§ 3. Грамматические категории и части речи 3.1. К основаниям выделения частей речи: существительные и глаголы
Одна из наиболее заметных особенностей грамматических категорий состоит в том, что в их языковом поведении обязательность сочетается с избирательностью: как мы уже отмечали в Гл. 1, 1.2, категория всегда является обязательной только для определенного подкласса лексем данного языка. Еще более примечательным фактом является тот, что в языках с развитой морфологией обычно выделяется всего несколько таких крупных «грамматических подклассов», а грамматические категории без остатка распределяются в зависимости от того, внутри какого подкласса они обязательны.
Наиболее универсальным противопоставлением среди таких грамматических классов лексем является деление на существительные (или имена) и глаголы (или предикаты; термины в скобках отражают в большей степени логическую традицию, чем собственно лингвистическую). Как кажется, нет надежного примера такого естественного языка, в котором противопоставление существительных и глаголов полностью отсутствовало бы (впрочем, вопрос в значительной степени остается открытым). Классы прилагательных и наречий (также достаточно часто выделяемые) не универсальны. Обратной стороной этой закономерности является то, что и граммемы естественных языков делятся на преимущественно именные и преимущественно глагольные (или на «номинанты» и «вербанты», если воспользоваться своеобразными терминами из Hagège 1993).
Конечно, сказанное не следует понимать в том смысле, что в языках мира вовсе невозможны грамматические показатели, оформляющие как именные, так и глагольные основы. Такие показатели, конечно, встречаются; их принято называть транскатегориальными (ср. Плунгян 2000: 26, 33-35). Примером может служить суффиксальный показатель уменьшительности / положительной оценки -ke в мансийском языке, равно возможный при существительных (sāli-ke ‘маленький хороший олень; олешек’), числительных (low-ke ‘десяточек’) и глаголах (toti-ke ‘он несет охотно, с удовольствием’), или показатель -kta в нанайском языке, выражающий при глагольных основах объектный дистрибутив (см. Гл. 4, 1.3), а при именных основах – собирательность: ср. wa ‘убить’ ~ wa-kta ‘перебить (многих)’ наряду с garma ‘комар’ ~ garma-kta ‘много комаров; комарьё’. Очень распространенным примером транскатегориальных показателей являются аффиксы, способные выражать как лицо/число обладателя при существительных, так и лицо/число подлежащего или дополнения при глаголах. Подобный тип морфем встречается в эскимосских, чукотско-камчатских, уральских, австронезийских языках, в кечуа и др.; ср., например, манси sāli-jaγəm ‘мои два оленя’ и toti-jaγəm ‘я несу их двоих’. Подробный обзор данного явления см. в статье Siewierska 1998a; ср. также Siewierska 2004.
Существенно, однако, что ни в одной грамматической системе транскатегориальные показатели не составляют большинство (а нередко полностью отсутствуют). В лингвистической типологии принято связывать долю транскатегориальных морфем со степенью агглютинативности или аналитичности языка (ср. Plungian 2001a), хотя и в ярко выраженных флективных языках появление транскатегориального показателя не исключено. Так, в португальском языке диминутивный суффикс -inh- [iù] возможен, как и в мансийском, не только при именах, но также при некоторых глаголах, ср. livr-inh-o ‘книжечка; книжонка’ и escrev-inh-ar ‘писать кое-как, писать ерунду’; однако в португальской морфологической системе такие примеры явным образом маргинальны.
Существительные, глаголы и другие грамматические классы слов противопоставляются так называемым служебным частям речи, которые не способны присоединять показатели грамматических категорий (но могут сами являться такими показателями – например, в языках с аналитической грамматикой).
На чем же основано противопоставление существительных и глаголов? Можно ли считать, что способность присоединять показатели разных грамматических категорий (вида, времени, наклонения и залога – в случае глаголов, детерминации, числа и падежа – в случае существительных) является следствием каких-то более глубоких различий в значении этих классов слов9 (тем более, что это противопоставление обнаруживается и в языках с очень скудным набором грамматических категорий)? С нашей точки зрения, на этот вопрос можно дать утвердительный ответ, хотя связь здесь не столь прямолинейна. Действительно, в работах по теории грамматики часто встречаются рассуждения на тему о том, что различие между прилагательным белый и существительным белизна, между глаголом уйти и существительным уход – не в их семантике (которая объявляется тождественной), а именно и только в наборе связанных с ними грамматических категорий.
