Чугунов Владимир Аркадьевич родился в 1954 году в Нижнем Новгороде (тогда г. Горький), служил в гсвг (гдр), работал на Горьковском автозаводе
Скачать 2.37 Mb.
|
Мороз и солнце; день чудесный! Ещё ты дремлешь, друг прелестный, Пора, красавица, проснись… И мне уже грезился этот «друг прелестный», приютившийся на моём диване в ярком солнечном луче. Милое, прелестное существо, ожиданием встречи с которым я томился по ночам. Затем я поступил в университет. Усиленные занятия (а мне всё давалось с трудом), но, скорее, возложенный тайком от родителей по неразумию строгий пост (в последнюю неделю перед Рождеством я вообще перешёл на ржаные сухарики и сырую воду) в начале второго семестра пошатнули моё и без того слабое здоровье. Три месяца, до середины апреля, я пролежал в туберкулёзном диспансере, с пятном в лёгких. Учёбу пришлось до времени оставить. Отец, напуганный моею болезнью, запретил мне по выходе из больницы всякое чтение, предоставив возможность всё лето вести беспечный, здоровый образ жизни. Но я к этому был не расположен и тайком, под одеялом, разумеется, кроме евангелия, которое бабушка «для поправки» всё же давала мне читать, продолжал почитывать, правда, в основном уже Жуковского, брал книги на реку и, может, так бы и втянулся опять, кабы не перемены, наступившие и в моей жизни и в нашем доме со дня отесиных именин. Всё сошлось к одному: и моя любовь к Маше, и перемены в нашем доме, и наши поездки сначала в Печерскую церковь, потом в Великий Враг, к отцу Григорию. Отец, забыв и про свои картины и про охоту, стал частенько уезжать по каким-то неотложным делам в город. По бумагам он был с мамой в разводе, что дало отцу возможность выхлопотать квартиру в городе. Мама скучала, заметно спала с лица. И я частенько стал видеть её задумчивой, сидевшей в одиночестве за кухонным столом. Даже с Митей она перестала заниматься. Бабушка тоже переживала, а потом подалась в паломничество, практически каждую субботу и воскресенье уезжая на пароходе или в Великий Враг или в Игумново, на могилку к Михаилу Сметанину, которого почитала за святого и к которому ещё с войны (предсказал дедушкину гибель) ездила за советом и душевным утешением. О Михаиле Сметанине (она его ещё называла Дедакой), как и об отце Григории, я много раз слышал от бабушки. Вскоре я заметил, что и Елена Сергеевна стала частенько исчезать по вечерам из дома, а в выходные, когда я её обычно навещал, стала уезжать в город. Встречи наши стали совсем редки, но всякий раз я стал замечать и в моём милом друге перемены. То она, проходя мимо, нечаянно заденет меня бедром, то шевельнёт рукой отросшие за лето и ставшие «ужасно курчавиться», как говорила она, волосы, а то вдруг откинет их со лба и посмотрит на меня как-то насмешливо-тревожно, а то вдруг засмеётся и ни за что не скажет, отчего, или того хуже, вдруг нечаянно распахнется её халатик и я увижу её обнажённую до бедра ножку, а иногда наденет своё новое платье, с кокетливой стоечкой, буфами и завязочками на тонком разрезе груди и пройдётся передо мной как на подиуме. Я, разумеется, недоумевал, иногда краснел, но особенно не задумывался над этим, считая обыкновенной небрежностью или «схождением с ума» от скуки. События только нагнетались, как в воздухе гроза. Мне было недосуг разбираться во всём этом, и я продолжал тянуть тот сладостный нектар, которым наделила меня судьба в это лето. Я был счастлив, как всякий влюблённый, и от этого совершенно слеп. И потом, мне хватало своих забот. Не знаю, сколько всё это могло продолжаться, не случись с нами со всеми настоящая беда. На мою голову, во всяком случае, она свалилась не сразу и не одна, а потянула за собой хвост разных неурядиц, лишений, недоумений, а потом и настоящих бед. И началось, как мне кажется, с Машиных именин… Но сначала о том, что перед тем было, а то будет не понятно, почему все эти события привели меня к такому неординарному, странному и даже невозможному для моих лет решению. 