Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 3.4 Mb.
|
| мало-мальски пригодным для пищи, было съедено, запасы исчерпаны. Солома, кукурузные стебли, соломенные крыши хат, побеги деревьев - все это моментально исчезалось там, где проходили войска. Лошади, большей частью выпущенные на свободу, уныло бродили по улицам селений и городов, дороги забиты их трупами. Генерал Улагай уехал в Крым, вслед за ним туда же убыл генерал Букретов и Иванис. Некоторой части донцов из 4-го корпуса повезло, они были вывезены в Крым. Кубанцы и другая часть донцов были брошены на произвол судьбы. Не случайным оказался слух о том, что англичане склоняют Врангеля к мирным переговорам с большевиками. По этому поводу Врангель собрал всех атаманов и начальников частей, чтобы обсудить предложение англичан. Кубанцы стали требовать, чтобы их атаман обратился с прямым обращением непосредственно к Антанте. С таким наказом и выехали Букретов и Иванис в Крым. Сохранился текст этого обращения: «Имеем честь просить Ваше Превосходительство передать Вашему правительству нижеследующее: Кубанский край в большей своей массе населен казаками, вышедшими из Запорожской Сечи в конце 18-го века, не пожелавшие подчиниться укладу жизни, который императрица Екатерина Вторая задумала ввести по образцу России. Запорожские казаки, предки кубанцев, управлялись представительным органом - Радой и выборным Кошевым Атаманом. Не желая расставаться со своими вольностями, запорожские казаки перешли на степи Кубани, где 75 лет вели борьбу с горцами Кавказа. Управлялись кубанские казаки до конца восемнадцатого столетия выборным Кошевым Атаманом и имели свой парламент - Раду. В конце восемнадцатого века Атаман Войска стал назначаться императором России, Рада была упразднена. Станицы продолжали управляться выборными органами, как это было в запорожских куренях. Таким образом, по внутренней своей жизни Кубанская область имела свой особый уклад, не свойственный остальной России. В 1906 году по приказу императора Николая Второго вновь была созвана Кубанская Рада, так как надо было пересмотреть земельный вопрос, что даже при монархическом управлении не решалось делать без казаков. После февральской революции 1917 года кубанские казаки полностью восстановили те же порядки, которые исторически у них сложились, выбрали Раду, Атамана и правительство. Не имея мысли отделиться (тогда) от России, кубанские казаки признали над собой власть Временно правительства, отстаивая лишь свои внутренние порядки от покушения на них Центральой власти. В октябре месяце 1917 года в России произошел новый переворот, в следствии чего, во главе Российского государства стала политическая партия большевиков, принципы управления которой диаметрально противоположны желаниям кубанского казачества. Прежде всего, большевики не признают представительного строя, на котором базируется весь уклад жизни кубанского народа. Большевики не признают института частной собственности, а между тем все население состоит из мелких собственников при общинном пользовании землей. Благодаря такому коренному расхождению кубанский народ не признал советской власти и вступил с нею в борьбу, объявив себя самостоятельным государством до созыва Всероссийского Учредительного собрания, единственного, по мнению кубанцев, правомочного в определении политического устройства Российского государства. Ведя борьбу с большевиками, кубанский народ в лице своих представителей не прекращал созидательной борьбы по устроению мирной жизни своих граждан. На Кубани законодательным актом все граждане уравнены в политических правах, аграрный вопрос разрешен согласно желанию всего населения. Рабочим Кубанского края законодательным путем гарантирован восьми часовой рабочий день, изданы