«Поэзия зрелой мысли…»: жизнь и творчество Давида Кугультинова литературно-методическое пособие
Скачать 1.49 Mb.
|
М. Дудин. «По завету Пушкина» Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой, И назовёт меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгуз, и друг степей калмык. Эти пророческие строки из пушкинского «Памятни ка» как бы предопределили появление в нашей поэзии Давида Кугультинова, предопределили его творческую судьбу, его характер. Давид Кугультинов сам любит говорить об этой пред сказанной Александром Сергеевичем Пушкиным связи своей поэтической судьбы с животрепещущей судьбой ог ромного поэтического братства. Он родился в Калмыкии, в семье сельского учителя, в 1922 году. И неоглядный мир ковыльной степи, озаренной встающим солнцем, оглашенной призывным ржанием вожака бесчисленного табуна и пронизанной тонким сви стом стоящих столбиками у своих норок сусликов, вошел в его глаза, наполненные радостью жизни и удивле ния, огромные, как сам мир, глаза с узким прищуром, не боящиеся смотреть на солнце. И вместе с этой необозри мостью мира, врастая в его впечатлительную душу, вошел постепенно отстоянный воздух истории его народа, золо той воздух легенд и сказаний, былей и небылиц, яви и фантазии, обид и предчувствий, воздух света и надежд народа, его память, мечта и его длинный путь от теплой колыбели экватора сюда, в замкнутую туманно отдаля ющимся горизонтом степь, пронизанную расплавленным солнцем и продутую белой прорвой январской метели. Этот мир по праву наследия стал его миром с первым взглядом, с первым звуком материнского голоса. Потом стихийная сила любви превратилась в осознанность и про свещенность и, подкрепленная мудростью опыта жизни и смерти, дала ему вершины осмысления земли и человече ства. Поэзия Давида Кугультинова стала поэзией зрелой мысли и возвышенной души. Пожалуй, никто из совре менных поэтов, которых я знаю, так широко, эпически не раскрывал природу нависшей над человечеством траге дии, как это сделал он в поэме «Бунт Разума». Судьба не была к нему особенно милостивой. Она оде лила его верностью любви и горечью предательства, про вела его по переднему краю всенародного подвига Вели кой Отечественной войны к празднику Победы, не позво лила ему склонить кудрявую голову перед унижением, научила спокойно нести беспокойное бремя заслуженной славы. Лирик и философ по природе дарования, он не без успеха обращался к эпическому жанру поэмы, от книги к книге вырабатывая свой строй чёткой поэтической ре чи. Его стихи стали теперь заметным явлением не только в интенсивной духовной жизни его народа, но вышли на перекрёсток мировой поэзии, принесли на него поэтиче ский праздник души калмыцкого народа, души, певучей, как весенний ветер, пробегающий по цветущим тюльпа нам ковыльной степи. Как ты прекрасна, степь моя, в апреле! Хрустально-звонкий воздух, и простор, И колокольчик – жаворонка трели!.. Ты – музыка, чьи звуки с давних пор Какой-то гений, в неизвестность канув, Переложил па музыку тюльпанов. Поэзия Давида Кугультинова красочна, добра, общи тельна, как сама душа поэта, понимающая, что чужого горя не бывает, и исповедующая каждым словом своим эту прекрасную истину. Его книги доступны всем – и малым и старым – и почитаемы по достоинству. У его книг, как у птиц, далёкие маршруты весенних перелётов, они, как ласточки, умеют вить гнёзда под застрехами че ловеческих душ. У его поэзии глубокие корни, она выросла па поле на родной неиссякаемой мудрости, на том самом червонном золоте народного опыта, который так тщательно в тума не ушедших столетий отбирала и сохраняла история. Уди вительный эпос «Джангар», сказки и легенды были для него во всей своей прелести раскрыты с детства. Он по стигал их сущность вместе с постижением мира. Это был бесценный дар судьбы. Это богатство никто не мог ото брать. Его можно было только дарить. Передо мной книга сказок Давида Кугультинова, вы шедшая уже вторым изданием. И в ней поэт остался ве рен традициям Пушкина, так блистательно, на основе русского фольклора, создавшего свои сказки, то есть вернувшего народное народу. Эти сказки народны, и в то же время они отмечены любовью, талантом и характером самого Кугультинова, да, кстати, он сам сказал об этом точно и вразумительно: У каждого из слов душа своя, На душу говорящего похожа. Недавно я перевёл стихотворение Давида Кугультино ва, в котором, как мне кажется, заключена суть исканий поэта, близкого мне по духу. М. Карим. О Давиде Кугультинове Прямо к тебе обращаюсь я, Поэзия Кугультинова. Те бя я знаю давно и люблю. Но до сих пор как-то не прихо дилось нам поговорить с тобой наедине. Видимо, был по вод – не было досуга, был досуг – не было повода. На днях, вновь перелистывая тебя, Поэзия Кугультинова, я прочёл такие строки: Метель уже не воет и не плачет, И ясен свод над головою дня, Тринадцатое марта – это значит, Что день рожденья нынче у меня. Это говорит о себе тот, кто создал и создаёт тебя. Ты о нём, наверное, думаешь, да знаешь мало. То могучее де рево, устремившее свою крону высоко в поднебесье, часто ли вспоминает о почве, откуда его корни берут жизненные соки? Жаворонок, поющий под облаками, часто ли вспо минает гнездовье своё, откуда он вылетел? Я не упрекаю тебя за это, у тебя свои заботы. Поэтому я хочу сначала рассказать тебе немного о человеке, сотворившем тебя та кой многоликой, удивительно цельной и прекрасной. Воз можно, тебе это будет приятно. Я по себе знаю – больше всего я люблю, когда мне другие