, сохраните мне жизнь, чтобы я могла любить вас сейчас и всегда. Если и этих аргументов недостаточно, спросите совета хотя бы у вашего жезла, он должен меня помнить!:) Целую, твоя киса в ожидании пощады». Что он тогда написал в ответ, он не помнил. Уже когда она его оставила, он писал ей: «Ты не любовь, ты страсть, а страсть – это страдание. Вспомни про страсти Господни. Это нестерпимая боль внутри». Он цитировал ей Маяковского: «Стою огнём обвит на несгораемом костре…» Она не отвечала. Снова включил почту, пару дней назад рассылал поздравления с Пасхой. Алёнка не ответила. Одно письмо поразило его: писал иудей из Парижа: «Дорогой Семён! Христа не было, и воскресать было некому. До встречи. Фима». Алёнка, впрочем, ещё со школы была атеисткой. И это ему нравилось на фоне общей религиозной моды, почти бесовства, к христианству отношения не имеющего, разумеется. А уж как атеизм связан с иудаизмом? Да никак. Иудеи как раз полны божественности. Просто Христа не признают. А разве он не потерял сам себя, хотя пишет о христианстве? Где допустил ошибку? Где потерял духовную вертикаль? Так долго её уничтожали, что восстановить невозможно. Он жил, хотел жить. Хотел думать, любить. Что в этом плохого? А умирал от тоски. Так чувствовали себя эмигранты с их непрекращающейся депрессией, тоской и отчаянием, когда любимейшая Россия выкинула их неизвестно за что. Не так любили, не обещали богатства и преуспеяния, золотые горы не обещали. А женщины падки на обещания. И интеллектуалы, с их духовной возгонкой, проблемами, им не нужны. Хотя какое-то время ему казалось, что именно его интеллект и талант увлекли Алёнку, что за это она его поначалу и полюбила. А разлюбила за что? Неужели всё же любовница издателя Бубонова, который основал издательство переводных и научно-популярных книг «Норма»? Он нашёл его портрет и сведения о нём в «Википедии». В ревнивой ярости подумал, что Алёнка вернулась не просто к мужу, а к тому, кто мог помочь ей по жизни. К тому, кто деньги платит и печатает её переводы, сам писатель. Алёнка в период их любви принесла как-то его роман Семёну, сказав, что интересный, что знать бы надо. Роман назывался: «Этюд Шопена» – о Плеханове и Ленине. Ждала реакции. Он не отреагировал. Она ничего не сказала, затаилась. Неужели этого постсоветского литературного дельца выбрала его страсть, его любовь – Алёнка Леденёва? Солопов спросил, кого бы он хотел убить. Вот его бы он убил, не задумываясь. По возрасту Бубонов был ровесником Семёна, только уж очень успешным. Нет, всё же к мужу, успокаивал он себя. Роман их начался, когда он ушёл от Казбека Касымова, перешёл в другой институт и получил сектор социологии культуры. Тогда он с удивлением понял, что имя кое-какое себе наработал. А потом появилась в соседнем секторе красавица-лаборантка. К науке она была довольно равнодушна, закончила романо-германское отделение МГУ и занималась переводами с английского. Большую литературу переводить не получалось, поэтому переводила она разнообразный научпоп, детективы и дамские романы. Как-то они оказались вместе на одной конференции, где она выполняла секретарскую работу. Он выпил, и так случилось, что она оказалась в его номере, а потом в его постели. Наутро она сияла от счастья, хотя, кроме тактильных ласк, у него ничего не получилось. Но она видела его страсть, чувствовала его ласки руками и губами. И потому для неё как бы всё было. На следующий день она уехала к маме, шепнув, что напишет ему. И написала, когда он был у Ветки: «Я вернулась. И хочу тебя». Ветка среагировала на звук эсэмэски и, протянув руку, спросила: «От кого?» Моментально уничтожив послание, Семён сказал равнодушным голосом: «От Валентины». Ветка не очень поверила: «А чего тогда стёр поспешно так? Ох, Хворост, проверю как-нибудь тебя!» Алёнка была по-своему честна. Вначале очень не любила, когда он начинал о чём-то умственном рассказывать. Потом потихоньку привыкла к его разговорам. Во вторую встречу, лёжа в койке в мастерской у его приятеля, спросила: «А в свой сектор меня возьмёшь?» И, понимая свой неверный нрав, добавила: «Но мы ведь останемся в хороших отношениях, если разойдёмся?» И они разыграли так, что Татьяна Николаевна, его заместительница по сектору, подошла к нему: «Слышь, Семён Георгиевич, чем ты её прельстил? Тут девушка к нам в лаборантки просится, именно к тебе. Возьмёшь?» Он сделал вид, что слышит об этом первый