законы о страховании рабочих и т. д. В области экономической жизни на Кубани велась огромная работа по восстановлению разрушенной и созданию новой промышленности края. Но везде кубанскому народу приходилось сталкиваться при мирном строительстве с большими затруднениями вследствии ведущейся борьбы. Большая часть здорового населения была на фронте, транспорт в первую очередь выполнял нужды фронта, чем тормозилось обслуживание гражданской жизни. Борьба с большевиками кубанскими казаками ведется уже два с половиной года в союзе с остальными казачьими Войсками и Добровольческой армией. Борьба эта велась и ведется из желания казаков устроить свою внутреннюю жизнь. Территория Кубани в процессе борьбы служила неоднократно ареной этой борьбы и главной базой снабжения всех армий. Население Кубанского края ради спасения своих очагов жертвовало своими лучшими сынами и своим достоянием, но оно никогда не стремилось навязывать свою волю русскому народу. Никогда кубанский народ не преследовал завоевательной политики к советской России, во всех актах и заявлениях Кубанской Рады, Атамана и Правительства по русскому вопросу говорилось, что кубанцы ведут борьбу лишь за право независимого устройства собственной жизни. В настоящий момент Кубанская армия в количестве нескольких десятков тысяч человек, потеряв свою территорию, отошла в район Черноморской губерниии. Армия испытывает громадные лишения вследвии недостатка продовольствия и, несмотря на это, готова перейти в любой момент в наступление. Кубанский народ всегда готов к мирному соглашению с советской Россией, но когда в 1918 году население приняло на себя управление аналогичное с Центральной Россией, то уже через два месяца везде начались восстания, закончившиеся полным освобождением Кубанского края от советских войск. Желая закончить гражданскую войну мирным путем и тем дать возможность, как населению всей России, так и населению нашего края, к созидательной работе: мы, от имени кубанского народа, обращаемся к Великим державам с призывом во имя гуманизма, во имя спасения культуры, во имя собственных интересов - взять на себя посредничество в деле мирного окончания борьбы. Ибо установление такого мира, который удовлетворял бы обе стороны и дал бы спокойствие всей России, возможно лишь при посредничестве Великих держав. Приемлемыми условиями переговоров для Кубани могут считаться следующие: - Полное невмешательство советской России во внутреннюю жизнь Кубанского края. - На территории Кубанского края не должно быть советских войск. - Связь с Россией должна быть установлена на основании особых соглашений, которые должны иметь международные гарантии и соблюдение их обеими сторонами. Для непосредственного сношения с Верховным Советом и Правительствами Великих держав мною уполномачивается Председатель Кубанской Законодательной Рады Лука Лаврентиевич Быч». ( Подписи ) Атаман Кубанского казачьего Войска генерал Букретов понимал, что Антанта сепаратизма не потерпит, а все разговоры могут вестись только в связке с Врангелем. Врангель собрал в Крыму всех атаманов с единственной целью, решить как дальше быть с Кубанской армией. Имея послушных атаманов, таких как Донской - генерал Богаевский, Терский - генерал Ляхов, Астраханский - генерал Вдовенко, Врангель сделал попытку вину за состояние Кубанской армии переложить на Атамана Кубанского казачьего Войска и правительство Кубани, тем самым вывести из-под ответственности лояльных ему генералов. Врангель предложил генералу Букретову возглавить все силы на Черноморском побережье, но Букретов отказался. Начались уговоры и в конце концов Букретов согласился, но с условием, что Врангель уберет из Кубанской армии часть генералов, в частности - Улагая, Науменко, Шкуро, Бабиева, Муравьева