рассказывают хорошее о моих отце и матери. О твоём творце мы почти всё знаем, судя по тебе. О чём, пожалуй, ты и не подозреваешь. Он родился, как это нам уже известно, в тринадцатый день весны. Это тринадцатое число принято считать не добрым, даже несчастливым. Да, родившемуся в тот день судьба послала потом много испытаний, бед и горя. Но «как бы трудно ни приходилось в жизни, – писал он, – я никогда не терял святую веру в торжество дела Ленина и нашей Коммунистической партии. Эта вера дала мне силу перенести тягчайшие испытания жизни». Та же судьба наградила его человеческим счастьем са мой высшей пробы, имя которому – талант. И ещё дала в придачу большое мужество и неиссякаемую веру в до бро и справедливость. Он всегда сосредоточен, и его огромный лоб мне кажет ся полем боя, где постоянно идёт сражение за главную высоту Правды, твоей Правды, Поэзия Кугультинова. Он не суетлив ни в помыслах, ни в поступках, высоко несёт своё человеческое достоинство, как и свою большую куд латую голову. Глядя на него со стороны или сидя рядом с ним, я порою стараюсь представить его мальчиком лет восьми – десяти, бегущим сломя голову. Представить его мальчиком у меня ещё хватает силы воображения, а бе гущим – уже нет. Его строгая сосредоточенность лишает меня этой способности. А может, он вовсе и не бегал? Разве на бегу сосредоточишься? Нет, всё это только ка жется. Он, как все мальчики мира, и бегал, и смеялся, я плакал. И по сей день так. Человек, которому одинаково понятны и душа, и язык маленькой речушки и бушующе го океана, никогда не лишается детства. Ибо помыслы ве щей постигают только дети. Даже скажу больше: кого природа наделяет силой, того она лишает человеческих сла бостей. Лишь немощные во всем одинаковы. Помнишь, однажды он ехал на коне по весенней степи, и к нему на ладонь села трепещущая певчая птичка – он не догадался, что пичужка искала убежища и защиты от коршуна, и потому обратно подбросил её в воздух. Ма ленький гордый певец не счёл для себя возможным вер нуться к равнодушному всаднику и попал в когти к хищ нику. Другой бы давно забыл об этом, а он всё ещё терза ется, что по нечаянности не спас беззащитного и оттого в мире одним певцом стало меньше. Если бы он знал! За годы нашей дружбы я с ним немало делил весёлых застолий, вёл тихие, степенные беседы, порой вступал в споры. Он из далёкой Элисты спешил в Уфу радоваться моей радости, когда однажды в моём доме зажгли все ог ни. Но удивительно то, что, когда меня дважды настигала в дороге беда, всякий раз он вместе с Кайсыном Кулиевым или Расулом Гамзатовым оказывался рядом со мной. Так случалось, когда мне необходимы были заботливая рука и утешающий голос друга, он был тут как подтверждение старого изречения: хороший человек знает, когда он ну жен людям. Ты, Поэзия Кугультинова, рождённая из радости и бо ли, из веры и сожалений, наверное, знаешь, что подлин ный поэт начинается лишь тогда, когда чужое счастье и чужое горе навсегда вселяются в его душу. Талант сам по себе – это ещё просто красивая обитель, если он не вобрал в себя все страсти и тревоги настоящего, все на дежды и мечты будущего. Не многим дано сказать вот так, и ещё меньшим – убедить других в достоверности сказанного: Когда, как вестник торжества и славы, Ко мне пришёл бы старец белоглавый, Калмыцкой старой сказки чародей, И подарил мне счастье всех людей, Я б это счастье разделил на части, Всем людям поровну я б роздал счастье. Но если б он собрал в один комок Всё, что печально на земном просторе, Чтоб в сердце у себя вместить я мог Всё наше человеческое горе, Я б горе вместе с сердцем сжёг дотла, Чтоб сделалась вселенная светла! Я знаю его. Он так и поступит. Но не всякий имеет право заступиться за человечество и говорить от его имени. То право надо заслужить, вернее, выстрадать как ис тину, как любовь. И он выстрадал его. Я ещё не успел посетить тот край, где родилась ты, Поэзия Кугультинова. Даже посетив, мне не удастся объ ехать его вдоль и поперёк, ибо он уходит не только за пределы горизонта, но и за пределы веков и тысячелетий, уходит в те дали, когда впервые прозвучали калмыцкая речь и калмыцкая песня. Да, родина живёт не только в пространстве, но и во времени, и всеобщей связи – живёт прошлым, настоящим и будущим. Такова твоя колыбель. В недавние годы просто по земле и в моих думах я прошёл путь, по которому шёл к своей славе и к своим страданиям наш Салават Юлаев. И тогда я на белых кам нях народной памяти увидел красные капли невысыха ющей крови – башкирской, русской, татарской, чуваш ской, калмыцкой, марийской – крови, пролитой в совмест ной борьбе за немудрёное людское счастье. Потом сквозь марево времени я четко различал двух всадников, двух лучников, едущих стремя в стремя по Елисейским полям 1814 года. В них я угадал осанку его и моих предков. Об этом я заговорил потому, что ту связь времён, един ство мечты и реальности, единство памяти и идеала не сёшь ты в себе, Поэзия Кугультинова. Ты достоверна да же тогда, когда ты сказка, и ты сказочна, когда ты просто жизнь. Поэтому иной раз, обращаясь к прошлому, ты утверждаешь будущее. В одном месте твоими устами он говорит: То «завтра», над которым властен я, То чувство, без которого я мёртв. Без чувства «завтра» всё мертво, всё никчемно. О смыс ле бытия, о его трагических противоречиях ты поведала нам много, но даже твои суровые размышления об измен чивости мира, о быстротечности человеческой жизни, о неизбежности смерти нас не пугают. За той чертой ты разглядываешь