раз, и кивнул: «Давай. Почему нет? Возьму. Лаборантки нам нужны, это дефицит». Она вся заколыхалась полным телом: «Да ладно, как увидишь её, сразу примешь. И как это к тебе все бабы липнут! Только веди себя хорошо. Обещаешь? Нам тут проблем не надо». Он усмехнулся улыбкой бонвивана: «Какие у вас проблемы! Мне своих бы не нажить». Та ухмыльнулась в ответ: «Да, я думаю, она девушка здоровая. Всё же замужем». Хворост покачал головой: «Я не об этом. А то влюбится ненароком! Глядишь, и я как хворост запылаю». Работа в институте давала Алёнке денег немного, но всё же какой-то мелкий регулярный заработок, да и институт не стыдно было обозначить как место работы. Он потихоньку втягивал её в научную работу. Помогал писать доклады, выступления. Они вместе ездили на конференции. Потом перевёл её из лаборанток в младшие научные. Составил ей план диссертации. Работящая она была неимоверно. Сама смеялась, что мать её «электровеником» называет. Но на работящести без мужика далеко не уедешь. Семён был практически без жилья, без особых денег, да ещё с двумя жёнами и дочерьми. Что мог? Помочь в науке? Думала ли она о научной карьере? О кандидатской? И да, и нет. Чувствовала себя, конечно, победительницей: знаменитого профессора заполучила! Такой страстной любви, как у Алёнки, он не знал. «Другого такого, как ты, нет», – говорила она. Но от него она не беременела. Впрочем, и от мужа тоже. Виноват ли в этом Бог? Она очень переживала, но ничего не получалось. Она сама рассказала ему, пряча голову у него на груди, о том, что ей пришлось пережить в Москве: «Здесь нет места слабым». Когда Алёнка приехала из своего Проточино, она тут же поступила в МГУ, получила место в общежитии. У неё была комната на двоих с большой прихожей. Случилось это в сентябре, в самом начале её общежитского житья. Один из однокурсников – парень двадцати лет, старше её на два года, немного угрюмый, немного прыщеватый, с правильными чертами лица, глаза опущены, словно стеснялся её образованности, – как-то попросил разрешения зайти к ней в комнату за книгой. Минут за десять до его прихода подруга по комнате куда-то выскочила, сказав, что ненадолго. Только потом Алёнка поняла, что всё было сговорено. Не успев глянуть книгу, он тяжело ударил её по лицу, так что она упала на пол и на минуту потеряла сознание. Тогда она поняла, что она для мужиков только тело, с которым можно делать что угодно. Она не была девочкой. У неё был проточинский опыт. Но небольшой, и всё же, как ей казалось, по её воле. А тут о её желании никто не спрашивал. Самое глупое, что она думала, как она об этом расскажет маме. Мама была фармацевт, всегда находила нужные лекарства, но тут… Какое уж тут лекарство! Мама была для неё всем, отец присутствовал формально. Мать часто брала Алёнку к себе на работу, боялась оставить дочку дома одну. Она любила смотреть, как мама готовит лекарства, как добрая колдунья. Ей тоже хотелось бы варить приворотные зелья, чтобы, найдя своего единственного, приворожить его навсегда. Когда даже в Москве Алёна заходила в аптеку, ей сразу пахло мамой. Она привыкла ей всё рассказывать. Но это словами передать было немыслимо, хотя про первые свои сексуальные опыты рассказывала. Мама понимала, что девство не сохранить. Но как о таком рассказать?! Теперь ей хотелось всем им наготовить чёрного яду. И как только её позвали замуж, она сразу согласилась, чтобы бежать из общежитского кошмара. Алёнка порой, как ему казалось, тратила странно время. Это при её-то занятости! Он старался не подозревать. Но в душе ныло. C подружкой Ликой раз в неделю ездила навещать какого-то солдата, дежурившего у музея Ленина, катались с ним на кораблике по Москва-реке. Какое она к нему имела отношение, объяснить не могла, путалась. Он был не родственник. «Ближнему надо помогать», – говорила Алёнка. Почему в «ближние» выбрали солдатика, почему ездили регулярно на свидания, как к любовнику? «Познакомились мы хулигански, – смеялась она. – Стоял паренёк на посту. Симпатичный. Подружка Лика, по прозвищу Мышка, подошла и спросила: «Солдатик, потрахаться хочешь?» В шутку, понимаешь? Он и завёлся, пришёл после дежурства. Мы его взяли под опеку. Пропадает парень в одиночестве». Как уж они его опекали, Хворост старался не думать. Про Лику рассказывала, что она уходила от мужа, но любовник жениться на ней не захотел, хотя она жила в его квартире. Она страдала. И