7 На другой день после нашей ночной прогулки за озеро, в воскресенье вечером мы были на танцах. И в этом не было б ничего особенного, если не знать, что на танцы (если не считать озорного младенчества) я попал впервые. Вообще же, на танцы в нашем посёлке и из соседних двух тогда ходили, практически, все. Это было единственным местом и для знакомства, и для приобщения к той новой музыкальной культуре, которая из далёкой Англии, минуя всякие запреты и препоны, хлынула к нам, почти мгновенно захватив умы и сердца большинства молодёжи. Родители наши, конечно, ни нас, ни песен наших не понимали и даже всерьёз не принимали, но и не мешали нам, порою, безоглядно следовать той новой музыкальной культуре, которая захватила власть над нашими сердцами. Кстати, это была одна из причин, почему я смеялся над мамой и Митей, слушая их безнадёжно, как мне казалось, устарелое «Аве Мария»… Митя и сам это понимал, и часто, по просьбе Маши, довольно забавно, но очень мелодично и точно пел: «Ес ту дей», которую, выучил на слух. Но как, спрашивается, я, мечтатель, увлечённый каким-то допотопным Жуковским, мог увлечься всем этим? Скажу откровенно. Может, и ошибусь, конечно, но мне кажется и «сам битлз» и всё, что за ним, вышло из той же самой мечты. Да что там! Мечтам – да еще каким! – тогда предавались целые государства! Достаточно назвать хотя бы коммунизм, убиенных воробьёв и космонавтику! Глеб в местном ансамбле был «первой скрипкой в оркестре». И голос, и исполнение – всё на солидном уровне. И, конечно, был просто-напросто поражен тем, что какая-то, хотя и «на половину столичная Маша», посмела этого не оценить. Первый раз, кстати, именно в это воскресенье, на танцах. Танцплощадка находись в небольшом парке за нашим одноэтажным клубом, в котором не только регулярно крутили кино, но и довольно активно занимались художественной самодеятельностью – хор, народные и бальные танцы, классы игры на фортепьяно, баяне и гитаре. Всем этим заведовал Леонид Андреевич, подрабатывая (разумеется, незаконно) ещё и на дому. Но к лету всякая самодеятельность, вообще во всех окрестных клубах, замирала, и только единственная на всю округу летняя танцплощадка жила и будоража умы и сердца как людей, так и нелюдей. Эти нелюди кучковались возле редких скамеек парка, тянули из горла какой-нибудь «Солнцедар» или «Рубин», закусывая затяжкой одной на всех сигареты и шли с кем-нибудь «разбираться». Это единственное, что иногда, если не было такого же забулдыжного, как и они сами, участкового, и запаздывало «дээндэ», состоящее из наших родителей, омрачало танцевальные вечера. А так всё проходило тихо, спокойно и чинно. В тот вечер перед танцами у меня случилась беда. Наводя через пропитанную стиральным порошком марлю стрелки на свои единственные брюки, я носком утюга пропорол на самом видном месте дыру. Материал до того износился, что его не только невозможно было зашить, но невозможно, казалось, было пришить и заплату. Мама, бабушка, которых я тут же обременил своей заботой, и так и эдак вертели мои брюки, но долго не могли ничего придумать. – А Лёшины, светлые, в ёлочку! – осенило бабушку. – Да он в них утонет, – возразила мама. – И это… Ну… ещё подумают, прости Господи, что в штаны наложил. – А поддяжки на что? – Так у него нет пиджака. А в отцовом он вообще будет как клоун. Да ещё такая жара! – А я подтяжки пущу под рубашку, а её на выпуск! А что? Так ходят. Когда подогнули штанины и я всё это одел, Митя просто убил меня. – Как беременный! – А мы в поясе щас ушьём – и ладно будет…– тут же сообразила бабушка. – Сымай. Всё было ушито, подогнано, насколько возможно прилажено, прикрыто сверху рубашкой, и всё равно такого дикого и телесного (в поясе брюки доставали чуть не до груди, подтяжки резали