Такие примеры не столь очевидны, как может показаться. Во-первых, слова белизна и уход являются (в отличие от «настоящих» существительных) производными: с морфологической точки зрения, это прилагательное и глагол, преобразованные в существительные. Во-вторых, неверно, что между словами типа уйти и уход вовсе нет семантической разницы. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить, например, пару предложений: (i) Я боюсь мстить и (ii) Я боюсь мести. Смысл первого предложения ясен: говорящий боится наступления такой ситуации, в которой ему придется выполнять роль мстителя. Смысл второго предложения, напротив, не столь однозначен; из него следует, что говорящий боится наступления такой ситуации, когда кто-то (скорее всего, не говорящий!) кому-то (вполне возможно, что именно говорящему) мстит. Но кто и кому конкретно? Такой информации в предложении (ii) не содержится; может быть, это ясно из контекста, а может быть, это в принципе неважно (т.е. кто угодно мстит кому угодно) – ведь (ii) можно понять и в том смысле, что говорящий боится «мести вообще» (скажем, мести – в отличие от дуэли, прыжков с парашютом, экзамена по морфологии и т.п., которых он по каким-то причинам не боится). Ответственным за эту весьма чувствительную семантическую разницу может быть только тот факт, что мстить является особой формой глагола (и даже, кстати, не самой типичной: инфинитивом, с редуцированным набором глагольных категорий и с некоторыми именными свойствами – но «глагольность» которой всё равно перевешивает), тогда как месть является существительным. Конечно, различие между «эксплицитным» в ролевом отношении словом мстить и «расплывчатым» в отношении ролевых характеристик словом месть не очень похоже на различие между типичным существительным лошадь и типичным глаголом скакать; но это уже другая сторона проблемы. Важно, что семантическое различие, хотя и трудноуловимое, здесь всё же есть.
Типичный глагол отличается от типичного существительного сразу по многим признакам. С типичным существительным обычно связывают представление о конкретном объекте (= «вещи»), имеющем четкие пространственные границы и существующем в неизменном виде более или менее длительное время. Напротив, типичный глагол обозначает (динамическую) ситуацию, т.е. некоторое отношение, возникающее между определенными участниками ситуации на определенное время и в течение этого времени обычно непостоянное. Среди всего этого множества различий можно выделить два главных: «вещь» ~ «ситуация» (= свойство или отношение) и «стабильность» ~ «нестабильность во времени». Заметим, что существуют, вообще говоря, не слишком стабильные объекты (например, мыльный пузырь) и, напротив, достаточно стабильные свойства (например, ‘быть вечным’); язык здесь, как и в других случаях, оказывается чувствителен лишь к наиболее характерным сочетаниям признаков. Но прежде чем мы определим это сочетание, заметим, что названные два параметра как бы лежат в разных плоскостях: ведь типичный объект (такой, как камень, стол, роза или скорпион) тоже связан с некоторым конституирующим его свойством или, скорее, совокупностью свойств (‘быть камнем’ или ‘быть скорпионом’); собственно, слово камень само по себе обозначает не конкретный объект, а любой объект, удовлетворяющий свойству ‘быть камнем’; оно соотносится с классом объектов, обладающих определенными свойствами. В языке есть средства обозначить и конкретный представитель такого класса – с помощью показателей детерминации (о которых речь пойдет в Гл. 6, § 2), например: этот камень; камень, о котором твой дедушка рассказывал в прошлом году, и т.п. Так что на самом деле объект – это не просто ограниченная в пространстве и времени часть окружающего мира; это носитель некоторого набора свойств или, иначе, это набор свойств, воплощенный в материальном носителе. Типичные существительные обозначают в тексте как раз прежде всего таких «воплощенных» носителей свойств.