позвонила мужу. Тот приехал и забрал её. «А чем она занимается? Ну, ты переводишь, понимаю. Она тоже?» Алёнка заколебалась, критически говорить о подруге не хотелось, но в этот момент Хворост был для неё дороже всего, а его взгляды она знала. «Да они богатые, её Сашка четырёхкомнатную квартиру имеет, работает примерно в той же структуре, что и мой Аркадий, но в карты не играет, не пьёт, книг не читает. Делать нечего, вот они и пристрастились к страйкболу». Семён, понимая свою старомодность, всё же спросил: «К че-ему?» Алёнка рассмеялась: «Ну игра такая, наподобие школьной зарницы или бойскаутского чего-то. Но для богатых. Ходят в парки, прячутся и стреляют друг в друга, но мягко, пластиковыми шариками. Типа активный отдых. Стреляют, чтобы убрать негативные эмоции. Вот ты виски или коньяк пьёшь, а они на воздухе бегают, среди травы и деревьев. Игра может быть разной. То как бы армия, то рейнджеры и бандиты, то пограничники, которые нарушителей отстреливают. Ты же сам о погранвойсках роман написал». Хворост помотал головой: «Нарушителей не видел, но жизнь была там на выживание». Алёнка прильнула к нему: «Ну не сердись. Я же в это не играю. Я же рабочая пчёлка, я электровеник. И вообще, как тебя узнала, я ни с кем!» Но ему всё равно, что было там, что было до того, до него, он как-то старался не допускать этого до своего сознания. Сколько любовников было у Екатерины Первой до Петра?! Но Великий Пётр женился на ней и сделал императрицей. Семён дёрнул головой вверх и немного вбок. Он видел, что Алёнка абсолютно растворялась в нём, была абсолютным воплощением любви. «Родной мой, счастье моё, я так рада, что ты есть и что я свалилась тебе на голову! Ты изменил мою жизнь и меня вместе с ней. Ты научил меня многому. По-новому думать, по-новому чувствовать. Знаешь, если выразиться аллегорически, то и в мыслях, и в чувствах я перестала сутулиться. Понимаешь, о чём я? Ведь меня прислала тебе богиня любви, а она не могла ошибиться. Как я помню, её зовут Афродита. Вот я какая грамотная! Целую». Поэтому её уход он воспринимал не как уход к другому мужчине, тем более не как возвращение к мужу, а как предательство Любви, которую наслала на них богиня. Так странно, как будто никогда они не касались телом тела, не дышали одним воздухом, не любили друг друга страстно и преданно!.. Будто страстных писем ему не писала. Кроме самых любимых и преданных женщин… Пытался успокоить себя, вспоминая первую жену Казбека Касымова, Веткиного мужа. У него было несколько жён, Ветка – последняя. Когда-то он делился с Хворостом интимными подробностями своей жизни. Уже будучи второй раз женат, Касымов завёл роман с одной музыковедшей из родовитой семьи, которая писала ему длинные письма, он ими хвастался приятелям, там к нему было обращение с прописной буквы: «Как они смели поднимать голос на Тебя, если бы они могли понять, кто Ты такой, что значишь в Русской культуре. Ты, как Данко, освещаешь своим сердцем путь своим современникам, которые Тебя не понимают». Семён даже не сравнивал эти письма с Алёнкиными – разный уровень таланта, но теперь в тоске видел, что модель одна. Кому сейчас Алёнка пишет такие письма? Ведь не мужу. А вот того, кому пишет, он бы убил, если б добрался до него. О, эта женская энергия по завоеванию мужчины! А потом? Касымов был из Махачкалы, делал быструю карьеру, заводил контакты с москвичами, как-то позвал к себе домой весь отдел. Была водка, беляши, солёные грибы, селёдка, пирожки с рыбой, которые напекла его первая жена, шатенка Настюшка. В какой-то момент Касымов стал приставать к Настасье, чтобы субсидировала на водку. Та, покопавшись в дамской сумочке, выдала требуемую сумму, потом что-то пробормотала. «Да ты вслух прочитай, – сказал Казбек, – смешно». Она и прочитала: Бородатый философ Произносит много слов, Но конец у них один: «Настька, дай на магазин». Пока Казбек бегал, Семён прошёл на кухню покурить. Невольно он полуобнял Настю за плечи, притянул к себе. И вдруг она прижалась к нему, зашептала, пряча голову на груди: «Любимый, любимый…» Испугавшись – как-то не по себе стало от этой лёгкости отношения женщины к своему телу, – Семён оторвался от неё и вернулся к пившим. Странно складывались его отношения с жёнами Касымова… *** Необходимость и случайность её брака были самой Алёнке ясны. Любви не было, но без мужа она бы пропала в этой жизни. При знакомстве с Семёном на его