плечи), и душевного («как клоун») дискомфорта я в жизни ещё не испытывал. Придирчиво глянув на себя в зеркало, я откровенно заунывал. – Да куплю я тебе завтра брюки, куплю! – сказала мама. – А теперь иди. Когда стемнеет, никто и не заметит даже. – Когда стемнеет… Когда еще стемнеет? К десяти? А меня ждут уже! И танцы – до одиннадцати! – Ну, и сиди тогда дома! – рассердилась на меня бабушка. – Ишь, генерал какой выискался! – Скажи еще – космонавт. – И скажу! – Мотоциклетного шлема только не хватает, – вставил опять Митя. – По шее захотел? – Ну ладно, ладно…– перебила мама. – Вон! Лучше в зеркало на себя посмотри. Жених уж! А всё – по ше-эе… – Интересно. И чей же он жених? – состроил презрительную мину Митя. – Ничей. А просто – жених. А ты помалкивай. Убирайся, убирайся. И через пять минут проверю, какой у тебя порядок. – Пойдем, баб, мы тут с тобой как всегда – лишние… Да ты не горюй. Женюсь и заберу тебя к себе… – сказал он, вздохнул и положил бабушке руку на плечо. – Ишь, шутник тоже… – Почему шутник. Я серьёзно. Не сомневайся, у меня тебе будет не хуже. – Ну, коли так, пошли… – и спросила, чуть улыбнувшись: – Порядок что ль у тебя в комнате наводить? – А что, это тебя так огорчает? – Ай, ай… Ну, хитрец! Ну пошли… И они ушли. А я, насилу высидев до начала сумерек, побежал через сосновый бор к Паниным. Разумеется, я их не застал. Вообще никого. Дом стоял в полном мраке. «Неужели все ушли?» И я направился к парку. В сосновом бору, через который я шёл, уже безраздельно царствовала ночь. Тьма была хоть выколи глаз. Тёплый воздух, насыщенный запахом хвои и трав, пьянил голову, а моё сердце было готово разорваться от восторга. Когда я подходил к парку, там уже вовсю шли танцы. Народу была тьма и на самой площадке и вокруг. Стайка шпанцов сновала вокруг с крапивой в руках в поисках жертвы. Обыкновенно это были те, про которых пели «никто не приглашает на танцы, никто не провожает до дома». Когда все танцевали, они как раз и сидели у деревянного ограждения на скамьях, которыми была обнесена двумя полумесяцами площадка. Их-то, точнее какую-нибудь одинокую «тихоню и не модную совсем», и донимали шпанцы. Просовывали через ограду, под лавкой куст крапивы и жогали по ногам. Ой, что тут начиналось! Визг, брань, плевки – всё это в изобилии и в полном аксессуаре летело в сторону отбежавших на безопасное расстояние и картинно покатывающихся от хохота шалопаев. Но и им порой доставалось, поскольку нарывались они и на таких, которых все же и приглашали, и провожали. Тут уж было не до хохота. И событие развивалось так. «А ну иди сюда-а! Я кому сказал? Догоню – хуже будет». И это действительно было так. Поэтому всё завершалось чувствительными пинками под зад. Так что даже у некрасивых и у немодных вызывало жалость. «Ну ладно! Хватит!» Затем следовал увесистый подзатыльник и окончательное примирение. Шалопаи с позором покидали поле сражения… Откуда, спрашивается, мне всё это известно? А сам когда-то был таким же дураком. Да-а! И пинки получал, и подзатыльники. Если тебя засекли, скрываться от наказания было бесполезно. Всё равно когда-нибудь да попадёшься. Так что не всё для меня тут было тайной. Танцевать я, конечно, несколько раз пробовал сначала дома, а потом один раз в школе – этот… шейк… Танцевали его обыкновенно под «квадрат», под такие четыре аккорда на гитаре. Перед Новогодним балом было дело. Митя мне аккомпанировал на фортепьяно, а я с полчаса не переставая дрыгался. Под конец спросил: «Ну как?» Он поднял большой палец к верху и сказал: «Вэри вэл!». И я ему поверил… Ну и бил же я его потом, после бала, приговаривая: «Вэри вэл, да, вэри вэл?» В общем, на танцплощадку я подниматься не стал не только из-за штанов. И пошёл вокруг, внимательно вглядываясь в однообразно дрыгающуюся в такт музыки толпу. – Ба! Знакомые всё лица! – Теть Оль? Здрасте! И вы здесь? Госпожа