вечное обновление. Действительно, ты пре дельно ясно утверждаешь: Зерно взрывается в земле, Как бы себя уничтожая, И повторяется в стебле, Как бы себя приумножая. Нам, понявшим это, спокойнее будет завершить наши дела до конца, до самого взрыва исполнив наш долг. И тогда до последнего часа не покинет нас тот высокий внутренний накал чувства «завтра». Только б над властью силы и страха всегда торжествовала власть добра, перед которой ты так преклоняешься! Я уже говорил, что ты выросла в колыбели, в которой качались чаянья и горечь, слава и боль веков, качалась вся судьба калмыков от жизни в потёмках до желанного восхода. Тебя ласкали и обжигали ветра всех четырех сто рон света, тебя поили влагой и теплом все четыре времени года, в тебя вливались мелодии Запада и Востока, поэто му ты не робко выходишь в другие пределы, дальние просторы, живёшь и звучишь в иных наречиях. Твой го лос я слышу только через русскую речь и так постигаю твою душу. Русский язык, этот великий толмач мыслей и страстей народов, сделал тебя, Поэзия Кугультинова, до стоянием всей страны. И это случилось потому, что по своей идейно-эстетической сущности ты стала достойной того завидного удела. Ты и он, вызвавший тебя к жизни, очень схожи. Содержание его личности стало твоим су ществом. Вы достойны друг друга – он и ты. Тебе по везло, Поэзия Кугультинова: большая, тревожная и ум ная душа вложена в тебя. На вашем с ним пути вы нын че достигли того рубежа, на котором принято на миг остановиться и поразмыслить о пройденном. Вы с ним это и сделаете. В пятидесятую весну твою, Давид Никитич, и тебе хочу сказать несколько слов. Твоя жизнь достигла той по ры, когда у человека немало остаётся позади, потому не всё уже окажется впереди. Так должно быть, если он ра ботал, любил, творил, страдал, горел. Ты именно так жил. С этой же поры у человека безмерно много впереди, если он способен мечтать, дерзать, создавать, сомневаться, ли ковать. Ты именно так будешь жить. То, что ты перело жил в свои книги, – это уже наше, то, что ты несёшь в своём сердце, в мыслях своих, – тоже наше. Пусть до кон ца не покидает тебя твоё умное вдохновение. С. Липкин. О стихотворениях Давида Кугультинова Пишущие о поэзии почти всегда ограничивают её простран ство стихотворными строками. Поэтому, наверно, считается, что в России наступил упадок поэзии в промежутке между смертью Некрасова и возникновением символизма, поднявшим нашу версификацию на новую ступень. Правильно ли это? Конечно, в стихотворной поэзии упадок тогда наступил, но ведь высочайших вершин достигла поэзия, написанная в те го ды без метра и рифмы, поэзия рассказов Чехова, Короленко, Бунина, позднее – поэзия Горького, Куприна. Если в XIX веке стихотворная литература уступила прозаической такую важную область, как роман, то уже в начале нашего века проза с уве личивающимся размахом отвоёвывает у стихов и лирический пейзаж, и раздумье, не связанное видимыми нитями с фабулой, и даже такие, казалось бы, традиционные стихотворные изобра зительные средства, как аллитерации, ритмические построения, густота метафор. Великим наследником пушкинской гармониче ской лирики оказался Чехов, не писавший стихами. Художественная литература едина, между произведениями, написанными прозой, и произведениями, написанными с помощью ритма, рифмы и метра нет существенной раз ницы, и те и другие становятся поэзией, если в них бьётся поэтическая мысль. Без мысли нет поэзии, и никакими разговорами о магии стиха (хотя она и пленяет нас), о его условности нельзя восполнить отсутствие мысли. Но мысль поэта – порождение особо развивающегося ума, некогда удачно названного Фетом «сердечным умом». На полях страниц, посвящённых некоторым вопросам Эвклидовой геомет рии, математик Омар Хайям писал свои четверостишия. Форму лы и рифмы были начертаны одной и той же рукой, но первые были детищами ума математического, а вторые – сердечного. Мысль старого поэта, закованная в чеканные четыре строки, была так же ясна и глубока, как мысль, одетая цифрами и зна ками, но ясность и глубина поэтических раздумий были ясно стью и глубиной реки жизни. Быть может, сердечность ума имел в виду Пушкин, когда обронил фразу о том, что поэзия должна быть глуповата – то есть не рассудочна, не бескрыла, не прагматична. Только стихо творцы, лишённые благодати разума, могут утешать себя плохо понятой пушкинской фразой. Мысль есть тепловая энергия поэзии, искусства. Без мысли умирает сама материя искус ства. Эти соображения вновь и вновь приходят на ум, когда чи таешь стихотворения Давида Кугультинова. Мысль – движу щая сила его стиха. Этот стих часто говорит читателю о многом и разнообразном, но всегда – о главном. Его афористичность никогда не становится выигрышным приёмом, она рождается самой сутью дела. Когда автору, голодному, в тяжкое время старая русская женщина, тайком перекрестив молодого калмыка, даёт кусок хлеба, строки возникают там, где только и должны возникать поэтические строки, – в сердце, и афористичность делает их крылатыми, а сила изображения действенными и действитель ными: Хотелось мне, её не зная, Воскликнуть: «Бабушка родная!» Хотелось петь, кричать «ура!», Рукой в кармане ощущая Существование добра. Об извечных понятиях добра и зла пишут сейчас, как и в былые времена, многие, к счастью, от стихотворцев, для кото рых эти понятия – нечто отвлечённое, предмет игры ума ско рее бессердечного, чем сердечного, – легко отличить художни ков, чувствующих самую плоть добра, его существование