АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА
НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
КОНРАД
Н.И. КОНРАД
Избранные
труды
ЛИТЕРАТУРА
И ТЕАТР
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» МОСКВА 1978
Настоящая книга завершает посмертное издание избранных трудов академика Н. И. Конрада. Она включает работы по проблемам мировой литературы и сравнительного литературоведения; специальный раздел посвящен японской литературе и театру.
Редакционная коллегия:
М. Б. ХРАПЧЕНКО (ответственный редактор)
Е. М. ЖУКОВ, Б. Л. СУЧКОВ , В. Н. ЯРЦЕВА, И. М. ОШАНИН,
Н. И. ФЕЛЬДМАН-КОНРАД, И. С. БРАГИНСКИЙ
Ответственный редактор тома
академик М. Б. ХРАПЧЕНКО
Составитель тома
А. И. ВЛАДИМИРСКАЯ
Подготовка текстов и указателей
О. Л.ФИШМАН и В. С. САНОВИЧ
© Издательство «Наука», 1978 г.
I
ОБЩИЕ ВОПРОСЫ
ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ
И КУЛЬТУРЫ
О НЕКОТОРЫХ ВОПРОСАХ ИСТОРИИ
МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
В последние два-три десятилетия в различных странах мира под теми или иными названиями появились труды, излагающие историю литератур всех народов1[1]. Эти работы очень различны и по объему материала, и по его расположению, и по форме его подачи, не говоря уже о различиях в трактовке как отдельных частей материала, так и общего процесса исторического развития литературы. Ведется такая работа и у нас.
Сама устойчивость стремления обобщить и осветить мировой историко-литературный процесс говорит, как мне кажется, о том, что подобная работа подсказывается самим ходом развития нашей науки. За последнее полустолетие чрезвычайно возросло наше знание литератур различных народов мира. Не говоря уже о давно и хорошо изученных литературах Европы, мы в настоящее время достаточно хорошо знаем и литературы стран Азии и Африки; знаем их благодаря трудам ученых этих стран и ученых различных стран Европы. Можно сказать даже, что сейчас мы знаем историю литератур многих народов Востока не хуже, чем историю литератур народов Запада. В связи с этим и возникло вполне естественное желание этот огромный материал как-то обобщить. Традиции старой, заслуженной культурно-исторической школы давали при этом удобную почву для подобного обобщения. Так возникли историко-литературные своды, излагающие истории различных литератур в рамках общей истории культуры человеческого общества. Эти своды-обзоры, если они достаточно полны, уже самой своей полнотой материала представляют очень большую ценность.
Но на этом дело не остановилось. Сводка материала со всей ясностью показала наличие многосторонних и разнообразных связей между многими отдельными литературами. Связь эта была понята в аспекте влияния одной литературы на другую, и на этой основе, как известно, возникло множество работ, раскрывающих случаи подобного влияния. На этой почве возникла даже целая школа сравнительного литературоведения, ведущее место в которой с начала века заняла французская literature comраrée2[2]. Само по себе влияние, т. е. активная роль чего-либо в литературе одной страны в какой-либо области литературы другой,— факт несомненный, наблюдаемый в истории очень многих литератур. Поэтому работы, раскрывающие такие явления, не только законны, но и просто необходимы.
Наличие связей, однако, было понято и в другом аспекте — как показатель известной общности истории двух или нескольких литератур,
3
обычно народов-соседей. На этой почве родилось представление о зональных литературах, например о литературах народов Западной Европы, славянских народов и т.д.
Тесная связь истории литератур некоторых народов — факт несомненный, неоднократно наблюдавшийся в истории. В правильном, конкретно-историческом понимании такого явления открытие зональных литератур составляет большое достижение литературоведения. Французская компаративистика показала общность литератур в пределах одной зоны, той, в которую входят литературы народов Западной Европы и Америки, притом в определенное историческое время, главным образом в масштабе XVII—XIX вв., максимально — с Ренессанса3[3]. Этого, конечно, недостаточно, но и за это литературоведение может быть весьма обязано французским компаративистам. Во всяком случае идея зональных литератур несомненно отразилась, и весьма плодотворно, на некоторых из вышедших всеобщих историй литератур.
И этим, однако, дело не ограничилось. Идея зональных литератур естественно породила идею мировой общности литературы. В свете этой идеи выражение «мировая литература» получило особый смысл — не совокупности отдельных явлений, пусть и тесно связанных между собой, а явления самостоятельного. На этой почве возникла даже особая отрасль компаративистической школы, развивающаяся главным образом в США4[4].
Несомненно, аспект этот новый и безусловно важный. Он необходим для понимания историко-литературного процесса. Но только при правильном его понимании. Понятие «мировая литература» в американском сравнительном литературоведении образовалось в сущности путем распространения понятия «зональная литература» на всю совокупность литератур. Иными словами, принцип связей, лежащий в основе концепции зональных литератур, остается краеугольным камнем и этой концепции.