вопрос, замужем ли она, Алёнка, глядя на него сияющими глазами, отмахнулась: «А, какой-то там муж!» Когда ехала отдыхать с мужем, писала Хворосту: «Я буду осторожна. Да и он хороший водитель». Как-то: «Про тебя спрашивал, ну про моего заведующего сектором. Спрашивал, будет ли приставать». И грустно-комически морщила носик: «Если узнает, порубит на котлетки». И добавляла деловито: «Надо увеличить конспирацию». После слов, что «порубит на котлетки», Хворост с любопытством спросил: «Ты так уверена? Были прецеденты? Случаи были?» Она вспыхнула: «Я знаю слово прецеденты. И они были». Но тут же смягчила тон, прижалась к нему, как было всегда, когда рассказывала о случаях сомнительных: «Был у меня знакомый. Он и мужа немножко знал. Ничего у меня с ним не было. Ну поцеловались пару раз, грудь мне пару раз погладил… А уж вообразил… Пришёл как-то в гости. Ну и муж как-то отвернулся, а он меня вдруг приобжал, как дурак, будто свою собственность. Ну и получил по полной программе». Конечно, вспомнился Лорка: «Я думал, что она невинна, а она жена другого». Но он знал, что она не невинна. Но всё равно она казалась, как Афродита, вечно не то чтобы девственной, но желанной. У Афродиты был муж – кузнец Гефест, ковавший богам оружие, а Алёнкин муж работал в военной промышленности. Хворост, однако, себя Аресом не считал, несмотря на погранвойска. Алёнка была для него совершенно чиста тогда. Хотя прошлое всё же порой прорывалось в ней. Как-то она приехала к нему, когда Валентины и Кристины не было дома. «Я пойду тебя провожу, – сказал он Алёнке после трёхчасового секса. – Ладно?» – «Зачем?» – «А как иначе?» – «Ты прямо как нездешний. Я такого не видала никогда». – «Тебя разве не провожали?» – «Всякое бывало». Она шла с ним по дороге к автобусу, откусывая по дороге яблоко, из тех, которые он для неё приготовил. Она ему рассказала, как из-за её пристрастия к яблокам отец прозвал её «плодожоркой». И, остановившись, сказала: «Я себя с тобой чувствую снова маленькой девочкой». А до этого, отдыхая на раскинутом его диване (она уставала скорее, его её молодость возбуждала невероятно), она вдруг сказала: «Раньше я, когда в Москву переехала, была бронтозавром, а теперь я ки-и-са. С тобой я киса». Он звал её Большой Кисой, Чернобуркой. Да и много было прозвищ. Да уж, большая чёрная кошка! А когда им удалось, наговорив что-то своим законным половинам, сорваться на неделю в Пицунду и там поселиться в Армянском ущелье, сняв комнату у старой армянки, то наступила, как ему казалось, неделя непрекращающегося счастья. Она ходила с мутными, счастливыми глазами, видя только его, а он – только её. Все снимавшие соседние комнатки отдыхающие смотрели на них с явной симпатией. Они сказали, что они молодожёны и у них медовый месяц, и это почему-то всех радовало. Хотя им казалось, что ночами (да и днём) они сотрясают весь домик, а от её стонов люди не должны бы были спать. Но никто не обижался, даже армянская семья, сбежавшая из Персии-Ирана, свозила их на озеро Рица. Это было прекрасно, и Алёнка чувствовала себя на законном месте, когда прятаться не надо. Она просто расцвела. Хворост принадлежал ей полностью и безраздельно. Они ходили в местные кафешки, пили вино, ели шашлык. Правда, летя туда, Хворост решил попробовать вегетарианство, но на третий день сумасшедшей любви он ушёл из их жилища, ничего ей не сказав. Алёнка испугалась, но соседи, смеясь, показали им на харчевню, которая была внизу под горой. И она нашла его, поглощавшего за деревянным столом миску шашлыка. Больше он не экспериментировал. Всё же пришлось вернуться в Москву и разойтись по законным углам. А поначалу он хотел с ней завязать. В самое первое свидание он оказался неуспешен, и Хворост тормозил их встречи, избегая Алёнку. Но как-то на посиделке после Московской международной конференции встретил бывшего однокурсника, ездившего с ним когда-то в Белые Столбы, ставшего менеджером крупного издательства по переводной литературе, Олегом Любским, который ныне представлялся так: «Олег Иванович, топ-менеджер». Было видно, что Олег преуспел. По циничному взгляду богатого человека, которым он смотрел на сидевших в зале за столиками женщин, он почему-то напомнил Семёну Тримальхиона, разбогатевшего вольноотпущенника из петрониевского «Сатирикона». Не то чтобы что-то изменилось в нём (всегда был гулёной и распутником), но вошло в новую степень. Однажды Семён спросил