Единственный класс существительных, которые для называния объекта не нуждаются в обозначении воплощаемого им свойства – это имена собственные. В самом деле, если объект называют камнем, то это значит, что он воплощает свойство ‘быть камнем’ (общее для всех таких объектов); но собственное имя, присваиваемое объекту, служит только для того, чтобы просто – так сказать, механически – выделить его из числа других объектов (как выделяет зарубка или метка), минуя этап обращения к какому-либо свойству. Не существует свойства ‘быть Эдуардом’ (и человеку нельзя сказать: ‘ты – типичный Эдуард’, если, конечно, не имеется в виду какой-то конкретный носитель этого имени). Человека называют Эдуардом не потому, что он обладает каким-то особым свойством, а чтобы иметь простую «механическую» возможность индивидуализировать его, т.е. отличить от других людей10.
Философы и логики еще со времен стоиков обратили внимание на особое положение собственных имен среди других слов естественного языка; в современных логических теориях было предложено противопоставление интенсионала ( общего свойства класса, называемого данным именем) и экстенсионала ( множества всех объектов, называемых данным именем). Про собственные имена можно утверждать, что они, в отличие от других существительных, имеют экстенсионал, но не имеют интенсионала11; прозвища при переходе в класс собственных имен теряют свой интенсионал. Подробнее о проблемах теории собственных имен (являющейся одним из важных разделов семантики) см. Gardiner 1954, Курилович 1956, Якобсон 1957; ср. также Суперанская 1973, Кронгауз 1984, Шмелёв 2002 и Van Langendonck 2007.
Таким образом, как существительные (исключая собственные имена), так и прилагательные с глаголами являются именами предикатов, т.е. свойств, состояний, отношений и действий; ‘быть камнем’ с логической точки зрения почти такое же свойство, как ‘быть красным’, ‘весить’, ‘длиться’, и почти такой же предикат, как ‘бежать’ или ‘строить’ (только у последних двух предикатов не один аргумент, а больше). Различие между семантикой существительных, прилагательных и глаголов в этом отношении скорее градуальное: «субстантивные» предикаты тяготеют к обозначению стабильных совокупностей свойств (по возможности независимых от времени), тогда как глагольные предикаты тяготеют к обозначению изменяющихся состояний или переходов от одного состояния к другому; прилагательные занимают промежуточную позицию.
С другой стороны, только существительные (сами по себе и особенно в сочетании с детерминативами) обладают способностью обозначать «воплощенные» свойства, т.е. конкретных носителей свойств. Здесь есть двойная зависимость: в языке, как правило, существуют особые, непроизводные слова для обозначения носителей таких свойств, которые сами по себе являются постоянными и легко «воплощаются» в стабильные конфигурации; невоплощенные же свойства (и особенно динамические), для которых не имеется постоянных «претендентов», закрепляются за глаголами. При «назначении» предикату его частеречной принадлежности, язык как бы каждый раз выбирает, какое из двух решений экономнее: если данный предикат чаще встречается в воплощенном, чем в невоплощенном виде, он реализуется в виде существительного, если наоборот – в виде прилагательного и глагола (выбор между двумя последними производится уже на основании большей/меньшей временной стабильности, см. ниже). Грубо говоря, камень потому существительное, что ситуации, в которых говорят о конкретных камнях, встречаются гораздо чаще, чем ситуации, в которых про некоторый объект утверждается, что он камень; напротив, спать потому глагол, что ситуации, в которых про некоторый объект утверждают, что он спит, встречаются гораздо чаще, чем апелляции к отдельным представителям класса объектов, единственным общим свойством которых является состояние сна. Косвенным образом, это противопоставление коррелирует и с известным синтаксическим распределением: для существительных типичной (или исходной) считается функция аргументов (т.е. подлежащего и дополнений), для глаголов – функция предикатов (сказуемого), для прилагательных – функция атрибутов (определений); впрочем, синтаксические функции у всех основных классов слов гораздо более подвижны (и во многих языках любая синтаксическая функция оказывается доступна любой части речи практически без ограничений).