и других. Но время уже было потеряно. Гибель Кубанской армии стала неминуемой, капитуляция неизбежной. В сводке большевиков говорилось о сдаче в плен свыше 60 тысяч казаков, хотя в действительности оружие сдали около 34 тысяч. Атаман Кубанского Войска генерал Букретов булаву большевикам не сдал, был принят на английский крейсер «Карадок» и уехал в Грузию, где сложил с себя полномочия Атамана и булаву передал Председателю правительства Иванису. Тяжелое и позорное испытание даровала судьба казакам Кубанской армии. Приказано было все части армии выстроить вдоль шоссе, выложив оружие перед строем. Сняли погоны, с тяжелым чувством снимали с плеч винтовки, отстегивали шашки. Казаки были голодны, все думали о еде, голод валил с ног. А вдали, в море маячили дымки английских броненосцев. Это были вчерашние союзники, а сегодня они раздражали казаков, еще больше подливали горечи в их души. Кругом измена, позор и страшная обида. Немногим казакам тогда удалось уехать в Крым. Кто не пожелал сдаваться, были брошены на произвол судьбы, а это, главным образом, командиры частей, офицеры. Те офицеры и казаки, которые оказались в плену, до дна испили чашу страданий, большая часть из них поплатилась жизнью. Гнали их без еды, часто без воды до Туапсе, где офицеров отделили от казаков. Среди них был и генерал Морозов, принявший капитуляцию. В Туапсе отобрали кинжалы, личные вещи, уздечки, подпруги, газыри и даже Георгиевские кресты. Но казаки не издали ни одного слова ропота, стояли понуря головы в ободранных черкесках, рваных сапогах, а многие просто босиком. Потом, говорили, гнали их пешком через станицу Белореченскую, на Екатеринодар, в лагери. Много их погибло по дороге, а еще больше в этом лагере. По Екатеринодару гнали, как для издевательства, мимо бывшего здания штаба Кубанского Войска по улице Бурсаковской, мимо городского сада, исторической казачьей вышки, на Дудинку, минуя тюрьму, загнали во двор кирпичного завода Стахова. Разместили под сырыми навесами, где раньше сушили кирпичи. Таков был бесславный конец доблестной армии, последней надежды Кубанского казачества. На третий или четвертый день офицеров, отставных генералов, станичных атаманов, чиновников отправили в Ростов. Тех, кто не пожелал воевать с поляками в рядах Красной армии, а их было свыше 6 тысяч, в сентябре 1920 года вывезли в Архангельск, где пачками грузили в трюмы барж, тянули вверх по Северной Двине и в пустырях расстреливали из пулеметов. Баржи возвращались, залитые потоками крови, за очередным грузом. Последних, не выгружая, потопили вместе с баржами. Те, кого везли на расстрел в очередных потоках, находили на баржах между досок записки к родственникам, полные смертельной жути. Плачь Кубань, плачте жены, дети! Позже мы слышали, что среди расстрелянных много было отставных генералов, офицеров, заслуженных стариков. Одним из таких был соратник генерала Скобелева, престарелый человек, войсковой старшина Антон Данилович Ломанов, казак станицы Кавказской, казачий историк, летописец боевых и мирных будней Кубанского казачества. Остававшихся в екатеринодарском лагере, казаков Ейского отдела, погнали в станицу Кущевскую, екатеринодарских и майкопских оставили для проверки в этом же лагере, всех остальных в станицу Кавказскую, но проверки никакой не было. Всех их, так же, как и офицеров, вывезли в Архангельск и Холмогоры, часть из них попали за Урал, где их ожидала та же участь, что и первых. Все они сложили головы не в боях, расправа над ними была ужасной. Немало теперь таких, кто раньше хотел верить обещаниям большевиков, а сегодня поняли цену им. Не стало тех простых, безхитростных казаков, которые поверили и сложили оружие. С тяжелым чувством слушал Константин страшный рассказ бывалого