его, откуда у него такая странная фамилия. Олег важно ответил: «Из Боголюбских родом ведёмся. Только ветвь боковая». Семён решил, что шутка: «Да ладно!» «А что? Я ж говорю, что мы из боковой ветви. Обычно у побочных часть фамилии отсекают. Вот у моих Бога и отсекли. Так и я без Бога остался». Потеря Бога целой фамилией совпадала с идеей Хвороста об утрате вертикали в современном мире. Но, может, утрата началась раньше? Они пили виски. За соседним столиком пузатенький мужик время от времени привставал, вскидывал вверх руку и убеждённо восклицал: «До моего ума человечество ещё не дошло!» И снова садился. Олег усмехнулся: «Кому его ум нужен? Ладно, выпьем». И Семён вдруг безо всякого ума рассказал, что хочет взять к себе в сектор красивую молодую женщину, что она ему чрезвычайно нравится, но раз уже была с ней у него неудача, непонятно, что дальше делать. «Как звать-то, старичок? Я почти всех баб по Москве знаю». Семён сказал, что девушка на много лет младше его, переводами дамских романов подрабатывает, а зовут Алёна. «Ха-ха, – сказал Олег, – Алёнка Леденёва, что ли? Смелее. Я, когда пробил первый её перевод дамского романчика или детектива, не помню, попросил экземплярчик по выходе подарить, а она мне мейл прислала, типа: «Олег Иванович, вы волшебник, не иначе. Спасибо огромное. Экземпляр вам – это меньшее, чем я могу вас отблагодарить». Ну, написал ей, где и как можем увидеться. Ответила: «Олег Иванович, спасибо за наставления. Всё поняла. Буду действовать сообразно». Ну, старичок, не смог отказаться. Пару раз, но удовольствие огромное. Очень, очень, старичок, сексуальна. Если есть возможность, попробуй». Когда он узнал от Олега, что Алёнка дважды отдалась ему за публикацию её переводного дамского романчика, в груди похолодело, ноги перестали двигаться. Стало от рассказа Олега тяжело, но вспомнил глаза женщины, которые горели при взгляде на него, и роман продолжился. Её муж получал немалые деньги, но, как рассказывала Алёнка, был сумасшедший преферансист и почти всю свою зарплату проигрывал в карты. Как-то рассказала Семёну, что нашла характеристику мужа из детского сада. «Ребёнок общителен, хорошо кушает и играет». И добавила, усмехнувшись: «Тридцать пять лет прошло, ничего не изменилось». Она была из Мордовии и из подмосковного городка Проточино, и не совсем русское было в её узковатых глазах, что-то было в ней намешано: и славянское, и мордовское, и армянское, и еврейское. Коктейль получился удивительного вкуса. Муж-москвич её почему-то к себе не прописывал, и они снимали однокомнатную квартиру. Пробиваться приходилось без особой надежды на мужа. Работать девочка умела, борьба за жизнь требовала энергии. Семён как-то подарил Алёнке томик Тютчева, прочитав строчки: «О, как на склоне наших лет / Нежней мы любим и суеверней». Она поцеловала его в щёку, сунула томик в сумочку, сказав: «У тебя вовсе не «склон». А через пару дней, при новой встрече, протянула томик: «Ты не имел права его мне дарить, там надпись твоей первой жене». Он открыл и со смущением прочитал то, о чём давно забыл: «Моей Валентине, моей звезде, моему мечтанью». Он что-то бормотнул, книгу забрал, сказав: «Я тебе новую куплю». Она ответила: «Я уже купила». Вообще с классикой она дружила. Хотя реакции её порой Семёна удивляли. Он пошёл с ней на «Горе от ума». Её немного раздражал Чацкий: «А чего он приехал спустя три года и думал, что его ещё ждать будут?!» Хворост возразил: «А Ярославна?» Любовница быстро нашлась: «Ну, она жена была, ей положено ждать». При этом словно забыла, что сама замужем, что и это не мешало ей не только не быть верной Ярославной, а искать, меняя любовников, более выгодную партию. Приезжая к матери, делала вид, что читает его научные книги. Мать, которая знала об их романе, говорила: «Делаешь вид, что читаешь, а сама фотографией его любуешься». Это она ему сама со смехом рассказывала. Всё же некоторые его философские статьи она читала. Как-то даже написала: «Ты всё ругаешь меня, что я не читаю твоих статей. Вот, читаю. Приходится по пять раз каждую страницу перечитывать. Или ты слишком умный, или я дура. Но ты помни, что я всё равно твоя девочка». Зато игрива была как котёнок. Когда в перерывах между любовью он спрашивал: «Кто моя радость?», она, продолжая любовную игру, как школьница, поднимала руку и морщила носик, восклицая полувопросительно-полуутвердительно: «Я?!» Удивительно, как