среди нас. В строках, приведённых выше, есть живопись. Это как бы беглой кистью написанная картина, сюжет которой – добро. Но и в тех вещах, в которых, с виду, наличествуют лишь одни рассуждения, живёт на самом деле, не сразу различимая, та же тёплая живопись, картинность изображения: Не следует того благодарить, Кто по ошибке совершил добро, Хотя он зло задумал сотворить. Не следует с проклятием бранить Того, кто по ошибке сделал зло, Хотя мечтал добро распространить. Всего шесть коротких строк, а как они ёмки, многозначи тельны, плодотворны, как наглядно зреет в них диалектическое начало поэзии Кугультинова. Он никогда не произносит блестя щих или остроумных сентенций, он спорит, и, может быть, по тому, что нередко спорит с самим собой, – его противник чело век умный и серьёзный. На этом замечании хотелось бы остановиться. Читатель лег ко заметит, что калмыцкий поэт – убеждённый и последова тельный ученик русской литературы. Однако это выражение чересчур общо, чтобы служить объяснением. Под воздействием русских писателей возникло многое из того прекрасного, что ныне стало словесностью нашего многонационального отечест ва, – это равно относится и к словесности младописьменной, и к той, которая родилась задолго до русской. Давид Кугультинов выбрал себе учителей весьма определённых – Тютчева, Баратынского, отчасти Достоевского – в том смысле, что, следуя великому образцу, Кугультинов старается в своих стихах быть предельно диалектическим. Он выдвигает мысль, казалось бы, убедительную, неопровержимую, но уже носящую на себе еле различимую печать кажущегося, недействительного. И вот эта мысль, нередко весьма сильная, впечатляющая, опровергается уже не кажущейся, а существующей убедительностью, – мыслью страстной, выстраданной сердцем, а потому животво рящей. – Как на земле бессилен человек, – утверждает, – нет, не поэт, а противник поэта, – и приводит убедительнейшие дово ды: человеку враждебны горные вершины и глубины морей, молнии и бури, он, бессильный, не знает, что сулит ему завтраш ний день, будущий год. Но, оказывается, человечность – а она и есть сила человека – определяется не только понятием един ственным, но и множественным: люди. Тогда-то из бессилья возникает мощь: Смотри, как люди на земле сильны! Они штурмуют небо ежечасно, В горах дороги пробивают властно, И добывают из морской волны Сокровища, и вдаль устремлены, Грядущее своё читают ясно... Смотри, как люди на земле сильны! Но Кугультинов не был бы поэтом, сведи он весь спор к поединку единственного и множественного. Если давно уже го ворят, что каждый человек представляет собою неповторимый мир, то в космогонии одушевлённых миров тревожит поэта судьба каждой отдельной звезды – человека, его жизнь, её итог и то, что последует за чертой итога. О бессмертии думают с тех пор, как существует человече ство. Некоторые положительные ответы на изначальный во прос даны художниками. «Кто жил для своего времени, тот жил для всех времён»,– открыл Гёте. А старший наш современник Рабиндранат Тагор сказал по-восточному: «Бессмертье – исти на исполненная света, и постоянно смерть доказывает это». По характеру своих художественных и философских инте ресов Кугультинов не мог не оказаться среди тех, кто коснулся этой старой и нестареющей темы. Его стихотворение, посвящён ное бессмертию человека, каждый раз, когда перечитываешь его, удивляет ясностью и нежностью, а нежная любовь к чело веку – первый признак истинного поэтического дарования. На чинает Кугультинов с великолепно выраженного наблюдения: Никто не помнит Своего рожденья, Никто не вспомнит Свой последний час. То, что мы называем «временем», то, во что мы укладываем всю нашу жизнь, находится, по мнению поэта, между этим ми гом и часом. Почему же смертный человек, ограниченный дву мя временными точками, живёт на земле вечно? Потому что Другому жизнь дарит он в свой черёд, Другого, плача, одевает в саван... Сам человек не умирает... Сам он Только живет. Вот эта «только жизнь», любовь к множественности её про явлений, и есть постоянный предмет поэзии Давида Кугультинова. Обратим внимание – так, попутно – и на смелость выраже ния «сам человек не умирает». Такая смелость и есть свойство истинного художника, ибо она преодолевает косность обыден ной мысли, а не косность синтаксиса или версификации. Фило софия для Кугультинова – не пёстрый наряд, скрывающий хи лое тело поэзии. Философия – живой дух, который волнуется в сильном теле его стихотворной строки. В бессмертии человека поэт видит, прежде всего, тот мир, который не может умереть, ибо человек непрестанно воссоздаёт сам себя. Зерно взрывается в земле, Как бы себя уничтожая, И повторяется в стебле, Как бы себя приумножая. Есть мнение, что поэт всю жизнь поёт одну и ту же песню. Если это так, то Кугультинов поёт песню бессмертия. То, что в приведённых только что строках выражено так энергически, в сущности, является темой и другого стихотворения, написанно го совсем в ином, элегическом роде. Скончался друг автора. Лишь опустела его куртка, обвис нув на ржавом гвозде, лишь слово его замолкло, лишь простор нее на две ступни стала земля. Но как велико его место Во мне! Это знаю лишь я. Как сердцу безвыходно, тесно, Как сдавлена память моя! Иногда кажется, что стихотворения Кугультинова стремят ся к тому, чтобы, в своей совокупности, образовать лик человеческий. Перед нами портретная галерея, насыщенная красками человеческих судеб, хотя каждый портрет нарисован весьма скупыми изобразительными