казака. - А дэж дився Атаман, та рада? - Та я ж тыби казав, шо був слух, будто генерал Букретов, вин тоди був Войсковым Атаманом, сив на английский крейсер, та й мотонув куда-то в Грузию, цэ всэ було на глазах козакив. - А як же вам удалось спастысь? - Та нимало нашего брата пишло в горы, одни с генералом Фостиковым, други со своими начальниками. Из нашего, Уманьского, полка мало хто здався, думаю, шо вси пишкы полизлы в горы вмисти з командиром полка полковником Закревским. А потом уже часть из нас согласилась выехать в Крым. - Ну а шо будэ дальше? Як же вашко стало жить. - А може ось пидэмо с Улагаем, та й Бог поможе. - Та то так, збулось бы нам зачиниться, а там браты та батькы пидмогнуть. У нас же однэ горэ - журба по Кубани. Мучился Константин неизвестностью. Как там, дома? У него не было сомнения, что отец должен быть где-то здесь в Крыму или опять скитается в плавнях. Ему не один раз приходилось слышать, что плавни переполнены казаками больше чем в 1918 году. Среди казаков, направляемых в десантные полки, было приподнятое настроение. Песни, шутки не утихали. Часто в кругу станичников находился особо уважаемый певун или балагур и тогда звучала веселая шуточная песня: Танцювала рыба з раком, А пытрушка с пастырнаком, А цибуля с часныком, А дивчина с козаком, Цыбулыця дивуется, Як хороше танцюется. Вечерами, после доброй песни, вспоминали свои станицы, батькив, каждому снилась своя хата. - Ото було батько напрыглаша всих, як ото в поли всэ пороблють. Мамо подае на сырно, а кругом усядуться паны-козакы, по-козацки, прямо на доливки. Каждого почастують горилкою, а потим писни, та ще наш гарный гопак. - Ох, будэ ще колы-ныбудь так, чи ни? Не часто выкраивали казаки минуты для таких разговоров, хотя сами взводные урядники не прочь были поспивать в кругу, на душе становилось легче. Все ближе были дни, когда казаки должны ступить на родную землю с одной общей думкой - освободить свои станицы, вызволить из неволи старых, да малых, обнять своих женок и невест. *** По северным станицам прошел слух, что Ейск захватили большевики. Копанская застыла в ожидании красных. Все вокруг сразу же изменилось, стало другим. Как умерший сразу приобретает другой вид, другое выражение лица, еще похожее, но страшно далекое от того, каким оно было до смерти, так стало и со станицей. Все как будто то же, но уже без жизни, без души. Ушли из станицы казаки, родные сыны, батьки, стих топот их коней, наступила тревожная тишина. Спиридон затворил рубелем ворота и еще раз глянул на пустую улицу. Кругом тишина, нигде никого не видно. Неперестающий мелкий дождь переходил в изморозь, оставлял на акациях и зеленой траве корку льда. - Ото як завтра прыйдуть, то вже конэць,- подумал старый казак. Ему все стало безразличным, как бы вовсе не нужным. Вспомнил Спиридон всю свою жжзнь. А теперь что? Сыновей нет, наверное, отберут землю и то, что осталось во дворе. Вспомнил старую хату, в которой родила его мать, в те годы думали вокруг станицы насыпать земляной вал, боялись, что лиманы заполнят водой плавни и она может подойти к хатам. А потом пришло ему на память, как он с отцом пахал землю на стыпку, был он тогда еще 12-летним хлопцем, посвистывал и щелкал батогом, подгоняя быков: «цоб, цоб, цабэ…» А потом отец умер. После него жить стало хуже. Косили камыш, чтобы строить турлучные сараи во дворе и на стыпку. Было тогда, как и сегодня, холодно, дул ветер, вода обжигала как огнем. Камыш тянули на берег. Вот тогда отец простыл, да так и не встал. Всю жизнь работал, не покладая рук, от работы и помер. Всегда все делал молчком, бывало, слова из него не вытянешь. А иногда на отдыхе чего только не рассказывал. Пошел Спиридон с такими думками в голове к хате, знал, что жизнь осталась