любовь смывала с женщины всё её прошлое, да и с него тоже. Но как-то он произнёс слова: «менеджер Олег». Она сразу напряглась и сказала, переходя на «вы»: «Олег был давно, он испугался меня, ответственности побоялся, да вы его не знаете, он вас не касается». Увы, он знал его, слишком хорошо знал. И тем не менее он верил, чувствовал, что она любит его. Любит и готова сражаться за него. Настоящая русская женщина. Вышла статья в журнале «Наше всё», где было, как свойственно русскому постмодерну, огульное ругательство, и Хворост попал в ряд совсем чужих ему по взглядам людей: «Все эти хворосты, дугины, хоружие…» – писал их фамилии с маленькой буквы критик Дедекинд (псевдоним, очевидно), чтобы унизить. Влюблённая храбрая девочка Алёнка сказала, сжав кулачки, когда он рассказал ей об этой статье по дороге к месту любви: «Хочешь, побью автора?» Да, она была настоящая. «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!» Это была «Песнь песней». Он тупо смотрел в экран компьютера, то включая, то отключая оutlook, ожидая, вдруг Алёнка опомнится и напишет что-нибудь человеческое. Он понимал, что ведёт себя как умалишённый, безумный, отправляя каждый день письма, вместо того чтобы пойти в издательство, встретить её, вернуть нормальное общение. Но не мог. Потому что, когда она приехала в институт забирать документы, он повёл ее в ближайшее кафе выпить глоток чаю или кофе, она была так холодна, смотрела в сторону, ответы цедила сквозь зубы, так что после этого он и подумать не мог о встрече. Почему-то думал, что он словом её вернёт. И больше ни разу не попытался её увидеть. Солопову про это он не рассказал, понимая, что тот просто определит его поведение как типичное сумасшествие. Почему не искал? Не стоял у порога работы? Ведь ни с кем из друзей не познакомила. Муж как некий миф. Они общались только с его друзьями. Про её друзей он только слышал, да и то про одну – Лику Мышку, про остальных подружек говорила: «Да это «oblico morale», ей ничего про тебя рассказать не могу». Пока Алёнка отвечала на письма, оставалась надежда. Потом что-то резко изменилось, она замолчала. Похоже, что устоялся новый покровитель. Тоска стала застылой, тупой и нехорошей. Когда они сидели в том кафе, она бросила, глядя на него: «Вы что думаете, я вас боюсь? Просто вы стали мне совсем чужим человеком». Он как-то предсказал ей, что она его забудет, разлюбив, что Бунин гениально сформулировал: «Но для женщины прошлого нет: / Разлюбила – и стал ей чужой». Она гордо вскинула голову, тряхнув волосами, и бросила: «Бунин не понимал женщин. Если женщина когда-нибудь по-настоящему любила какого-то мужчину, то этот мужчина никогда не станет ей чужим». Но вот стал. Слова её как ножевые удары. «Нет человека, который мне сделал бы столько плохого, как вы». Когда? Она оставила его, он писал злые письма, это был его эпистолярный амок, но в делах всегда старался помогать. И вдруг порвался коралловый браслет, который всех восхищал, он привёз ей из Франции. Он так шёл к её черным волосам. Потом сломался принтер, который он ей подарил. Всё, что было от него, стало вдруг ломаться, словно память уничтожалась. Да, поздно он понял, что надо было делать… Надо было, по меньшей мере, всё время говорить о любви, а ещё проще – снять квартиру, привезти её туда и сказать, что это для неё. Это была какая-то абсолютно дикая ошибка – отвергнуть её, завалить оскорбительными письмами. Или безумие? А может, безумие – псевдоним эгоизма? С месяц назад, когда Хворосту стукнуло 66, насмешливый питерский приятель прислал поздравительный мейл: «Дорогой наш Хворост! Поздравляем тебя с наступающим Днём. Осталось совсем немного: ещё одна шестёрка справа или слева – и тебя будет бояться всё прогрессивное человечество. Целуем тебя – прямо в твой праздник – и – с твоего позволения – всех твоих красивых женщин». А из престижного фонда в те же дни пришло неожиданное письмо, как бы подтверждая его известность: «Уважаемый Семён Георгиевич, дорогой друг и соратник, незаурядный исследователь российской ментальности, тревожного настоящего и достойного будущего России! Вместе со всем нашим сообществом трепетно поздравляю Вас с днём рождения! Ваш факел свободы согревает наши души! Мы с нетерпением ждём Ваших новых книг! Здоровья и радости Вашим близким и родным. Всего доброго. Ваш». А перед этим оскорбительные эсэмэски. Была в Прибалтийском институте такая