средствами. Вокзал. Толпа у билетной кассы. Время летних отпусков. Некто просит пропустить его вне очереди. Нет, он не депутат, не Герой, у него только потому есть право на внеочерёдность, что он влюблён. Он едет к своей подруге не на юг, а туда, где метель и холод, в Норильск, и само название города на Край нем Севере, и мимоходом оброненная фраза о трудных годах усугубляют в глазах присутствующих право влюблённого, и вот старик, женщина, военный ему уступают очередь. Сюжет для небольшого рассказа, как сказал бы Чехов, а в действительно сти всего четырнадцать строк... Другой портрет. Старая работница в больнице прощается перед смертью с близкими, и последнее её слово обращено к собственным рукам: «Прощайте, рученьки, пора вам на покой!». И, как в живописи Рембрандта, главным действующим лицом здесь нам являются руки – руки труженицы. Они ...двигаться привыкшие, лежали, Как камни белые, на тёмном одеяле. Мы всматриваемся в портретную галерею Давида Кугультинова, и глаза наши не могут не остановиться на третьем порт рете, ещё меньшем по объёму, чем портрет влюблённого. Краски здесь трагичны, рисунок жёсткий. Безрукий, под хмельком, по казывает, тайком от постового, прохожим рубцы своей культи, а прохожие, смутясь, бросают в берет (как здесь нужен этот берет, а не кепка, скажем!) свои медяки. Весёлый человек, он просит об участье Совсем не из нужды: он каждому суёт Монету мелкую беды, он раздаёт, Как медяки, своё военное несчастье, А собирает он у всех по медяку: Людскую боль, и стыд, и совесть, и тоску. Потрясённые портретом, мы не сразу, может быть, задума емся: прав ли художник, так безусловно осуждающий весёлого нищего? Почему бы инвалиду и не раздавать «монету мелкую беды», ведь беда-то бедой остаётся, большая она или маленькая. Вопрос непростой, я не собираюсь на него ответить, каждый из читателей найдёт свой ответ, но я знаю, что Давид Кугультинов коснулся рубцов этой культи рукой любящей и ласковой, у не го есть на это право, заработанное трудной жизнью. Счастливо начиналась его жизнь! Я помню, как увидел его впервые. Мы – Баатр Басангов, калмыцкий писатель, худож ник В. А. Фаворский и я – сидели в тесном, с районной суро востью обставленном номере элистинской гостиницы, когда к нам вошёл широколицый мальчик, ещё, как выяснилось, школь ник (кажется, десятого класса), с не по-калмыцки большими глазами, очень чисто и очень бедно одетый, и протянул нам ученическую тетрадку со стихами, написанными по-русски. Сейчас начинающие стихотворцы сочиняют довольно технично, но редко они располагают тем, о чём можно сочинять. Впрочем, так бывало всегда: талант большая редкость. Давид – он тогда называл себя Дава – уже умел выражать важное, серьёзное в неумелых строках. Нас поразили, – особенно Владимира Андреевича Фавор ского, впервые приехавшего в Калмыкию, – начитанность наше го юного гостя, его природный ум, свободная русская речь. Родился талант, – мы трое поняли это сразу. И довольно быст ро, в памятном 1940 году, когда вся страна широко и торжест венно праздновала юбилей калмыцкого эпоса «Джангар», Давид Кугультинов стал членом Союза писателей, – думаю, что самым молодым во всем союзе. Со школьной скамьи он попал в солдатскую казарму, воевал, был ранен, вместе со своим народом вдосталь хлебнул из чаши горя. Судьба занесла поэта и солдата далеко от родных степей, полных ветра, зноя, душистых трав, но поэзия есть, прежде всего, любовь к жизни, нельзя быть поэтом и не любить жизнь, как бы тяжка она ни была, и вот эта любовь светила молодому рабочему в угольной шахте, согревала его душу, хотя и слепило подчас его глаза огнём обиды морозное сияние се вера. Было бы странно, если бы поэт забыл своё прошлое, если бы мы его забыли: ведь это означало бы отказаться от любви к жизни, – к той, что следует за прошлым, что становится на шим настоящим и будущим. Не думай, что минувшие года, Что прошлое уходит навсегда, Что постепенно заживает рана. Вчера я плакал и кричал во сне, Жена склонилась, задрожав, ко мне И разбудила утром рано. Подушка вся была от слёз мокра. Минувшее приснилось мне вчера, Проснулся я, – глаза жены светились, И зеркало сияло, и окно, А в сердце – то, что отошло давно, И слёзы по лицу катились. Давид Кугультинов никогда не кричит, строгая, благород ная сдержанность его манеры – лучшее свидетельство худо жественной силы, у него и не очень много стихов, в которых его душа обнажается с такой непосредственностью и откровен ностью, но уж зато каждая строка западает в сердце читателя. Я разделил бы (конечно, весьма условно) стихотворения калмыцкого поэта на четыре рода: стихи-размышления, стихи-излияния, стихи-рисунки с натуры и поэмы. Но мысль – мысль в каждом из этих родов главенствует, это надо подчерк нуть ещё раз, ибо она есть свет, а опыт жизни подсказывает поэту: Только там, Где тьма лежит сырая, Гибнет Мысль, Сама себя сжирая. Как живописец Давид Кугультинов обладает верным гла зом и быстрой кистью. Однажды, говоря о степных миражах, о мареве, обманно похожем на желанную воду, он обмолвился неточной, как мне кажется, фразой: «Вода, как на полотнах живописца, лишь зренье может, утолить». Так ли это? Разве полотна истинного художника не утоляют и духовную жажду? Разве созданное самим поэтом описание сайгака только и делает, что радует глаз? Разве мы, вместе с автором, не ощущаем восторга и радости жизни, повторяя эти строки: ...