позади. Наступила ночь, но он так и не сомкнул глаз. Сквозь щели в ставнях стала пробиваться утренняя заря. В хате быстро посветлело, стал виден лик святого Николая Угодника. Где-то на краю станицы прогремели выстрелы, завыли собаки, Спиридон, не тревожа старую Хевронию, Мария с дитем спала в другой комнате, поднялся и вышел из хаты. Кругом как будто тихо. На другой стороне улицы у досчатого забора тяжело вздыхает старый Коваленко, видимо тоже мается, как и Спиридон. Брякнула дверь хаты. К Спиридону подошла Хеврония: - Та ты шо оглох, там прыйшов Иван Макаренко, спрашуе дэ Есып. Подкосились ноги старого человека, ох, как он боялся плохих вестей от сына. Но Макаренко ничего не знал, он только слышал, что Иосиф у красных, а потому может быть он уже дома. К вечеру, когда станица чуть оживала, по улице шла череда коров, во двор зашел Иосиф. Пришел из Ново-Минской пешком один в растрепанной серой черкеске и мешком за спиной. Всегда малоразговорчивый, он как будто воды в рот набрал, так и не вытянули из него ничего. Утром из правления станицы пришел вестовой, Иосифа приглашали для регистрации. Пошел по станице Иосиф, как будто по чужой. На первый взгляд все как бы по старому, те же улицы, на майдане та же церковь, рядом правление. Вместе с тем, все по другому. Нет привычных всадников на улицах, не пролетает со свистом и улюлюканием какой-нибудь парубок, редко у какого забора можно увидеть сидящих на лавках старых казаков. Где подевались люди, все как бы попрятались. Утром он рано встал и по старой привычке сразу же пошел к скоту. На конюшне остался один старый конь, которого звали по странной семейной традиции Питраком. С таким именем у Казыдубов всегда был конь. Так обычно называли молодого упитанного, невысокого коня, которого готовили под упряжку. Сейчас он стоял в конюшне худой, со впашими боками, жидкой всклокоченной гривой. Но для Иосифа он был, как родной, много было связано еще в довоенные годы с этим конем в их семье. В те годы его отец, Спиридон, сравнительно молодой, был еще в силе и главным своим делом считал заботу о конях. У них было шесть исправных лошадей, в том числе конь Иосифа, подготовленный для службы – высокий, рыжий, с лысиной по всему лбу. Остался этот конь лежать в ту памятную ночь в Садах при въезде в город Ейск. Как будто это было вчера. Иосиф, видимо долго будет помнить тот последний вздох своего коня, когда под пулеметами пытался снять с коня с таким трудом нажитое седло и только удар плетки и громкий окрик Гришки Козицкого по сути вывел его из-под верной смерти. В станичном правлении какие-то чужие люди, явно, что не казаки, строго его предупредили, чтобы дальше своего двора не ходил, тем более в строну плавней. А если кто заглянет к нему с оружием из тех, кто кормит вшей за лиманами, Иосиф сразу же должен об этом поставить в известность членов ревкома. Ревком - так называли новую власть. Там нет места для казаков, не приглашают туда стариков, как это было при атамане. Все стало не по казацки, по чужому. Так что и власть эта чужая, и казаку от нее ждать хорошего не приходится. Иосиф видел, как занедужали батьки, особенно отец. Он мало выходит из хаты, больше лежит на печи, хотя ее редко протапливают. Не получился у него первый разговор с отцом. Тому не понравилось, что Иосиф пришел без оружия, не привез жене, сыну, старикам подарков, как это всегда было принято, когда казак возвращался со службы. Живет батько старыми понятиями, не хочет мириться с тем, что казачеству пришел конец. Как-то Спиридон спросил у Марии: - Шо то я давно ны бачив твого ***************************** *************************************** ПОТЕРЯ ТЕКСТА******************************************************* Потеря текста********************************************* станичников, но