Разумеется, и тут налицо некая историческая реальность; американские компаративисты говорят о литературе новейшего времени, главным образом даже о литературе современности, конечно, в широком смысле этого слова, а известная общность всех литератур, во всяком случае с середины XIX в., факт несомненный. Но если оперировать только признаком связей и создаваемой ими общности, по необходимости придется ограничивать историю мировой литературы одной новейшей эпохой, т. е. превратить понятие «мировая литература» из общего в частное, применимое лишь к одному определенному историческому этапу.
Мы назвали создаваемую ныне историю литератур всех народов и за все историческое время «историей мировой литературы». Из этого явствует, что мы понимаем выражение «мировая литература» иначе. Наша работа должна раскрыть это иное понимание и его оправдать.
Но на этом пути необходимо сначала наметить несколько частных вопросов; частных по отношению к общему — вопросу о существе «мировой литературы» и ее судьбах, но самих по себе достаточно общих.
1
Приступая к обозрению истории мировой литературы, мы прежде всего сталкиваемся с одним вопросом, старым и элементарным,— с вопросом о составе литературы.
Факт разного состава литературы в разное историческое время совершенно очевиден. В составе древнегреческой литературы мы находим «Пир» Платона, но «Так говорит Заратустра» Ницше в составе немецкой литературы нового времени не значится, «История» Тита Ливия и «История» Сыма Цяня входят в состав литературы, первая — древнего Рима, вторая — древнего Китая, но «Величие и падение Рима» Ферреро в составе итальянской литературы нового времени не числится, как не числится в составе английской литературы того же времени «Герои и героическое в истории» Карлейля — при всем бесспорно блистательном, именно литературном, качестве этих двух произведений. «Исповедь» Аврелия Августина безусловно памятник литературы поздней античности в грекоримском мире (это произведение даже называют первым по времени автобиографическим романом), но вот «Исповедь» Жан-Жака Руссо то упоминается в истории французской литературы своего времени, то нет; также и «Исповедь» Льва Толстого в обычных историях русской литературы не рассматривается: о ней говорят только в плане общего изучения творчества ее автора. Таким образом, очень сходные по теме, характеру, несомненно замечательные по литературным качествам произведения в более раннее историческое время входят в состав литературы, в более позднее — нет.
Бывает и обратное. «Троецарствие» и «Речные заводи» — произведения типа больших романов-эпопей, появившиеся в средние века в Китае, долго находились в китайском литературоведении за пределами того, что считалось литературой, а вот публицистическая статья, философский трактат тогда были литературой, да еще самого высокого плана. И только позднее, примерно с XVII в., они стали признаваться литературными произведениями. Следовательно, общественно признаваемый состав литературы зависит и от представлений о литературном произведении, а эти представления всегда историчны, т. е. определяются общим положением литературы в данную историческую эпоху: ее местом в культурной жизни страны, ее ролью в этой жизни; определяются отношением общества своего времени к вопросам темы литературного произведения, его материала, формы, жанра, назначения.
Все это известно, но сейчас при нашем выросшем знании материала и лучшем понимании его становится ясным, что исторический состав литературы — одно из важнейших явлений истории литературы. И чего более всего приходится опасаться — это трафаретных представлений о ходе литературного развития: о первоначальном недифференцированном составе литературы и о последующем процессе его дифференциации; о постепенном складывании особого явления, наименованного художественной литературой и т. п. Опасность оперирования только этими положениями — в том, что при таком подходе исчезает цельность, законченность в их неповторимом своеобразии литературных систем каждой большой исторической эпохи, качественная полноценность каждой из них для своего времени и для своего общества. Именно поэтому нам снова следует вернуться к вопросу об историчности состава литературы.
5
Непосредственно с этим связан вопрос о представлениях о литературе как об элементе ее истории. Забыть об этом элементе просто нельзя: сам наш материал настойчиво напоминает о том, что история литературы есть вместе с тем и история представлений о ней. Хорошо известны, например, всевозможные поэтики — трактаты о поэтическом искусстве, его формах и приемах, о существе и задачах поэзии. Подобными поэтиками усеяна чуть ли не вся история поэзии индийской, японской, китайской, арабской. Среди них особенно выделяются те, которые возникают в какие-либо особо значительные моменты, например, такой, какой запечатлен в «Мейстерзингерах» Вагнера. Закачивается поэзия мейстерзингеров. Стар становится сам знаменитый мастер Ганс Закс. На смену ему приходит Вальтер, у которого звучит совсем иная песня. Она очень не нравится Бекмессеру: ведь Вальтер поет не так, «как положено», т. е. не по табулатуре, а табулатура — закон. Закс же понимает, что пришло время именно такой песни. И оказывается, что на нюрнбергском фестивале поэтической самодеятельности цеховых мастеров и подмастерьев эта песня побеждает, табулатуре же, как и всякой табулатуре, которая начинает воображать себя единственной истиной на свете, предстоит сойти со сцены и даже еще хуже — превратиться, как это получилось у жреца табулатуры Бекмессера, в карикатуру на самое себя.