Какое показала мастерство Природа-скульптор в день, когда лепила Сайгака!.. Сколько проявила силы! Как тщательно продумала его... Рога оленьи – сочных два побега – Она дала ему, слегка пригнув, Не поскупилась на орлиный клюв – Могучий нос необходим для бега! Бока борзой животному даны... А ноги, ноги!.. Что проворней в мире, Чем эти вихри?! Эти вот четыре Природою натянутых струны?! Нередко мир красок сопрягается с миром звуков, и тогда возникает такое стихотворение, как «Хадрис!», особенно цени мое в калмыцкой среде. Хадрис – ободряющее слово, восклицаемое во время искромётного народного танца. А ну быстрей, еще быстрей! Хадрис! Кружись, дрожи, лети, сверкай очами, На корточки присядь, и пробегись, И поиграй плечами, Из крепкой кожи сапоги разбей И новые купи себе скорей! В последнее время литературная критика уделяет немало внимания проблеме национального характера поэзии. Труд ность заключается в том, что само понятие ещё не сформулиро вано как следует. Сравнительно просто определить националь ный характер творчества Некрасова. А как быть с другими поэ тами? Виден ли национальный характер в стихах Кугультинова, написанных в русском классическом ключе, да ещё и переведён ных на русский язык, то есть утративших для нас калмыцкий рисунок, анафорическую (начальную) рифму, словарное и му зыкальное первородство? Мне кажется, – но крайней мере, таково моё давнее ощущение, – что «Хадрис!» – стихотворение глубоко национальное: в нём есть та горячность, страстность, то опьянение пляской, – а какой калмык не пляшет на празднике, – которые я не раз наблюдал у степняков, есть и их своеобразный юмор. Мне возразят, и вполне резонно, что «Хадрис!» – стихотво рение специфическое. Уже сам тот факт, что оно посвящено на родному танцу, в большой мере предопределяет и обуславли вает его национальный характер. В ответ можно сказать, что и в других стихотворениях Кугультинова, не столь определенно выраженных с точки зре ния, нас сейчас интересующей, замечается тот способ мыслить и чувствовать, то не всегда легко уловимое начало, которое делает поэзию Кугультинова национальной. Особенно выпукло обозначается национальный характер в поэмах, написанных по мотивам устного народного творчества. Об этих поэмах более подробно будет сказано ниже, но сразу же хочется показать, что и в лирике своей Кугультинов прочно связан с изустной поэзией, сложившейся в его народе на про тяжении веков. Эта связь угадывается, например, в двустишии: «Слава – добыча нечистой руки – шёлк, прикрывающий ки зяки», или в строфе: Мудро изречённое глупцом – Как сосуд, наполненный свинцом, Брошенный в текучие года: Шумный всплеск – и не найти следа! Из фольклорных глубин вышли и такие персонажи лириче ских стихов, как «старец белоглавый – калмыцкой старой сказ ки чародей», который помогает поэту раздать поровну счастье всем людям, и сказитель, открывающий нам истину: мёртвый всегда молод, а тот, кто жив, ровесник всего живого, и жена хвастуна, и ответ на покаянные слова мужа: «Отрезать бы про клятый мой язык», – восклицающая так: «Пустая голова, а не язык – причина хвастовства». Немало словесных жемчужин почерпнул поэт из моря на родной мудрости, но он и возвратил богатства со всей щедро стью, – река поэзии пришла к морю: Река бежит, спеша, в объятья моря; Меж берегов бурлит водоворот. Так мысль мятётся, со словами споря, Чтоб влиться в море мудрости – народ! Если предшественники Давида Кугультинова, на заре со ветской эпохи, постоянно обращались к фольклору, чтобы ещё раз утвердить его в сознании современников, чтобы развить их пробуждающееся национальное самосознание, чтобы явить и себе и людям свой «патент на благородство», то наш автор поставил перед собой другие задачи. Поэмы, написанные им по мотивам калмыцких легенд и сказок, дышат современностью. Как правило, Кугультинов достигает этого не тем, что осовреме нивает, как скажем, Евгений Шварц, с лёгким налетом иронии, словарь или поступки своих героев. Суть в том, что, несмотря на древность происходящего, на условность событий, на услов ность тех или иных положений и выражений, и нас и автора мучает, волнует, увлекает то, что мучает, волнует, увлекает героев его сказочных поэм. Здесь нужно непременно напомнить, что калмыцкое изуст ное творчество предоставляет в распоряжение поэта-мыслителя завидно богатый материал. История калмыцкого народа сложна и необыкновенно своеобразна. Самые молодые из европей цев, калмыки берут свое начало в глубине Азии. Выйдя на историческую арену вместе с родственными им монголами, калмыки (самоназвание – ойраты) отделились впоследствии от кочевой империи Чингис-хана, а в XVI столетии откочевали из Джунгарии в Нижнее Поволжье, навсегда связав свою судь бу с Россией. «Калмыки, – пишет академик Б. Я. Владимир ов – народ кочевой, но далеко не первобытный; они пережили много с того момента, как исторические обстоятельства вывели их на арену истории». Рассказав о том, как калмыки знали блеск большой империи, роскошь ханских ставок и книжную мудрость буддийских монастырей, известный русский калмыковед обращает наше внимание на то, что они, «как и другие мон голы, в своё время подверглись влиянию буддийской, тибетско-индийской культуры». Это своеобразие степного народа, создавшего как бы чудом, вдали от мировых путей культуры, на окраине мира, свой эпос, стоящий в одном ряду с «Илиадой», «Махабхаратой» или «Нибелунгами», народа, столь тесно связанного с русской нацио нальной жизнью, что, если применить калмыцкое выражение, дела и годы русских и калмыков переплетены, как полоски в ремне, – это своеобразие волновало