3.2. Проблема прилагательных
Постольку, поскольку противопоставление «воплощенных» и «невоплощенных» предикатов является универсальным, универсальным, как уже было сказано, является и противопоставление существительных и глаголов. Более того, распределение предикатов между этими двумя классами в значительной степени совпадает во всех естественных языках. Напротив, самостоятельный грамматический класс прилагательных выделяется далеко не везде, и объем этого класса (даже если он выделяется) в разных языках оказывается существенно различным. Обычно говорят о трех основных типах языков: «адъективные» языки (т.е. языки с самостоятельным классом прилагательных), «глагольные» языки (т.е. языки, в которых прилагательные являются подклассом глаголов) и «именные» языки (т.е. языки, в которых прилагательные являются подклассом существительных).
В «глагольных» языках, как правило, выделяется более или менее значительная группа так называемых «качественных глаголов», или «стативов» (которые могут иметь особую видо-временную парадигму, различать меньшее число форм, и т.п.); эти глаголы по своей семантике соответствуют прилагательным европейских языков; атрибутивную функцию в предложении выполняют причастия качественных глаголов (или их синтаксические эквиваленты). Так, в языке волоф русскому сочетанию хороший дом будет соответствовать kёr gu baax, букв. ‘дом который хорош’, где gu – относительное местоимение (типа русского ‘который’), вводящее любой глагол (в том числе и стативный); лексема baax является качественным глаголом со значением ‘быть хорошим’. Собственно прилагательных как отдельного морфологического класса в языке волоф нет. Языки такого типа достаточно распространены; к ним относятся многие языки Юго-Восточной Азии, Африки и Северной Америки; встречаются они и среди дагестанских языков12.
С другой стороны, в «именных» языках прилагательные являются морфологическим подклассом существительных, отличаясь от последних лишь способностью выступать в атрибутивной функции, т.е. синтаксически зависеть от другого существительного. (Приблизительно таким же образом мог бы быть устроен русский язык, если бы в нем не было слов типа храбрый, а были бы только слова типа храбрец.) Классические индоевропейские языки очень близки к этому типу; не случайно античные грамматики говорили об именах существительных и именах прилагательных. Например, в латинском языке прилагательные имеют те же морфологические категории, что и существительные; собственно, мы считаем слово bonus ‘хороший’ прилагательным, а слово amīcus ‘друг’ существительным только потому, что первое в латинском языке встречается преимущественно в атрибутивных, тогда как второе – в актантных синтаксических употреблениях (но ср.: amīcus Plato, sed magis amīca veritās, букв. ‘дружествен [м.ед] Платон, но более дружественна [ж.ед] истина’, где amīcus синтаксически полностью уподобляется прилагательному, включая согласование по роду). В тех случаях, когда согласование по роду по морфологическим причинам невозможно (в традиционной латинской грамматике говорят о «прилагательных одного окончания»), практически невозможно определить, существительное перед нами или прилагательное: так, pauper может переводиться как ‘бедный’ или как ‘бедняк’, āles – как ‘крылатый’ (ср. атрибутивное употребление в puer āles ‘крылатый мальчик’, обычный эпитет Амора) или как ‘птица’ (ср. Palladis āles ‘птица Паллады’, т.е. ‘сова’, где āles, как и положено существительному, управляет генитивом), и т.д., и т.п. Интересно, что довольно большое число названий свойств в то же время является в латинском языке чистыми глаголами (как правило, они принадлежат ко II спряжению), ср. calēre ‘быть горячим’, candēre ‘быть белоснежным’, madēre ‘быть мокрым’, valēre ‘быть сильным, здоровым’, и мн. др.