Таня Пузовкина, бледная завистливая мелкая чиновница от науки. Хотел уехать подальше от Алёнки в Таллин – там его знали. Он был автором книги о Лотмане, но не входил в «стаю». Устроил Лотмановскую конференцию, она была типа секретаря. А генеральный секретарь, как показала отечественная история, всегда важнее и наркома, и директора, и тем более пришлого профессора. Она когда-то училась в Лотмановском семинаре и написала книгу о Фаддее Булгарине. Хворост много раз замечал совпадение в литературоведении героя и автора. То ли литературовед не случайно выбирает своего персонажа, то ли в процессе писания вживается в своего героя. Пузовкина вжилась в Булгарина, травившего Пушкина, поляка, воевавшего против России, а потом служившего верой и правдой императору Николаю. Тынянов вложил в уста Булгарина слова о Пушкине: «Почему ему слава? Казалось, оба старались по начальству. Судьба есть вещь несправедливая». Русская женщина в Эстонии – вроде поляка из наполеоновских войск в Петербурге. Сломанное сознание. Знаменитости всегда имеют интеллектуальных холуев. Она всячески старалась его выжить, чтобы вести дела Лотмана. Он и не претендовал на это, но выживание сопровождалось мелкими пакостями. Он писал: «Таня, добрый вечер. Дошли ли до Вас мои тезисы?» Она ответила: «Дошли!» Он: «Годится?» Она: «А кто Вы?» Уже в этой фразе явно звучало хамство, поскольку смс даёт имя отправителя. У Хвороста оно не было скрыто. Он: «Вы же мне ответили, что мои тезисы дошли. Моё имя Семён Хворост». Она: «Я была в этом уверена». Он: «Тогда не понимаю, как понимать Ваш вопрос. И отсутствие ответа». Она не ответила. Издёвка бледной моли. Генеральная секретарша пришла к власти. Телефонный звонок напомнил, что кроме его переживаний идёт другая жизнь. Мрачная дочка с торжественным ехидством позвала его: – Кто-то очень на тебя злой звонит. – С чего ты взяла? Она только глянула на него через плечо недобрым взглядом и ушла к себе. Семён чувствовал отчаяние от того, что его собственные дети не любили его. И трубку поднял с внутренней тревогой. Голос и вправду был злобный, это звонил Казбек Касымов: – Ты, Хворост, совсем рассудок потерял. Я всё про тебя узнал, про тебя и про твою шлюху. На неё все деньги тратишь? Не на первую же свою. Там смешные алименты да квартплата. Я тебе Иветту отдал, а ты ей даже сносной жизни создать не можешь. Квартиры толковой не сделал. Однокомнатная квартира – это не квартира. Маленькая дачка, которую ты с помощью той же Ветки сумел в наследство получить, мелочь. Эта женщина заслуживает дворец. Она уже почти десять лет ездит на той же «Хонде», что я ей когда-то купил. Ты когда прилично зарабатывать начнёшь, членкором когда станешь? А потом, Хворост, ты её элементарно кинул. Она, когда к сыну приезжала, этими словами мне и сказала. Ты ведь хоть и развёлся, а на Ветке не женился. И семьёй с ней не живёшь. Купи себе квартиру в том же подъезде, если тёща заедает. Могу денег одолжить. – Мне не надо. – Смотри! Не образумишься – доберусь. – Это каким же образом? – спросил с сомнением Хворост. Но Касымов уже повесил трубку. Изменился Касымов, голос стал твёрдым, исчезла восточная разнеженность. А раньше любил, выпив пару рюмок коньяку, развалиться в кресле и, ухмыляясь, декламировать один и тот же стих: Хорошо жить на Востоке, Называться Бен Гасан И сидеть на солнцепёке, Щуря глаз на Хоросан… Теперь жёстко требует. На самом деле деньги на такую квартиру Хворост почти скопил, но Ветке не говорил, тянул непонятно почему, отстаивая последние месяцы своей свободы и независимости, живя в промежутке времени и пространства. Только ближайшие друзья знали о собранных деньгах, что ещё неделя или две, и он сдастся, отдаст деньги за уже сговоренную однокомнатную квартиру в одном подъезде с Иветтой. Страшно было подумать, что почти каждый день он будет видеться в одном подъезде с Веткиной матерью. И хотя и это он перенёс бы, терпелив был, но хотел немного ещё побыть на воле, дописать статью, пока книги стояли на полках в нужном порядке, а на новом месте будет груда ящиков, которые не сразу разберёшь. Друзья острили, тоже воображая груду книг, которую Хворост должен будет перевезти. Приятель Крушинин ему сказал: «Поскольку ты бабник и душа у тебя языческая, а книги твои никому не нужны, ты должен попросить, чтобы тебя похоронили со всем твоим скарбом, то есть с книгами». Посмотрев сбоку и как-то сверху