воображение Пушкина, Го голя, Льва Толстого, Писемского, Лескова (один из героев «Оча рованного странника» носит имя Джангар), Шевченко, Горько го. Калмыкию называют в востоковедческой литературе «вто рой, после Индии, родиной сказок». В этой формуле содержится и понятие древности калмыцкого изустного творчества, и его связь – через буддийское вероисповедание – с индуистской философией. В древнейшем индийском эпосе «Махабхарата» рассказы вается о том, как девушка Кунти, по девичьей беспечности, вы звала к себе на землю бога солнца, и тот влюбился в неё, и она, оставаясь целомудренной, зачала от него сына. Видимо, из «Махабхараты» легенда перекочевала в калмыцкий фольк лор, откуда Давид Кугультинов извлёк коллизию, которая стала одной из центральных сюжетных нитей в ткани поэмы «Сар-Герел». Поэт признаётся, что писал эту поэму, сместив напластова ния времени, смешав с вымыслом предания кочующих предков. Читая «Сар-Герел», я невольно вспоминаю «Джангариаду»: идя вслед за чарующим образцом, за героическим народным эпосом, Кугультинов старается в своей поэме сочетать философскую глубину содержания, высокий полёт вымысла с удивительно метко и цепко выбранными подробностями из повседневного, подчас грубого быта, отчего и полёт фантазии приобретает жи вую прелесть реального, то есть истинность искусства, и быто вые подробности одухотворяются; вспоминаю и калмыцкую песню: она не броска, в ней, кажется, ничего нет потрясающего, неожиданного, что-то слышится в ней русское, а иногда и гор ское, кавказское, что-то древнее, как степной курган, а иногда что-то совсем молодое... Есть важный смысл в том, что поэма посвящена первой женщине-космонавту Валентине Терешковой («Вам её отдал я с первых строк»). Но, конечно, не только это обстоятельство делает «Сар-Герел» близкой современному читателю. Мы узна ём, читая неторопливо бегущие строки, о торжестве силы духа над насилием, чести над бесчестьем, мужества над страхом, и веет на нас от этих строк теплом жизни, потому что даже огненному Солнцу «нужна частица нежного тепла, как вам и мне», потому что человек без тепла любви перестаёт быть че ловеком. Напряжение поэмы – в том сюжетном узле, где Герел (это имя означает «Свет») должна пожертвовать собой ради спасе ния народа, иначе Солнце, влюблённое в неё, погубит землю и всё, что живёт на земле. Автор задумывается: что же значит – жертвовать собой для народа? Что собой представляет народ, спокойно принимающий жертву юного существа и отказываю щийся от борьбы за себя и за справедливость? Согласимся, что вопросы жгучие, а ответы на них воистину глубокие. Их сле дует здесь привести: Ты, сынок, упомянул народ, Но скажи, что значит это слово И какая мысль таится в нём? Всякое ли скопище зовём Славным этим именем?.. Едва ли Так бы нас праправнуки назвали, Если б дали мы Герел наказ, – Мол, «собой пожертвуй ради нас, Ты, Герел, одна за всех в ответе!». Так народ не поступает, дети! Поучая соплеменников, «калмыцкой старой сказки чаро дей» заключает: Потому что подлинный народ – Это справедливости оплот... Облеченный истиною властью, Он – что камень И литая медь. Жить с таким народом – Честь и счастье, За него почетно умереть. Когда Солнце исполняет свою угрозу, когда земля погру жается в холодный мрак и курится во мраке дым от костров – дым человеческого горя, люди впервые становятся народом, обре тают силу и сущность народа. Они разгребают снег, отгоня ют от стад волчьи стаи, великая воля труда одухотворяет людей, и тогда-то они начинают понимать, Что на свете прекрасней нет Человеческого лица... Ещё более увлекательна фабула последней поэмы Кугультинова – «Повелитель Время». Поэма начинается с описания степи, внезапно обезлюдевшей, и не сразу читатель узнаёт, откуда примчался «черный конь беды», не сразу узнаёт, Где теперь верблюдиц крик, Ржанье, блеянье и мык?! Где хозяин, где калмык? В этом леденящем душу запустении повинен хан Хамбал, который опутал народ нитью страха. Он великолепно нарисо ван, этот хан, стоухий, стоглазый, ничтожный, подлый, все сильный, властолюбивый раб собственной власти, всегда пра вый и непогрешимый. Хороши и его доверенные слуги – нойон Хаджи и три опричника, имена которых, по старой традиции, объясняют их занятия: Пощечник, Щекотун и Делатель Дум. Ничем не примечательный нойон Хаджи стал наперсником хана только благодаря одной своей особенности: стоит ему усмех нуться (для чего и держат Щекотуна), как изо рта падают жемчуга и алмазы. Читатель, знакомый со сказками Шарля Перро, может заподозрить заимствование, но в действительности оба сказочника, французский и калмыцкий, черпали из одного, тибетско-индийского источника. Так как хану и его нойону изменили их жены (одна с верб люжатником, другая с конюхом), тиран решает уничтожить всех женщин государства. Решению предшествуют допросы, производимые так, как повелось в ханстве: Установлена вина, – Палачу ведро вина. Не доказана вина, – Палачу тогда хана! Устрашенные решением самодержца-самодура, люди поки дают родную степь, спасая своих матерей, жён, сестёр, доче рей. Поэт находит такую подробность, трогательную и жуткую. Старенький чабан, которому не под силу бежать за всеми в дальние леса, остаётся в степи и прячет жену, – ту, что дарит ему «тихий свет, помогает в трудный час», – в сундук и не рас стаётся со старой и верной подругой, таскает всё время сундук за согбенной спиной. Когда, по приказу хана, чабан поднимает крышку сундука, все видят, что старуха давно мертва, задох нулась в