Скачать 7.54 Mb.
|
ш еще раз подчеркивая всю неопределенность поняти 1 начаемого чужим точным термином. '4$. Темнота языка, верно замечает Лаланд, зависит г же от синтаксиса, сколько и от словаря. В конем» *"'*i психологической фразы не меньше мифологически* ' ;"*: чем в словаре. Прибавлю еще, что стиль, манера ""1м выражаться играют не меньшую роль. Одним слово88'"'■ элементы, все функции языка носят следы возраст *Се науки, которая ими пользуется, и определяют хапя*а Тс* работы. - ' ■"-■H Было бы ошибочно думать, что психологи не зам», пестроты, неточности и мифологичнести своего языка "'н1* почти ни одного автора, который не останавливался бв или иначе на проблеме терминологии. В самом деле п *ГЪх логи претендовали на то, чтобы описывать, анализщхк^ и изучать особо тонкие вещи, полные нюансов, и стпю^ лисьперсдатьнисчсм не сравнимое своеобразие душена^ . переживания, факты sui generis единственный раз, toreS наука хотела передать самое переживание, т.е. ставилас!^ ему языку задачи, которые решает художественное елсье Поэтому психологи советовали учиться психологии у великих романистов, сами говорили языком импрессионистической беллетристики, и даже лучшие, блестяща? стилисты-психологи были бессильны создать точный язю ч писали образно-экспрессивно: внушали, рисовали, представляли, но не протоколировали. Таковы Джемс, Лиш Бинс. Vi Интернациональный конгресс психологов в Жеш {1909) поставил этот вопрос в порядке дня, опубликоваляы доклада — Дж.Болдуина и Э.Клапареда, но дальше усыновления правил лингвистической возможности не поше. хотя Клапаред и пытался дать определение 40 лаборат^ ным терминам. Словарь Болдуина в Англии, ТехничесМ* и критический словарь философии во Франции сделал* многое, но положение с каждым годом становится, несм(ГР* на это, хуже, к читать новую книгу с указанными словЯР8" ми нельзя. Энциклопедия, из которой я заимствую эти с^' дения, ставит одной из своих задач внести твердост1 н устойчивость в терминологию, но дает повод к новой не" устойчивости, вводя новую систему обозначений. Язык обнаруживает как бы молекулярные изменен" ■ которые переживает наука; онотражает внутренние J' ■* формившиеся процессы — тенденции развития, РЩш* „ис роста. Итак, примем то положение, что смутное состс* 124 ихологии отражает смутное состояние науки. Не эУка в "с" ть глубже в существо этого отношения — при-йудем в. «сходную точку для анализа современных моле-ме^еГ°,^-епмйнологических изменений в психологии. КУл5ГРЯ^Гтть 'мы сумеем прочитать в них настояшую и бу-М°жет судь'йу науки. Начнем, прежде всего, с тех, кто дутую ^00бще отрицать принципиальное значение за сКлонсн и и видеть в подобных спорах схоластические язык°м "я> -|-aKi Челпанов указывает как на смешную словопр как на верХ бессмыслицы на стремление заме-дретенз 1 тивнуЮ терминологию объективной. Зоопсихо-нитьсу geTe' Я.И.Икскюль) говорили «фоторецептор» ЛОГИ о «глаз», «стиборецептор» вместо «нос», «рецептор* '"So «орган чувства» и т.д. Г И Челпанои склонен всю реформу, проводимую бихе-яооиз'мом, свести к игре в термины; он полагает, что в очинении Дж.Уотсона слово «ощущение» или «представление» заменено словом «реакция». Для того чтобы покачать читателю различие между обыкновенной психологией и психологией бихевиориста, Челпанов приводит примеры нового способа выражения: «В обыкновенной психологик говорится: "Если чей—либо оптический нерв раздражается смесью дополнительных цветовых волн, то у него является сознание белого цвета". По Уотсону в этом случае надо сказать: "Он реагирует на нее, как на белый цвет"* (1926). Победоносный вывод автора: дело не меняется от того, какое употребить слово; вся разница в словах. Так ли это? Для психолога типа Челпанова это безусловно так; кто не. исследует и не открывает нового, тот не может понять, зачем исследователи для новых явлений вводит новые слова; кто йе имеет своего взгляда на вещи, а одинаково приемлет Спинозу и Гуссерля, Маркса и Платона, для того принципиальная перемена слова есть пустая претензия; 'о электрически,— в порядке появления — усваивает все ападноевропейские школы, течения и направления, для 'го необходим смутный, неопределенный, уравнитель-*и, житейский язык — «как говорится в обыкновенной хологии», кто мыслит психологию только в форме учеб-ден ' ЛЛЯ ТОГ° вопРО(:ом жизни является сохранение обы-[,. ого зыка, а так как масса эмпириков-психологов смЕш'!