Панина, обмахиваясь кустиком сирени, стояла в гордом одиночестве под тополем. Тусклый свет от соседнего фонаря тенями играл на её неожиданно не то помолодевшем, не то поглупевшем лице. – И я здесь! Не видишь что ли? – А дядя Лёня? – Не слышишь что ли? И точно, только теперь я обратил внимание на виртуозную импровизацию соло-гитары. – Ишь чё вытворят, а, чё вытворят-то! И тут в деревянной раковине-сцене, возвышавшейся на метр над толпой, я увидел Леонида Андреевича. И, надо прямо сказать, смотрелся он настоящим мэтром. Об импровизации и говорить нечего. Один только Вячеслав Широков в нашем городе мог посостязаться с ним в мастерстве. Госпожа Панина была – вся ревность и восторг! «А где, – хотел спросить я, – остальные?» И тотчас увидел Машу, танцующую быстрый танец возле самой эстрады. И заметил-то лишь благодаря тому, что все вокруг постоянно оборачивались и смотрели на то, как она танцевала. А танцевала она не так, как все, а так, как у нас ещё не танцевали, так сказать, по-питерски, это и привлекло всеобщее внимание. Через неделю почти все девчонки будут танцевать так же! Всё новенькое ведь всегда заразительно среди молодых. В ту минуту на нее, очевидно, и обратил внимание Глеб. И когда Леонид Андреевич своим замечательным, ни на кого больше не похожим голосом то ли в шутку, то ли всерьёз объявил: – А теперь для той, которой среди вас нет, но она есть, исполняется ее любимая песня – «Снегопад!» Кавалеры приглашают дам! Дамы приглашают кавалеров! Послышался счёт барабанных палочек и за великолепным проигрышем послышались слова песни из знаменитых «Девчат», только не по роману Кочнева снятых, а по роману сына Демьяна Бедного, Бориса. Снегопад, снегопад, снегопад давно прошёл, Словно в гости к нам весна опять вернулась. Отчего, отчего, отчего мне так светло? Оттого, что ты мне просто улыбнулась… И Ольга Васильевна мечтательно улыбнулась. И я, было, заслушался. Мне самому очень нравилась эта песня. Но тут такое приключилось! Без всякого преувеличения! Произошло немыслимое для наших палестин событие. А именно – Маша не пошла танцевать с Глебом. И как не пошла! Вы только представьте! Леонид Андреевич ещё объявлял, а Глеб, спрыгнув с эстрады, на виду у всех подошёл с гордо поднятой головой, потряхивая спускавшимися почти до плеч, как у Леннона, волосами, к стоявшим недалеко от сцены сёстрам, кивнул им и произнёс (Люба потом рассказывала) с издёвочкой, вопросительно глянув на Машу: «Мы не знакомы? Жаль! Танцуете?» – «Я так понимаю, вы тут поёте. Ну, так идите и пойте». Глеб, повертев головой, неестественно усмехнулся. «Прикол?» и взял, было, за руку Веру, но она со всей злостью выдернула её. «О! О!». «И знаешь, Никит, весь из себя такой, цикнул сквозь зубы – и пошёл» Да, это был провал, полный провал! – Тёть Оль! Дядь Лёня-то! А? Дядь Лёня-то! – За что и полюбила… И, как сказал бы поэт, и дымь сирени отуманила её глаза. 8 – Ба! – воскликнула Люба, увидев меня, когда танцующие оттеснили их к ограждению. – Да он ещё и в белых штанах! А рубаха-то, рубаха! Ой, девочки, держите меня! Маша тоже посмотрела на меня с любопытством, но ничего такого экстравагантного, видимо, не нашла. Во всяком случае, не сказала ни слова. И я ей за это был бесконечно благодарен. – Мам! – крикнула Вера. – А папа-то!.. Госпожа Панина мечтательно улыбнулась и покачалась в такт песни. – Никит! Пригласи маму! Видишь, как ей танцевать хочется? – крикнула Люба. – Я тебя сейчас кой-куда приглашу! – огрызнулся я. – Стиляга! «Девочки, пойдёмте отсюда? Надоело…» – должно быть, что-то вроде этого сказала Маша и крикнула: – Теть Оль, мы идем! – Отцу махните! Вер, кивни отцу, уходим! Через несколько минут они уже стояли с нами рядом. Когда закончился «снегопад» и лирические герои навсегда ушли «по переулку», к нам присоединился с сиявшим, как заметила ревнивая Ольга Васильевна, «как у