Вот такой песней Вальтера в один из важных переломных моментов истории поэзии народов Запада прозвучали стихи дю Белле, а вместе с ними заговорил и его знаменитый манифест — «Защита и прославление французского языка», в котором даны новые для французской поэзии, уже выходившей из средневековья, представления о поэтическом искусстве. В очень сходный момент истории поэзии в Японии на рубеже XVII—XVIII вв. своей «песнью Вальтера» прозвучала поэзия Басе, а вместе с нею и его мысли о сущности и задачах новой поэзии, которая шла на смену поэзии хайкай — творчества цеховых мастеров и гильдейских купцов. Подобное соединение нового литературного явления с новыми представлениями о литературе можно обнаружить почти в каждой отрасли литературного творчества, притом как на Западе, так и на Востоке.
Таким образом, история литературы слагается из двух переплетающихся явлений — самой литературы, т. е. совокупности литературных произведений, и мыслей о ней, т. е. представлений о ее сущности, ее задачах и видах. Отсюда и вопрос о том, как и в чем выражается взаимодействие этих двух явлений, каково значение этого взаимодействия и чем определяется оно в жизни самого общества. Но само взаимодействие — факт несомненный и всеобщий.
3
Если считаться с историческим характером состава литературы и допускать, что каждая большая эпоха имеет свою литературу как нечто цельное, общественно и эстетически для своего времени полноценное, естественно возникает вопрос об исторических системах литературы. Мы достаточно ясно видим удивительную устойчивость однородных или очень близких явлений в литературах разных народов одного и того же исторического времени. Вряд ли простой случайностью следует считать, например, факт одновременного существования в древнегреческой и древ-
6
некитайской литературе такого литературно-исторического жанра, как «прагматическая история», и параллельно с ним такого, как «исторические жизнеописания». В Греции это — «История» Полибия, в Китае — «История» Сыма Цяня, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха и «Жизнеописания» Сыма Цяня. Последние хотя и не названы «сравнительными», но точно так же, как и у Плутарха, построены на сопоставлении, казалось бы, разных и в то же время в чем-то сходных фигур и судеб. В средневековой Европе мы находим, с одной стороны, мистерии и миракли, с другой — фарсы и фастнахтшпили. И в средневековой Японии были свои мистерии — ёкёку, свои фарсы — кёгэн. Если учесть, что подобные же произведения в своей жанровой форме встречаются в средние века и у некоторых других народов Востока, невольно возникает мысль о закономерности параллельного возникновения и развития двух противоположных видов драматургии и о принадлежности их к одной системе. То же можно сказать о куртуазной лирике и куртуазном эпосе: в том или ином виде они представляют принадлежность системы литературы своего исторического времени. Вряд ли случайно существование в средневековой литературе рядом с изысканно-галантной поэмой-новеллой вроде «Окассен и Николет» и самого бесшабашного шванка. Или так уж случайно одновременное появление обличительного романа и слезливой мелодрамы, что очень показательно для литературы последней поры феодального общества и во Франции, и в Китае? Едва ли вероятно, чтобы литературные формы романтизма и реализма — так, как они даны в художественных произведениях и в соединенных с ними манифестах, памфлетах, полемических статьях — не были бы взаимозависимы и чтобы эта взаимозависимость не являлась одним из важнейших признаков системы литературы капиталистического общества в пору его расцвета. Ведь именно эти формы мы неизменно находим как в литературах XIX в. Франции, Англии, России, так и в литературах XX в., — исторически сходного времени — в Японии, Турции. Объяснять такие совпадения одним литературным влиянием нельзя. Влияние может ускорить какой-либо процесс или замедлить его, может направить его в какую-либо сторону, но вызвать процесс, притом такой, который имеет кардинальное значение для всей литературы данного народа, оно не может. Вопрос об исторических системах литературы встает сам собой, и на него необходимо так или иначе ответить.
4
Видимо, основные типы литературных систем придутся на такие большие эпохи человеческой истории, как Древность, Средние века, Новое время. Эти эпохи, конечно, сопряжены с определенными социально-экономическими системами — рабовладельческой, феодальной, капиталистической, но только в самой основе. Все системы всегда находятся в движении: конец одного большого этапа вливается в начало другого; начало нового этапа вытекает из последней стадии прежнего. Поэтому «чистую» форму общественно-исторической системы создает, по-видимому, средний период ее истории, когда развитие всех элементов системы идет в возможно гармоническом порядке.
Очень явственно этот факт обнаруживается в истории рабовладельческого общества. В какую свою пору эллинская цивилизация создала самое великое, что она дала миру, ставшее классическим наследием для всех народов Европы? В среднюю пору своей истории: в эпоху полисов,
7
городов-государств. Именно тогда действовали Сократ, Платон, Аристотель, Эсхил, Софокл, Еврипид, Фидий и т.д. В какую свою пору древний Китай создал культуру, ставшую классическим наследием для всех народов Восточной Азии? В свою среднюю пору — в эпоху |