К типичным «адъективным» языкам относится, например, английский, где неизменяемые в морфологическом отношении прилагательные находятся приблизительно на равном расстоянии от существительных и глаголов: в отличие от глаголов, они не имеют категорий вида и времени и, в отличие от существительных, они не имеют категории числа (но, с другой стороны, только прилагательные – хотя и не все – имеют синтетические степени сравнения). Это тоже довольно распространенная среди языков мира модель (особенно характерная для агглютинативных языков). Русский язык, как можно видеть, в целом ближе к «адъективному» типу (так как склонение прилагательных морфологически сильно отличается от субстантивного склонения, что встречается сравнительно редко); в то же время русские «полные» прилагательные во всех остальных отношениях фактически являются подклассом имен (ср. «амбивалентные» лексемы типа больной, заведующий, столовая, категориальная принадлежность которых устанавливается по их синтаксическому употреблению, или лексемы типа вожатый, которые являются морфологическими прилагательными, но синтаксическими существительными). С другой стороны, русские краткие прилагательные, не имеющие ни атрибутивных употреблений, ни падежных форм, фактически являются подклассом глаголов (точнее, образуют особый грамматический разряд предикативов – возможно, вместе с некоторыми другими лексемами типа надо или жаль, выделенными в свое время Л. В. Щербой (1928) в так называемую «категорию состояния»); отношения между полными и краткими прилагательными в русском языке тем самым оказываются близки к продуктивным словообразовательным (наподобие тех, которые связывают русские глаголы и причастия – отглагольные прилагательные)13.
«Адъективные» языки могут также заметно различаться в отношении количества и состава своих прилагательных. Языкам с большим (фактически, неограниченным) классом прилагательных типа английского противостоят языки с небольшим (часто состоящим из нескольких десятков слов) и лексически ограниченным классом прилагательных; такие языки встречаются среди австралийских, африканских (в частности, банту) и др. Как показал в свое время Р. Диксон (см. Dixon 1977a и 1994a; ср. также Dixon & Aikhenvald (eds.) 2004), в адъективном виде реализуются прежде всего предикаты со значением размера и формы, возраста, общей оценки и цвета; все остальные значения в языках с ограниченным числом прилагательных распределяются между существительными и глаголами (в зависимости от типа языка).
В частности, все так называемые относительные прилагательные (типа каменный) в адъективно бедных языках будут иметь не адъективную, а иную (главным образом, субстантивную) реализацию. Относительные прилагательные с семантической точки зрения представляют собой предикат, связанный с существительным (т.е. это некоторое утверждение о существительном, «встроенном» в прилагательное, ср. ‘сделанный из камня’, ‘похожий на камень’, и т.п.). Неудивительно, что семантическими эквивалентами относительных прилагательных в других языках являются существительные в генитиве (о близости генитива к прилагательным см. также в Гл. 4, 2.5) или другие конструкции с участием существительных.
Интересный класс относительных прилагательных имеется в тюркских языках, где основы, обозначающие, главным образом, вещество или материал (типа татарск. taš- ‘камень’, altïn- ‘золото’ и др.) могут употребляться как в качестве существительных, так и (в результате конверсии) в качестве прилагательных со значением ‘сделанный / состоящий из’. Образованные с их участием конструкции типа altïn baš ‘золотая голова’ в синтаксическом отношении ничем не отличаются от обычных адъективных конструкций (типа kara baš ‘черная голова’), поскольку не требуют от вершинного имени показателя изафета (в отличие от обычных именных конструкций типа at baš-ï ‘конская голова’, букв. ‘конь голова-изф’; об изафете см. Гл. 3, § 3). Другие типы относительных прилагательных в тюркских языках, как правило, не представлены.
3.3. Акциональная классификация предикатов
Для решения многих задач грамматического описания (особенно в области аспектологии) лингвистам необходимо располагать семантической классификацией предикатов, т.е. названий «невоплощенных» свойств, состояний и отношений. То, что разные типы предикатов по-разному сочетаются с грамматическими показателями вида и времени, было замечено еще в античности (например, деление глаголов на предельные и непредельные восходит по крайней мере к Аристотелю). В XX веке начало исследований в этой области было положено двумя классическими работами: статьей выдающегося русского аспектолога Ю. С. Маслова (1948) и статьей американского логика З. Вендлера (Vendler 1957)14; уже через двадцать лет после публикации статьи Вендлера библиография по семантической, «онтологической», «таксономической», «аспектуальной» – или, как теперь ее предпочитают называть, «акциональной» – классификации предикатов включала многие десятки (если не сотни) работ. Результатом этой классификации является разбиение всей предикатной лексики каждого языка на несколько универсальных групп, называемых «семантическими» или «акциональными» типами или классами предикатов (англ. «actionality»)15. Принадлежность к тому или иному акциональному классу объясняет очень большое количество особенностей грамматического поведения предиката: в первую очередь, его способность образовывать те или иные видовременные формы и значения этих форм (так например, уже Вендлер показал, что состояния и события в английском языке не имеют форм серии Continuous, а Киндаити отметил, что в японском языке так наз. результативные глагольные формы на -te iru образуются не от всех акциональных классов и их значение различается в зависимости от класса глагола).