сундуке. Фантазия поэта, рождённая красотой, изобретательностью, неистощимостью вымысла его народа, сказочника и сказителя, создаёт образ Матери жизни и её шестерых дочерей, из кото рых две, Правда и Любовь, наиболее ненавистны хану. Седая Мать жизни красивей своих молодых красавиц дочерей, Ибо всех прекрасней Мать, Ибо Мать – само Добро. Она призывает Время, судию земного пути, стража истины, совершить суд над жестокими притеснителями народа. И суд свершается: Там, где Время – судия, Посторонним места нет! Тема Времени, которое никогда не движется назад, кото рое, будучи порождением жизни, есть судья жизни, сливается в душе поэта с темой Слова – опорой разума, плотью мысли, как сливаются его лирические стихи, полные трепета наших дней, с поэмами-сказками, в которых мы чувствуем то же самое живое трепетание. Поэт обращается к слову: Ты движешь человечество вперёд, Пока ты живёшь, пока оно живёт! Заново прочитанные два тома стихотворений Давида Кугультинова, ныне предлагаемые вниманию читателя, заставля ют задуматься над следующим обстоятельством. Так называе мые «хорошие» стихи редко существуют, взятые отдельно, как мало нам сказали бы черты человеческого лица, заживи они отдельной жизнью. Только в своей совокупности, взаимосвязан ные и одушевлённые этой взаимной связью, они образуют лицо человеческое, – точно так же и лицо поэта образуют не от дельные его удачи (удачи могут случайно выпасть и на долю дюжинного стихотворца), а все его стихи, переговаривающиеся друг с другом, одно другое обогащающие и развивающие. Поэзия Давида Кугультинова становится всё ближе, всё нужнее самым широким читательским кругам. Впервые, после древней «Джангариады», калмыцкие стихи сделались достояни ем миллионов. Юлия Нейман, Новелла Матвеева и другие поэ ты дали им вторую, славную жизнь на русском языке. Но лю бовь читателей к поэзии Кугультинова была ещё до того, как она зазвучала по-русски, как бы предуготовлена её направле нием, учительским её пламенем, зажённым основоположниками русской литературы и хранимым их последователями. Эта любовь была предуготовлена заветом Давида Кугультинова, обра щённым к самому себе: Когда с неистовым ты ищешь рвением То вещество, что может запылать, И дума стать готова откровением, Чтоб радовать людей и волновать, – Тогда бумагу, жаждущую истины, Ты напои, ты жизнь в неё вдохни, Найди эпитет и глагол единственный И строки напряжённые замкни. |
Похожие:
 | Рефератов и презентаций Жизнь и творчество русских писателей А. С. Пушкин «Повести Белкина» Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова Жизнь и творчество И. А. Крылова Басни И. А. Крылова Басни Жана... |  | Методическое пособие по литературе в 9 классе Н. В. Егорова. 2Лермонтов... Представлена работа по использованию цифровых образовательных ресурсов на уроке литературы в 9 классе по теме «Жизнь и творчество... |
| Калмыцкая безэквивалентная лексика и фразеология в русских переводах... Работа выполнена в отделе урало-алтайских языков Учреждения Российской академии наук Институт языкознания ран | | Тема: «Поэты «шестидесятники». Цель: Познакомить учащихся с понятием «эстрадная поэзия» Введение в фандрайзинг: учебно-методическое пособие [Текст] / сост. М. С. Пальчевская. Красноярск: Сиб федер ун-т, 2012. 38 с |
| Методическое пособие по дисциплине «Статистика» для специальности... Данное методическое пособие предназначены для студентов и преподавателей колледжей, реализующих Государственный образовательный стандарт... | | Информационные технологии в музее (методическое пособие) Методическое пособие для бакалавров музеологов, обучающихся по направлению 030300 и студентов гуманитарных отделений |
| Учебно-методическое пособие по курсу «Рентгенографический анализ» Казань, 2010 Методическое пособие предназначено для студентов и аспирантов геологического факультета | | Методическое пособие «Организация работы с резервом кадров в органах... Методическое пособие «Организация работы с резервом кадров в органах мчс россии. Методическое пособие» |
| Методическое пособие Саранск 2008 ббк 74. 100 Данное методическое пособие является следующим звеном – продолжением работы по проблеме включения регионального компонента в учебный... | | Учебно-методическое пособие к практическим занятиям ... |
| Учебно-методическое пособие Тольятти 2011 удк ббк ахметжанова Г.... Учебно-методическое пособие предназначено для студентов магистров, обучающихся на педагогическом факультете тгу по направлению «Педагогика».... | | Методическое пособие Канск 2006 Печатается по решению научно-методического... Учебно-методическое пособие предназначено для студентов и преподавателей педагогических учебных заведений |
| План-конспект урока по теме : «М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество... План-конспект урока по теме : «М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество поэта. «Бородино»» | | Методическое пособие для студентов геолого-географического факультета... Учебно-методическое пособие разработано доцентом кафедры общей географии, краеведения и туризма В. Г. Еременко |
| Методическое пособие представляет собой сборник дидактического материала,... Методическое пособие предназначено для студентов, обучающихся по специальностям 050709 Преподавание в начальных классах, 050720 Физическая... | | Учебно-методическое пособие по дисциплине «пропедевтика внутренних болезней» Учебно-методическое пособие предназначено для студентов 3 курса медико-профилактического факультета кгму |