как мог, выслуживался перед новой властью. - Мынька, дэ твий батько? - Ны знаю. - Як цэ ты ны знаешь, ты ж був з ным? - Я вже сказав, попаня вмерлы от тифу. Мы поехали в Тымашовку, хотилы там купыть волив. - Ну дывысь, Мыхайло, як брэшишь, то мы тэбэ найдэмо. Твий батько багато чого натворыв, ему давно надо було высить на бантыни. Это было первое предупреждение для Михаила. Он тогда еще не мог знать, что судьба отца перевернет всю его жизнь. Ему не простят, что его отец был организатором восстания против советской власти и неизвестно куда исчез, а старший брат оказался у Врангеля. Не миновало это и его сестер, особенно Татьяну и Марию. Черным покрывалом будет покрыта вся их жизнь, не уйдут от этого их мужья и дети. Bсе это будет потом, а пока, шла война - война русских с русскими. Кубань затаилась и не теряла надежды, всем казалось, что новая власть не настоящая, она долго не может продержаться. Много казаков из станицы еще не вернулось с войны, их ждали, никто не хотел верить, что они погибли, что их могилы разбросаны от Саракамыша до Царицына и Туапсе. Вера копанчан подогревалась слухами о том, что Кубанская армия распущена и те, кто там служил отпущены домой, слухами о том, что многие перебрались в Крым и там готовится поход на Кубань, скоро они будут в станицах. Такие слухи ползли из камышей, из отрядов полковников Скакуна и Сухенко, которые разместились рядом со станицей, возле лиманов Кущеватого, Соленого и Сладкого. Иосиф тучей скитался по двору, не находил себе места. Не за тем он ушел от красных, чтобы сидеть возле юбки жены или на печи под боком старенького батьки. Поле не убрано, на корню оставалась кукуруза, надо пахать под озимые, косить траву на сено, а это ведь возле плавней. Но предупреждение властей было нешуточным. Иосиф знал, что значило попасть под их руку, видно много ненависти к казакам накопилось у того ревкомовца, который вызывал его на беседу. Для него нужен малейший повод, чтобы учинить расправу. Старая Костенчиха шепотом через лиску говорила Марии будто за станицей у ветряка целыми днями слышна стрельба, стреляют и старых, и малых, кто попытался шагнуть за ставок в сторону плавней. Иосифа не надо было убеждать в этом, насмотрелся он насилий и бесчинств, будучи у Будённого, с каким ожесточением расправлялись красные с людьми после захвата новой станицы. Тогда он стал понимать, что казачеству не жить при этой власти. Оставаться он у них не мог и при первом удобном случае просто ушел с таким же казаком из станицы Привольной Мыколой Иванченком. В правлении станицы у Иосифа потребовали документы, подтвеждающие, что он был у красных и на его увольнение. Но кроме засаленной красноармейской книжки у него ничего не было. Он попытался сослаться на свое тяжелое ранение, после которого его и уволили подчистую. Для того, чтобы убедить ревкомовца, он разделся и показал еще свежую рану на левом бедре. Зацепило его еще под Царицыным в З-м Уманском полку, но рана заживала плохо, он тогда с повязкой попал к красным. Но рана для ревкомовца оказалась более веским доказательством, чем все другие доводы и подозрительная книжка красноармейца. Его неохотно отпустили, но предупредили, что глаз с него не спустят. Сколько все это будет продолжаться, ему не сказали. Но терпение его кончалось, он больше без дела сидеть не мог. Мария и старики не в силах были, чтобы справиться со всеми работами в поле, все надо было делать вручную, что можно было сделать на одном старом коне, без косилки, конных граблей. Пошел Иосиф в правление за разрешением, чтобы выйти в поле. За столом все тот же городовик, которого раньше в станице никто не видел. Когда этот начальник разобрался что такое стыпок и что вокруг него сплошные, бескрайние