Не претендуя, разумеется, на исчерпывающее освещение проблемы, укажем наиболее существенные, с нашей точки зрения, положения, лежащие в основе современных акциональных классификаций.
По своим свойствам предикаты (= названия ситуаций16) образуют континуум, одним из главных организующих параметров внутри которого является признак статичности / динамичности. Крайнее положение в таком континууме занимают названия стативных ситуаций (англ. states), или стативов – (непрерывных) свойств и состояний, проявления которых максимально независимы от времени; в целом свойства являются более стабильными характеристиками, чем состояния: для последних хотя и характерна длительность, но для них также естественно иметь начало и конец (ср., например, в Булыгина 1982 тонкий анализ различий между свойством быть пустым и состоянием пустовать в русском языке). Различию постоянных и врéменных стативных ситуаций в логике часто соответствует различие между так называемыми предикатами «индивидного уровня» (или «устойчивыми»), англ. individual-level predicates и предикатами «стадиального уровня» (или «эпизодическими»), англ. stage-level predicates; эта несколько громоздкая терминология, впервые предложенная в диссертации американского логика Г. Н. Карлсона 1977 г. (опубликована позднее в виде книги Carlson 1980; см. также Carlson & Pelletier (eds.) 1995, особенно Kratzer 1995), тем не менее, остается достаточно популярной, особенно в исследованиях по формальной семантике. Данное различие не является бесспорным (особенно с типологической точки зрения), так как в основном опирается, как это обычно принято в формальных подходах, на синтаксические тесты.
На семантико-грамматической шкале именно с состояний начинается «собственно глагольная» область: глагол – класс слов, специально предназначенных для обозначения отношений, так или иначе чувствительных к времени (ср. традиционный немецкий термин для глагола Zeitwort, букв. ‘времяслово’ и созданный по его образцу польский czasownik, суффиксальное производное от czas ‘время’). Глаголы, обозначающие состояния (стативные глаголы), противопоставляются обширному классу динамических глаголов. Различия между стативными и динамическими глаголами многообразны; главным среди них является, пожалуй, то, что для продолжения состояния обычно не требуется никаких специальных усилий субъекта; не требуется притока энергии для его поддержания. Именно поэтому состояния чаще всего неконтролируемы, а их субъектом является пациенс или экспериенцер (об этих понятиях см. подробнее Гл. 3, § 2); ср. такие состояния как висеть, болеть, спать, жить, знать ‘иметь в сознании <достоверную> информацию’, видеть, нравиться и т.п.
В отличие от стативов, динамические глаголы не обозначают стабильные ситуации, тождественные сами себе в любой момент своего существования. Динамические ситуации обозначают либо различные виды изменений (т.е. переходов от одного состояния к другому), либо, по крайней мере, такие состояния, для поддержания которых требуется постоянный приток энергии (и субъектом которых является агенс, ср. молчать, держать и т.п.).
Важнейшим противопоставлением внутри класса динамических глаголов является их деление на процессы и события (англ. events; употребителен также вендлеровский термин achievements, букв. ‘глаголы достижения’). Различие между ними также касается фактора времени: события концептуализуются в языке как мгновенные переходы от одного состояния к другому, тогда как процессы являются постепенным изменением состояния (или циклической последовательностью сменяющих друг друга состояний). Типичными процессами являются в русском языке бежать, кричать, играть, работать и т.п.; типичными событиями – побежать, вскрикнуть, упасть, прыгнуть, лопнуть, взорваться, найти, понять и т.п. Слово «концептуализуются» здесь выбрано не случайно: физически, конечно, события могут (и даже должны) занимать на временной оси определенный интервал, но с точки зрения языка этот интервал пренебрежимо мал: конец исходного состояния как бы совпадает у событий с началом следующего. Именно поэтому названия событий не сочетаются с обозначениями длительности: можно кричать три часа (или три секунды), но нельзя *вскрикнуть три часа (или даже три секунды!): в этом смысле и говорят, что события в языке «не имеют длительности».