Фонвизина», лицом Леонид Андреевич, и мы всей гурьбой двинули к дому. Вслед нам неслось в исполнении Глеба: От зари, до зари, От темна, до темна – О любви говори, Пой гитарная струна! Ла-ла-ла, ла-ла-ла Ла-ла-ла-а, ла-ла-ла! Ла-ла-ла, ла-ла-ла Ла-ла-ла-а, ла-ла-ла!.. Не знаю, как остальные, но я понимал, для кого он старался. А уж он старался, о чём свидетельствовал свист, визг и улюлюканье восторженной толпы. – Эх, где мои семнадцать лет! – воскликнул Леонид Андреевич. – А мои двенадцать, – ответствовала Ольга Васильевна. – Мама в папу ещё в пятом классе влюбилась! – сказала Люба. – Ещё бы! Кот ещё тот! – О-ольга Васильевна! Ну как вам не ай-яй-яй? – А то!.. Нет, девчонки, не ходите замуж за музыкантов? – А за кого тогда, за сынков профессоров? – не преминула уколоть меня опять Люба. – Или за комбайнёров…– не без намёка вставил Леонид Андреевич. Я что-то такое слышал про колхозный, картофельный роман. Совершенно что-то невинное, глупое, что-то вроде сохранённой до свадьбы открыточки к Первомаю или Восьмому марта из самой далёкой деревни нашей области, куда однажды, ещё учась на повара, ездила с подружкой Ольга Васильевна, в самую, так сказать, страду и послевоенный относительный голод. Ну, и пострадала вечерок или два («внутри» и под ручку) под исполнение саратовских страданий. И всё! И ничего больше! А поди ж ты!. – А что? – тут же огрызнулась принимавшая всё всерьёз и глобально Ольга Васильевна. – По крайней мере, им теперь, в посевную и в уборочную платят много! Не то что некоторым! – Н-да, где мои семнадцать лет…– совершенно другим тоном произнёс Леонид Андреевич. – Помалкивал бы! Вечный юноша! И Маша, и сёстры помирали со смеху. Мне же было не до смеху. И не только Любины колкости были тому причиной, но и штаны, которые при ходьбе все опускались на подтяжках, мешая шагать, и мне то и дело приходилось их поддергивать. Сунуть руки в карманы я тоже не мог: они были под мышками. Одному Богу известно, чего я натерпелся! А тут ещё Леонид Андреевич подлил масла в огонь. – А ты чего рубашку-то выпустил? Ну и видок! – Модится, чай…– хмыкнула Ольга Васильевна. – Да какое там!.. Как голодранец! Заправь!.. Я безмолствовал. – Ну, заправь же, ну!.. Сразу видно, в армии не служил! И он пустился в свои армейские воспоминания. И так до самого дома, то вспоминал армию, то призывал меня к исполнению её устава. Я насилу дождался, когда, наконец, мы достигли заветной калитки. – Ну заходи… Чего встал? – сказал он в виде примирения. – Не-э, поздно. Да и спать что-то хочется…– совершенно ненатурально пробормотал я. – Ну-ну, иди, спи… И он ушёл. Ольга Васильевна ушла ещё раньше. Люба с Верой тоже сделали вид, что собираются уйти. Но Маша вдруг предложила: – А может, прогуляемся ещё? До лодочной станции? – Да ну, темно же… и страшно…– возразила Вера. – А мы как Никитина бабушка сейчас скажем: «Господи, оборони нас от всякого зла!» – и всё! Я так и не понял, в шутку это было сказано или на самом деле. – Ну, идёмте же! И, подхватив сестёр под руки, она потащила их во тьму. Ах, как хорошо и в тоже время, как жутко было в лесу! Глубокая-глубокая тишина, живой, насыщенный множеством запахов мрак и загадочное присутствие чего-то или кого-то. Маша вдруг остановилась, сказала тихо, почти шёпотом: – Слышите? – Чего? – прижавшись к ней, спросила Люба и оглянулась. – Я всё-таки думаю, учёные ошиблись. Если, как они уверяют, Бога всё же придумали, то вовсе не от страха к грозе, а от страха к темноте. Кака-ая ночь! Но-очь, но-очь, но-очь…– вторила она, имитируя эхо. – И где-то там, – она повернула голову направо, – или там, – налево, – или там…– кивнула вперёд, – во тьме, притаившись, они сидят и ждут. Жду-ут, жду-ут. Ам! – вдруг дёрнула она Любу. Та взвизгнула от неожиданности. – Трусиха! – сказала Маша, хотя в голосе её вовсе не чувствовалось храбрости, был он полон удивленной