плавни, он не стал с Иосифом говорить, обозвав его камышатником. Видимо кто-то донес, что он учавствовал в восстании в 1918 году и скрывался в камышах. Так Иосиф и не получил разрешения на выезд в поле. Шли дни. Иногда наведать стариков приходил старший брат Афанасий. Все знали, что он так и не примкнул ни к белым, ни к красным. В одно время кто-то пустил слух, что он держал связь со своим 1-м Уманским полком при Деникине, его тоже таскали на допросы к ревкомовцам, но, видимо, Афанасий нашел, что им сказать. В последний раз он пришел чем-то озабоченный, все порывался что-то сказать Иосифу, когда они оставались вдвоем. Но видимо что-то его останавливало. Он подошел к Иосифу, взял его за плечи и они вошли в конюшню. Там Иосиф выговорился брату: - Понимаешь, Хванасий, я так больше ны могу. Стари сталы слаби, жинка с скотыную, та малым дитем еле управляется, в поли всэ стоит, работы там нывпроворот. - А чего же ты сыдышь в хати? - Та одын ревкомовец не пускае мэнэ на стыпок, такый подлый попався, упэрься и всэ, сказав, если шо ны так, то сразу забыруть. - А я и ны знав, там же у мэнэ есть знакомый, попробую тоби пидмогнуть. - Та тэ ще ны всэ. Ото було два дня назад, уже наступила ничь и я тико залаштувався до жинкы, як хтось тыхо заскриб в викно. Ну, я схватыв вылы, воны тэпэр у мэнэ в хати, як ружо, и тихо открыв дверь в сенцы. - Есып, цэ я, - я сразу узнав по голосу, то був Мыкола Попка, ты ж его знаешь. Я з ным вмисти в школу ходыв, та и в лагерях пид Уманской тоже были вмисти. Я его впустыв в хату, а вин каже: - Выходь на двир, есть балачка, в хати нызя. Я одягнувся и тоже выйшов. Так ото вин прийшов из комышив и казав, шо есаул Рябоконь клыче до сэбэ всих, хто був в восстании в восемнадцатом. А я знаю шo ций Попка тоже тоди був, а потом, прятався в комышах вмисти с батьком Марии Хванасием Сэмэновичем. Так ото вин мэнэ прямо огорошив, шо я мог сказать, тико тэ, шо у мэнэ стари, малый хлопыць, та й роботы в поли нывпроворот. Вин потоптався, в хату так и ны зайшов, а тико сказав: - Ну дывысь, козак, наши уже скоро прыйдуть, спросять, шо ты тоди скажешь? Ото я тэпэр и думаю, шо мыни робыть, чи в стэп наряжаться, чи опять лизты в комыши вошей кормыть? Афанасжй долго молчал, а потом сказал: - В комыши пока ны ходы, я всэ злаштую, надо на стыпку управыться. До мэнэ тоже прыходылы, хто-то из Крыма побував в комышах и справлявся по поручению полковныка Гамалия, знакомого мыни ще по турецькой войне, так Гамалий пытав, як там вахмистр Казыдуб, ны забув бува свою присягу. Так шо, Есып, у нас одна дорога, а пока мовчи и жды. А на счет стыпка я всэ улажу. Не прошло и трех дней, когда Иосиф разговаривал с братом, как из правления прислали за ним, опять потребовали явиться в ревком. В такое трудное время надо быть готовым ко всему. Хотя сам Иосиф не сказал Марии о ночном госте, но от нее ничего не ускользнуло, она ведь тогда не спала. Да и по самому Иосифу она видела, что тот стал еще более замкнутым, все дни ходил насупленным, на ее вопросы отвечал резко, даже грубо. Постепенно тревога охватила всю семью. Даже четырехлетний Яша, всегда молчаливый и послушный, теперь не отходил от матери, постоянно терся около ее ног, боялся подходить к отцу. Случилось то, чего так боялись, нового вызова в правление. Туда теперь просто так не вызывали. Таких молодых казаков, как Иосиф, в станице осталось мало, все они были под постоянным надзором. Перед этим говорили, что Грыцька Шпака тоже так вызвали и больше его никто не видел. Но надо идти, ни с кем не попрощавшись с куском хлеба и шматком сала в котомке, Иосиф ушел по вызову. До этого он видел, что в правлении было многолюдно и шумно, рядом, на большом дворе Завгороднего размещался красноармейский отряд, везде стояла