Д1еЖИТ к Т0МУ же типу, то она и говорит на том Ч<зеп1^Н-~Ш П :ггР°мжаРгоне> для которого сознание белого ■ть просто факт без дальнейшей критики. ' \25 Для Челпанова это каприз, чудачество. Однако гтоЧе этц чудачество столь закономерно? Нот л и в нем чего-дм! необходимого? Уотсон и Павлов, Бехтерев и Корнилов t те и Йкскюль (справка Челпанова может быть увеличен ad libitum из любой области науки), К^елери Коффкаиещ и еще проявляют это же чудачество. Значит, в тснденщЛ вводить новую терминологию есть какая-то объектива* необходимость. Мы заранее можем сказать, что слово, называя факт дает вместе с тем философию факта, его теорию, ей систему. Когда я говорю: «сознание цвета», у меня оди] научные ассоциации, факт вводится в один ряд явлений V придаю один смысл факту; когда я говорю: «реакция в белое», все совершенно другое. Но Чел па нов только притворяется:, будто дело в словах. Ведь у него-то у самого тезис; не нужно реформы терминологии — есть вывод из другого тезиса: не нужно реформы психологии. Нужды нет, что Челпапов здесь запутывается в противоречии: с одной стороны, Уотсон только меняет слова; с другой — бихсвиоризя искажает психологию. Так ведь одно из двух: или Уотсон играет словами — тогда бихевиоризм невиннейшая вещь веселенький анекдотец, как любит изображать, успокаища сам себя, Челпанов; или за переменой слов кроется перемена дела — тогда перемена слов не такое уж смешное дело. Революция всегда срывает с вещей старые имена — в политике И в науке. Но перейдем к другим авторам, которые пони мают смысл новых слов: для них ясно, что новые фак1 ы и новая точка зрения на них обязывают к новым словам. Такие психологи распадаются на две группы: одни — чистые эклектики, они с радостью смешивают старые и новые слова и видят в этом вечный закон; другие говорят на смешанном языке из нужды, не совпадая ни с одной из спорящих сторон и стараяа прийти к единому языку — создать собственный язык. Мы видели, что такие откровенные эклектики, как Тор-ндайк, одинаково применяют термин «реакции» к настроя нию, ловкости, действию, к объективному и субъективному. Не умея решить вопрос о природе изучаемых явлений и принципах их исследования, он просто Щ шаст смысла и субъективные, и объективные термины! «стимул — реакция» для него просто удобная форма опяйи ния явлений. Другие, как В.Б.Пиллсбери, возводят экле! тику в принцип: споры об общем методе и точке зрени могут интересовать техника-психолога. Ощущения и гЕЯ .26 ■ .- л он излагает в терминах структуралистов, действия цС1"" отои — бихевиористов; сам же он склоняется к фун- i }м\. Различие в терминах приводит к несогласо- Kll*"'h i, но он предпочитает это употребление терминов ваИ" школ одной какой-нибудь школе. В полном согли- МН°г эти" пи на житейских иллюстрациях, в приблизитель- сИИ словах показывает, чем занимается психология, вместо нЫ* чтобы дать се формальное определение; излагая три 10 -деления психологии как науки о душе, о сознании и о " «ении, он заключает, что эти различия могут быть не П°иняты во внимание при описании душевной жизни. Ес- йвенно, что и терминология будет безразличии нашему автору. „ „ Принципиальный синтез старой и новой терминологии пытаются осуществить Коффка <1925) и другие. Они прекрасно понимают, что слово есть теория обозначаемою факта, и поэтому за дв>мя системами терминов видят две системы понятий: у поведения есть две стороны — доступная естественнонаучному наблюдению и доступная переживанию— им отвечают функциональные и дескриптивные понятия. Функционально-объективные понятия и термины принадлежат к категории естественнонаучных, феноменально-дескриптивные — абсолютно ему (поведению) чужды. Этот факт часто бывает затемнен языком, который не всегда имеет отдельные слова для того и другого рода понятий, так как повседневный язык не есть язык научный. Заслуга американцев в том, что они боролись против субъективных анекдотов в зоопсихологии, но мы не будем бояться \ потреблять дескриптивные понятия при описании поведения животных. Американцы пошли слишком далеко, они слишком объективны. Опять в высшей степени примечательно: внутренне глубочайшим образом двойственная, отразившая и соединившая: в себе две противоположные тенденции, которые, как будет показано ниже, определяют сейчас весь кризис и его судьбу, гсштальттеория хочет принципиально, навсегда сохранить двойной язык, ибо она исходит из двойной природы поведения. Однако ведь науки изучают не то. что в природе встречается в близком соседстве, а то. что в понятиях однородно и близко. Как же может одна наука о двух абсолютно различных родах явле-| ■> очевидно требующих двух различных методов, двух ; рЦипов объяснения и т.