таинственности и какой-то прямо мистической жути, совсем как вчера за озером. – Не темноты надо бояться, а людей… – И бесов, – в тон ей добавил я. – Как у Гоголя, Вия? – А то и похлеще! – Страшнее чем… – и очень похоже произнесла: – «По-ды-ми-те мне-э ве-эки-и…» – Ну, Маша, ну перестань! – заныла Люба. – А вот и беседка. Никого, – сказал я и, едва переводя дыхание от страха, стал рассказывать историю, которую слышал от бабушки: – Один монах, вернувшись со службы в свою келью, увидел за столом господина лет сорока. Не успел он подумать, кто бы это мог быть, тот и говорит: «Ну, и чего ты тут небо коптишь? Знаешь, сколько ты бы мог пользы человечеству принести в миру?» А он действительно последнее время часто об этом думал. «Да как же я… уйду…и ночь…», – начал было он. «Да ты только пожелай – и я мигом перенесу тебя через монастырскую стену! У меня уж и тройка у ворот стоит! Ну, решай скорей! Да, ну же!» – «Но… кто ты? Бес?» – «А то кто же?» – «Господи, Иисусе!» – почти выкрикнул он. И бес тут же исчез. Монах побежал к старцу. А тот ему с порога: «Знаю, знаю, вам явился восьмилегионный (что-то вроде Вия) бес. Кому он является, всех убивает». «А я почему жив остался?» – «Господь, – отвечает, – известил меня, и я тотчас встал на молитву. И тогда пришло вам на ум Его Божественное Имя… А то бы конец!» А другого подвижника бес уговорил подняться на гору и идти по воздуху в рай. Разбился! А ещё одного бесы до полусмерти избили, когда он захотел в их бесовском капище себе келью устроить. И ещё раза три били, пока он однажды так же не взмолился: «Господи!» – И Господь тотчас: «Вот я». Бесы сразу исчезли. «Что тебе, Антоний?» Антонием звали. «Господи, где же Ты был, когда бесы надо мной издевались?» – «Рядом, Антоний. Ждал, когда ты Меня позовешь». – А Вий? Неужели он сильнее Бога? – Не сильнее. Но сильный. Бабушка говорит, что самый маленький бесёнок своим коготком может перевернуть всю Землю! – И почему же не переворачивает? – Бог не велит. – Стало быть, и теперь зло нам причинить им тоже Он не велит? – А то кто же? И Ангелы ещё! Ангелы-хранители нас берегут. У каждого из нас есть свой ангел-хранитель. – Как здо-орово! Выходит, когда они рядом, мы можем ничего не бояться? – Наверное. – А они всегда рядом? – Бабушка говорит: когда не грешим – да. – Когда не грешим… Интере-эсно…Когда же это мы не грешим? Ангел-хранитель…– произнесла она в задумчивости. – Это же совсем-совсем другое! Ну совершенно наоборот! Да? – Да. Я понял, что она хотела сказать. Оба мироощущения – час назад и сейчас – были диаметрально противоположны друг другу. – Хочу домо-ой! Страшно! – заныла Люба. – И правда, пошлите, хватит уже, – сказала Вера. И это первое и единственное, что произнесла она за этот вечер. Мне показалось – из ревности. Но разве Маша была виновата? – А что это за история с Пери? Вчера говорили. Я не поняла, – сказала Маша. – «Лесного царя» я читала. «Людмилу» и «Светлану» тоже. Так что за история, Никит? – Про Пери-то? И я стал рассказывать историю Пери – лишённого райского блаженства существа. Стоявший у врат Эдема ангел послал Пери на землю в поисках дара, который мог бы опять отворить изгнаннику врата Рая. Три дара были принесены к этим вратам, и только последний отворил их. Не отворила жертва павшего на поле сражения за Родину воина, не отворила любовь земная, и только слёзы покаяния великого грешника мгновенно отворили для Пери врата вечности и райского блаженства. – Как интере-эсно! – сказала Маша. – Но, неужели земная любовь – это плохо? – Не плохо…– возразил я. – Но её одной, видимо, не достаточно… У калитки Маша сказала: – Ну что, спокойной ночи? Но разве могла она после всего этого быть спокойной? Я знаю (от Любы же), что и Маша после таких бесед подолгу не спала. А всё сидела, обняв колени и уткнув в них подбородок, на диване веранды, где, как я уже