охрана из них. Но сегодня всего этого не было. В правлении все комнаты закрыты и только в одной сидел все тот же ревкомовец. - Ну здравствуй, казак, наверное соскучился по хорошей работе, ладно, завтра можешь выехать на свой надел, но с одной жинкой, на подмогу никого брать не разрешаю. Плавни уже почти очистили, но осталось много бродячих, так что если кто появится возле твоего куреня, сразу же садись на коня и скачи сюда, в правление. Не дай бог скроешь, пеняй на себя. Днем работаешь, на ночь в станицу. С этого дня Иосиф с раннего утра и до позднего вечера пропадал в степи. В работе он всегда был неистов, а сейчас истосковавшись по ней, крутился за троих, без передыха, не жалея ни себя, ни жены. Мария после полудня летела в станицу, надо было покормить стариков, сыночка и бежать к матери, которая с появлением Мыни со страшной вестью, слегла, да так и не поднималась, таяла на глазах. Каждый раз, когда наведывалась дочка, она ей задавала один и тот же вопрос, нет ли какой весточки от Костика. Думала она о нем постоянно, просыпалась ночью и ждала стука, прислушивалась, нет ли шагов под окном. Теперь она боялась одного, что умрет и не увидит своего сына. Видно чувствовало сердце матери, что сын ее где-то недалеко, что он стремится к ней и вот-вот он зайдет в хату. Но не суждено было сбыться этой последней надежде старой казачки. Больше ее сына не увидит не только она, но и ее дети, ее внуки. Судьба решила по-своему, жестоко распорядиться с этим казаком, как и со всем казачеством. *** Керчь, конец июля 1920 года. Завершалась подготовка десанта. Во главе десанта был поставлен генерал Кучук Улагай. Это был один из самых популярных среди кубанцев казачий генерал. Ему верили и, как тогда говорили, он один мог «объявить сполох», поднять казачество и повести его на святое дело освобождения родины. Так, по крайней мере, тогда думали те, кто питал надежду на этот десант. Считали, что за Улагаем должны пойти все казаки. Отважный кавалерийский начальник, хорошо и быстро разбирающийся в обстановке, смелый и решительный, казалось, что только он мог поднять станицы, хутора, всех казаков и повести их на защиту свободы, веры и своей земли. Врангель хорошо знал этого генерала, знал его достоинства и знал его недостатки. Было известно, что он не всегда умел хорошо организовать работу подчиненных, быстро переходил от большого подъема к унынию. В этом ему должен был помочь твердый, хорошо знающий военное дело начальник штаба. Но как раз в этом Врангель его не подстраховал. Штаб группы был создан на скорую руку, туда попали случайные люди. Сам штаб оказался громоздким, не отвечающим характеру предстоящих скоротечных действий. Ошибочным оказалось и то, что штаб возглавил мало известный на Кубани генерал Драценко. Уже с первых дней выявилось различие в оценке ситуации этими двумя генералами, которые в будущем приведут к целому ряду ошибочных действий и неудач. Хотя вся подготовка операции проводилась скрытно, но она стала тайной только в верхах. Информированный об этом Иванис, как исполняющий обязанности Атамана Кубанского казачьего Войска, поставил об этом в известность Кубанское правительство и некоторых членов Рады. Вскоре покатилась молва: «Идем на Кубань!» Те меры, которые предприняты Главкомом и его штабом по высадке десантов на второстепенных направлениях, в этих условиях не могли достигать цели, способствовать достижению успеха главными силами. Дошло до того, что о целеобразности таких действий обсуждали не только офицеры штабов, но и политики, обозреватели газет. Еще до начала погрузки десанта к портам Керчи и Феодосии потянулось огромное число беженцев, главным образом из кубанских станиц и городов, посыпались просьбы, а иногда и требования по предоставлению им |