Наконец, последнее очень важное деление проходит уже внутри класса процессов. В принципе, все процессы описывают некоторое постоянное изменение; процессы – это ситуации, на всём протяжении которых «что-то происходит»; в каждый данный момент времени процесс, вообще говоря, описывает некоторое положение дел, не тождественное ни предыдущему, ни последующему моменту. Но процессы различаются в отношении того, как развиваются описываемые ими изменения. В одних случаях изменения носят скорее циклический характер: они могут происходить постоянно (до тех пор, пока продолжается приток необходимой для этого энергии); именно таковы все процессы, приведенные в качестве примера в предыдущем абзаце. Но имеются и другие типы процессов: такие, которые описывают направленные изменения, имеющие определенную последовательность – и, что самое главное, определенное завершение. Если такой процесс будет развиваться нормально, то рано или поздно он завершится, исчерпав себя, т.е. достигнув своего естественного конца. Так, процесс вставать ( ‘переходить из нефункционально устойчивого положения в вертикальное’) в нормальном случае завершается достижением вертикального положения (что описывается событием встать); процесс сочинять балладу завершается событием сочинить балладу, и т.п. Процессы первого рода обычно называются непредельными (англ. atelic или, менее точно, unbounded), процессы второго рода – предельными (англ. telic или bounded); соответственно, достигаемое в момент завершения предельного процесса состояние называется его (внутренним) пределом.
Такое понимание термина «предельность» в настоящее время наиболее характерно для славистической аспектологической традиции. В англоязычной терминологии (особенно ориентированной на формально-логический подход, как в Verkuyl 1993) под предельностью часто понимают просто мгновенность ситуации или ее ограниченность во времени, а под непредельностью – (неограниченную) длительность; тем самым, все обозначения процессов автоматически оказываются непредельными. Такое употребление нельзя признать удачным, так как понятие предельности имеет грамматический смысл именно в качестве независимого акционального признака ‘возможность естественного завершения ситуации’ (telicity), а не в качестве синонима понятия временнóй ограниченности (boundedness); ср. наиболее внятное обсуждение этого вопроса в статье Dahl 1981.
Следует также иметь в виду, что в большинстве работ по славянской аспектологии принято различать предельность в широком и в узком смысле. Под предельностью в широком смысле понимается способность предиката описывать однонаправленные изменения, не обязательно ведущие к достижению «необратимого» финала, как при предельности в узком смысле. Так, русские глаголы типа повышаться в узком смысле непредельны: можно сказать температура повысилась и продолжает повышаться, однако они предельны в широком смысле: форма повысилась указывает на достижение некоторого изменения. Понятие предельности в широком смысле (или «трансформативности», в терминологии работ немецкой школы, ср. Heger 1971, Johanson 1996 и 2000, Mehlig 1996 и др.) оказывается полезным, поскольку во многих случаях предельные в узком и в широком смысле глаголы ведут себя одинаково. На это различие в русском языке одной из первых обратила внимание М. Я. Гловинская (1982: 86; ср. также Гловинская 2001 и Падучева 1996: 117-118).
Таким образом, общую схему акциональной классификации предикатов (в их наиболее «глагольной» части) можно изобразить следующим образом, ср. (7):
(7)
   состояния
|
динамические ситуации
|
|
процессы
|
события
|
 
|
|
|
|
непредельные
|
предельные
|
|
Заметим, что граница между большинством из этих типов нежесткая: состояния плавно переходят в непредельные процессы (ср. такие промежуточные ситуации, как сиять или мыслить: это состояния, имеющие ряд признаков процессуальности); что касается различия между непредельными процессами и предельными, то оно во многом зависит даже не от глагольной лексемы, а от типа ситуации в целом (ср. непредельное бежать vs. предельное бежать домой или даже бежать сто метров; непредельное писать vs. предельные писать письмо / роман / эту строчку). Как можно видеть, добавление объекта часто превращает ситуацию в предельную; напротив, устранение объекта (или связывание его квантором, как при имперсональной актантной деривации, см. Гл. 5, 4.3) превращает ситуацию в непредельную (и часто одновременно превращает процесс в состояние)17. Ср. отношение между обозначением однократного события в (8a) и стативами (точнее, обозначениями свойств) в (8b-c):
(8) a. Максима укусила собака
b. Наша собака кусает почтальонов и велосипедистов
c. Наша собака кусается
Здесь наглядно проявляется связь между акциональным типом предиката, с одной стороны, и видом, временем и залогом глагола, с другой.