сказал, ей стелили, и о чем-то думала. «Я ей: «Маш, ты что не спишь-то?» – А она: «Не спится что-то… А ты?» – «И мне. И душно. Я посижу с тобой, чуть-чуть?» – «Угу. А хорошо-то как! Слышишь?» – «Что?» – «Как звезда, с звездою говорит?» – «Чудная, говорю, ты! И вроде лоб не горячий. Да разве звёзды разговаривают?» – «Ещё бы! И даже глядят – таинственно, из глубины… Почитай у Тютчева. «И мы плывём пылающею бездной со всех сторон окружены!.. » – «Не плывём, говорю, а вращаемся и крутимся. В астрономию загляни… Отсталый, говорю, он твой Тютчев…» – «А она засмеялась и ну меня обнимать и ронять. Но я её заборола, прижала к подушке: «Спи, говорю, чумная!» Право, что – чумная!» Молчу уж о себе! |
Похожие:
 | Саченков Оскар Александрович Зав каф. Коноплев Юрий Геннадьевич Директор... Оптимизация геометрических параметров моделей на основании измерений и расчета аэродинамических характеристик |  | Александр родился 17 мая 1975 года в семье военнослужащего в Эстонии.... Саша в семье был вторым ребенком. Родился раньше отведенного природой срока, в 7,5 месяцев, весил 2кг 400г, ростом 45 см. На 5-й... |
| Уроки Доброты Жил был Вася. Жил он с мамой и папой в Нижнем Новгороде. Учился он в 6 классе. Был он отличником | | Направление подготовки Нижегородской области, Управление архитектуры и градостроительства администрации Нижнего Новгорода, кафедры ннгасу, творческие мастерские... |
| Владимир Путин посетил Севастополь в День Победы. Крымчане с ликованием... Президенты России и Украины Владимир Путин и Виктор Янукович обсуждали, как вместе ярко отметить освобождение Севастополя в 2014... | | 22/1/2010 Отзывы участников зимнего лагеря в Нижнем Новгороде Непросто писать про лагерь, после пережитых там эмоций Это было незабываемо!! Много новых друзей, опыт общения, сплоченность и прекрасная... |
| Высшая школа экономики в нижнем новгороде современные проблемы Современные проблемы в области экономики, менеджмента, бизнес-информатики, юриспруденции и социально-гуманитарных наук: материалы... | | Гариф Ахунзянович Ахунов родился в 1925 году в деревне Училе Арского... Таким образом Гариф рано лишился отца. До 1940 года мальчик учился в сельской школе. Затем работал в колхозе. В 1941 году он поступает... |
| Дипломная работа по коньковым ходам еще тогда заинтересовала кафедры... Лыжник с 40-летним стажем. Работал в городском совете дсо “Спартак”, в Профсоюзом Центре по академической гребле и Спортивном клубе... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Хобарт&Вильям Смит Колледж и Университета штата Северная Айова (сша) Дженни Л. Стил, Кертис С. Мередит, Чарльзом Темплом и Скоттом... |
| Никита Сергеевич Хрущев родился в 1894 г в селе Калиновка Курской... Бауманского, а затем Краснопресненского райкомов партии, в 1932-1934 гг работал сначала вторым, потом первым секретарем мгк и вторым... | | Готов ответить на все Ваши вопросы… Заельцовском районе города Новосибирска. Вырос в неполной необеспеченной семье. После 8-го класса школы №159 поступил в Новосибирский... |
| Слово писателя «Мечтать не вредно…» (Беседа с детским писателем М.... Борис Александрович Орлов родился в 1955 году в деревне Живетьево Брейтовского района Ярославской области. Окончил Ленинградское... | | Сегодня классный час мы посвящаем творчеству Николая Николаевича... Москве, в институте кинематографии. Он работал режиссером, поставил немало мультипликационных, научных и учебных фильмов. О том,... |
| Владимир Всеволодович Ульянов Быть услышанным и понятым. Техника и культура речи Синегноев Бенедикт Аркадьевич, соавтор Петрушанко (калечит его своими навыками), Зося, состоит с Петрушанко в запутанной связи | | «Исторический портрет реформатора П. А. Столыпина» Столыпин Петр Аркадьевич родился 2 апреля 1862 г в Германии, в г. Дрездене в семье потомственных дворян. Род Столыпиных был известен... |