д.? Ведь единство науки обеспе-Вает с я единством точки зрения на пред мет. Как же можно 127 строить науку с двух точек зрения? Опять противоречию терминах точно отвечает противоречив в принципах. Несколько иначе обстоит дело у другой группы, главны образом у русских психологов, употребляющих тс идруги^ термины, но видящих в этом дань переходной эпохе. Это6 демисезон, по выражению одного психолога. тР^буетоде» ды, соединяющей в себе шубу и летнее и.шгье, потеплее й полегче. Так, Блонский полагает, чго дели не н том, как называть изучаемые явления, но в том, как понимать их Мы пользуемся обычным словарем для нашей речи, но в эти обычные слова мы вкладываем соответствующее науке ХХв. содержание. Дело не в том, чтобы избегать выражения: «Собака сердится». Дело в том, чтобы эта фраза была не объяснением, но проблемой. Собственно, здесь заключено полное осуждение старой терминологии: ведь там эта фраза была именно объяснением. Но главное, чтобы стать научной проблемой, эта фраза должна быть формулирована соответствующим образом, а не обычным словарем. И те кого Блонский называет педантами терминологии, гораздо лучше чувствуют, что за фразой скрыто содержание, вложенное в нее историей науки. Однако многие вслед за Блон-ским пользуются двумя языками, не считая это принципиальным вопросом. Так делает К.Н.Корнилов, так I поступаю я, повторяя вслед за Павловым: какая важность, как назвать их — психическими или сложнонервнымкй д Но уже эти примеры показывают пределы такого двуязычия. Сами же пределы яснее всего демонстрируют то же, что и весь анализ эклектиков: двуязычие естьвпеш ний знак двумыслия. Двумя языками можно говорить, пока передаешь двойственные пещи или вещи в двойственном освещении, тогда действительно, какая важность, как назвать их. : Итак, формулируем для эмпириков необходим язык житейский, неопределенный, путаный, многосмыеденный, смутный, такой, чтобы сказанное на нем можно было согласовать с чем у годно — сегодня с отца ми церкви, завтра — с Марксом; им нужно слово, которое не дает ни ясной философской квалификации природы явления, ни прост*! ясного его описания, потому что эмпирики неясно понимают и неясно видят свой предмет. Эклектикам — принципиальным, временным, до тех пор пока они стоят на эклектической точке зрения,— нужно два языка. Но ка« только эклектики покидают эту почву и пытаются обозначить и описать вновь открытый факт или изложить собственную точку зрения на предмет, они становятся неравнодушны к языку, слову. и Корнилов, открыв новое явление, готов веда область, Г оой он относит это явление, из главы психологии к к°т'Тсамостоятсльной наукой — реактологией. В другом ахелЯ ^и' противопоставляет рефлексу реакцию и видит |*еСТципиалъную разницу между одним и другим терми-я^иНразличнейшая философия и методология лежат в ос-s того и другого. Реакция для него — биологическое "0Ватие, рефлекс — узкофизиологическое; рефлекс толь-повОбъективен, реакция субъективно-объективна. Теперь К0 п что один смысл получит явление, еслимы назовем его Хл'сксом. другой - реакцией. Очевидно, не все равно, как называть явления, и педан-и3м там. где за ним стоит исследование или философия, ет свой резон: он понимает, что ошибка в слове есть ошибка в понимании. Блонский недаром видит совпадение свОсй работе и в очерке психологии Джсмсона — этом типическом образчике обывательщины и эклектики в науке Видеть во фразе «собака сердится» проблему нельзя уже потому, что, как верно показал Щелованов, нахождение термина есть конечный, а не начальный пункт исследования: как только тот или иной комплекс реакций обозначается каким-либо психологическим термином, так всякие дальнейшие попытки анализа заканчиваются. Если бы Блонский сошел с почвы эклектики, как Корнилов, и встал нанив> исследования или принципа, он (Блонский.— Ред.) узнал бы это. Нет ни одного психолога, с кем это не случилось бы. И такой иронический наблюдатель «терминологических революций», как Челпанов, вдруг оказывается удивительным педантом: он возражает против названия «реактология». С педантизмом чеховского учителя гимназии он поучает, что этот рефлекс вызывает недоумение, во-первых, этимологически, во-вторых, теоретически. Этимологическое образование слова совершенно неверно, с апломбом заявляет автор,— нужно было бы сказать «реак-Циология». Это, конечно, верх лингвистической безграмотности п полное нарушение всех терминологических принципов VI конгресса об интернациональной (латинско-'"реческой) основе терминов, видимо, не от нижегородского «реакция», а от rcactio образовал Корнилов свой термин, и Совершенно правильно; интересно, как бы Челпанов переел «реакциолагию» на французский, немецкий и т.д. Но гом дело. Дело в другом: в системе психологических ■'рзрсний Корнилова, заявляет Челпанов, он будто неумс-н- г- будем судить по существу. Важно признание зна- Л-С &ыппч:кНй [29 чения термина в системе воззрений. Оказывается даже рефлексология при и.