вниз, как всегда, когда в нём просыпалась мудрость попугая, Семён изрёк очередную хохму: «Тогда могилу придётся рыть ковшовым экскаватором». Он вернулся в свою комнату, а в голове зазвучала тоже преследовавшая его строчка: «И грудь моя на поединке / Не встретит шпаги жениха». А может, и встретит… Литературный он был человек. Но надо было всё же что-то делать, хотя бы просмотреть свою статью перед сдачей в сборник. Статья была опубликована в журнале, но перед сборником можно было что-то ещё поправить. Это была статья о Вечной Женственности. Алёнка просто пленилась ей. Даже писала ему, что давала читать матери. «Давай снимем квартиру», – сказал он как-то Алёнке, когда стало понятно, что удержать её он не может иначе. Она всё больше отчуждалась. Ещё встречались, но от ласк в чужих квартирах отказывалась. «Не, не надо. Когда ты предложил жить вместе, я поняла и поверила. Но разрушить твою семью – для меня немыслимо». Хворост тогда даже вздрогнул: «Какую из двух семей она имела в виду?» А Алёнка продолжала: «Поверь, я оценила этот твой шаг. Но мне от издательства, где я перевожу, обещали жильё, – ляпнула она, испугалась и добавила быстро: – Непонятно, почему и за какие такие мои заслуги». Он сделал вид, что не понял, а может, и вправду не понял. И в самом деле, за какие заслуги? Мало ли что. И всё же, когда он пытался прагматически разобраться в их отношениях, он начинал думать: правильно, что он не связал жизнь с юной женщиной. Из-за дочек. Возвращаются все, кроме лучших друзей, Кроме самых любимых и преданных женщин… |
Похожие:
 | Урок 114. «Мятежный человек, полный бунтующих страстей». Слово о... Урок посвящается биографии писателя и обзору его творчества. Лекция учителя и сообщения заранее подготовленных учеников о личности... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Основным средством воспитательного воздействия на уроке было и остается слово – слово учителя, слово писателя |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Твардовского; познакомиться с общественной деятельностью писателя; увидеть постоянный и мучительный путь Твардовского к правде; проследить... | | Лекция «Вредная пятёрка». Интерактивная беседа по теме «Что вредно и что полезно» ... |
| Учебно-методический комплекс по дисциплине опд. В. 04 В. Распутин... В. Распутина, значение решаемых писателем нравственных проблем. Определяется важность изучения творчества писателя в школе, обсуждаются... | | Тема «Отражение света» Образовательная – сформировать понятие отражения света, раскрыть сущность законов отражения |
| План урока: Организационный момент. Работа над произношением. Работа... Закона Российской Федерации «Об образовании» (редакция от 1 декабря 2007 г. №309-фз) | | Международный литературный конкурс «Купель» 2012 2013 года по произведениям... Номинация: методическая разработка «Урок-беседа по повести-хронике «Сплетение душ» |
| Рабочая программа По детским болезням Для специальности 060103. 65 Педиатрия Программы по детским болезням для студентов педиатрических факультетов высших медицинских учебных заведений (Москва, 2000г.) | | #15. Коля ловил девчонок, окунал их в лужу и старательно измерял... Григорий Остер. Сборник задач по физике (фрагменты) Предлагаю Вашему вниманию сборник задач по физике составленный известным детским... |
| Урок – беседа по повести Оборудование: портрет писателя, выставка книг, слова В. Распутина : «У старух меня особенно поражает спокойное отношение к смерти,... | | Александр Григорьевич Цейтлин Труд писателя «Труд писателя»: Советский писатель; Москва; 1968 В книге правомерно исследуются и проблемы психологии творчества, воспитания писателя, его подготовленности к литературной работе,... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Хором, по слогам читаем 1 слово (слово закрывается) – пишем это слово; читаем 2 слово (слово закрывается) – пишем это слово; читаем... | | Учебно-методический комплекс по модулю кв15 Язык писателя Факультет филологический Цель: формирование понятия «идиостиль писателя»; приобретение студентами углубленных знаний о жизни и творчестве М. А. Шолохова одного... |
| Разработка урока на тему «Как правильно мечтать?» Разработка урока на тему «Как правильно мечтать?» по повести Ф. М. Достоевского «Белые ночи» | | Разбойник Цель:- познакомить с Виды и формы работы: слово учителя, работа в группах, словарная работа, слушание, беседа |