шестнчм понимании Н'|.ЧТ|1' raiscm d'etre. Пусть не подумают, что эти мелочи не имеют значеп потому что они слишком янно путаны, противоречивы верны и т.д. В этом разница научной точки зрения и пп^ тической. Г.Мюнстерберг разъяснял, что садовник лк»! свои тюльпаны и ненавидит сорную траву, а ботаник сываюший и объясняющий, ничего не любит и нененавип и со своей точки зрения не может ничего ни любить ненавидеть. Для науки о человеке, говорит он, человёч*8 екая глупость представляет не меньший интерес, чем чел веческая мудрость. Все это безразличный материал претендующий только на то, что он существует, как зви в цепи явлений. Как звено в цепи причинных явлений ?<, факт, что психологу-эклектику, для которого безразличн-терминология, вдруг становится боевым вопросом, корпя затрагивает его позицию,— есть ценный м стодол огичесмй факт. Столько же ценный, как и то. что другие эклектики таким же путем приходят к тому же. к чему и Корнилов: ни условный, ни сочетательный рефлексы не кажутся им достаточно ясными и понятными: d основе новой психологии лежат реакции, и вся психология, развиваемая Павловым, Бехтеревым, Дж.Уотеоном. именуется не рефлексологией, не бихевиоризмом, но psychologie de reaction, т.е. реактологией. Пусть эклектики приходят к противоположным выводам об одной вещи их роднит тот способ, тот процесс, которым они вообще находят свои выводы. Такую же закономерность мы найдем у всех рефлексологов — исследователей и теоретиков. Уотсон убежден, т. мы можем написать курс психологии и не употребить слое «сознание», «содержание», «интроспективно проверя! мое», «воображение» и т.д. (1926). И для иегоэто не терме нологический прием, по принципиальный: как химик -может говорить языком алхимика и астроном — языке гороскопа. Он прекрасно разъясняет это на одном частят случае; различие между зрительной реакцией и зрите, ь-ным образом он считает теоретически весьма важным, т; ~ как в нем таится различие между последовательным мон»> мом и последовательным дуализмом. Слово для него — ■ ■■ пальца, которыми философия охватывает фЗ Бесчисленные тома, написанные в терминах сознания, кую бы ни имели сами по себе цену, она может бытьопр выражена только в переводе на объективный язык. делен*1" нИС и прочее, по мысли Уотсона, все это одни у\Ьо со30пРеделенные выражения. VI новый курс одинаково щрШьНе с кодовыми теориями и с терминологией. Уотсон ((0рыв3 половинчатую психологию повеления (которая оСужД''с ^ всему направлению), утверждая, что если !Йрйн0 иЯ повой психологии не будут сохранять свою ясного» ^е рамки будут искажены, затемнены и она поте-в°СТЬгвое истинное значение. От такой половинчатости Ря1=Тй1а функциональная психология. Если бихевиоризм П°"1Т будущность, то он должен полностью порвать с поня-ИМД^ сознаиия. Однако до сих пор не решено: стать ли ему ТИ шнир^юшей системой психологии, или оставаться про-*мо методологическим подходом. И поэтому Уотсон слишком часто принимает методологию здравого смысла за основу исследования; в стремлении освободиться от философии он скатывается к точке зрения «обыкновенного человека», понимая под этой последней не основную черту человеческой практики, а здравый смысл среднего американского дельца. По его мнению, обыкновенный человек должен приветствовать бихевиоризм. Обыденная жизнь научила его так поступать, следовательно, подходя к науке о поведении, он не чувствует перемены метода или какого-либо изменения предмета. В этом — приговор всему бихе-виоризму: научное изучение непременно требует изменении предмета (т.е. его обработки в понятиях) и метода, между тем само поведение этими психологами понимается по-житейски и в их рассуждениях и описаниях много от обывательского способа суждения. Поэтому и радикальный, и половинчатый бихевиоризм никак не найдут — в стиле к языке, как в принципе и методе,— гран и между обыденным и житейским пониманием. Освободившись от «алхимии» в языке, бихсвиористы засорили его житейской, нетерминологической речью. Это сближает их с Чслпано-вым: всю разницу надо отнести за счет бытового уклада — американского и русского обывателя. Поэтому упрек новой психологии втом, что она обывательская психология, отча--сти верен. _ -jtv неясность языка, которую Блонский считает отсут- внем педантизма, Павлов относит за счет неудачи ачери-1 'Цев. Он усматривает в этом «видимый промах, который Р_мозит успех дела, который, несомненно, рано или позд-оудст устранен. Это — пользование при объективном, в ВДности, исследовании поведения животных психологи- [30 131 |