В примере (8) как в капле воды отражена важность данной проблематики для описания всей совокупности грамматических категорий глагола; но особенно важна семантическая классификация предикатов для описания аспектуальных свойств глагола. Это видно и на материале русского языка: так, в русском языке все названия событий являются глаголами совершенного вида (но не наоборот: такие глаголы СВ как, например, постоять <часок> или проработать <всю ночь> не обозначают события, о чем свидетельствует и их сочетаемость с обстоятельствами длительности, а обозначают процессы, хотя и ограниченные временными рамками); с другой стороны, только предельные глаголы русского языка образуют так называемые «чистые видовые пары», в которых первый элемент обозначает процесс, направленный на достижение предела, а второй – событие, состоящее в достижении этого предела (ср. упаковывать ~ упаковать, вставать ~ встать, решать <задачу> ~ решить, писать <письмо> ~ написать, и мн. др.). Но и за пределами чистых видовых пар смена семантического типа предиката составляет основное содержание большинства словообразовательных отношений, связывающих русские глаголы, ср. бежать (непредельный процесс) ~ побежать (событие, являющееся началом процесса); толкнуть (однократное событие) ~ толкать (процесс, состоящий из циклически повторяющихся «квантов»), и т.п.; подробнее см. также в разделе о видовых категориях (Гл. 7, § 1).
Учет таких словообразовательных отношений позволяет внести более тонкую дифференциацию в ту схему акциональной классификации, которая была приведена в (7). Для этого необходимо различать прежде всего «изолированные» и «связанные» ситуации. Изолированная ситуация концептуализуется в языке как возникающая или завершающаяся вне обязательной связи с другой ситуацией, тогда как связанная ситуация либо обязательно возникает при завершении некоторой другой ситуации, либо сама, завершаясь, обязательно приводит к возникновению другой ситуации. Так, события заснуть и сгореть концептуализуются в русском языке как связанные (первое всегда является началом состояния спать, а второе – финалом предельного процесса гореть), а события очутиться или хлынуть – как несвязанные. Как правило, связанные ситуации в языке обозначаются формально сходным образом: либо просто одной и той же глагольной лексемой (разные видовременные формы которого будут принадлежать к разным акциональным классам), либо словообразовательно связанными формами разных лексем, и т.п. Пары вида гореть ~ сгореть, знать ~ узнать, бежать ~ побежать, толкнуть ~ толкать и многие другие в русском языке являются акционально связанными; в частности, акционально связаны в русском языке и все так называемые «видовые пары» (где глагол несовершенного вида обозначает предельные процесс, а глагол совершенного вида – событие достижения предела). Как можно видеть, основным формальным механизмом, обеспечивающим выражение этой связанности, в русском языке является глагольная префиксация и в меньшей степени – суффиксация. В английском языке акционально связанными являются, например, формы серии Continuous (обозначающие процессы) и простые формы прошедшего времени (обозначающие, в частности, события), ср. соотношение между bent ‘согнул’ (событие) и was bending ‘сгибал’ (процесс). Следует отметить, что для выражения акциональной связанности в английском языке есть и неморфологические способы: ср., например, отношение между give a cough ‘кашлянуть’ (событие) и have a cough ‘(постоянно) кашлять, страдать кашлем’ (состояние).
Применительно к акционально связанным ситуациям, в частности, бывает полезно дополнительно различать: среди класса событий – «вхождение в состояние» (узнать, заболеть), «вхождение в процесс» (побежать, загореться), «завершение процесса» (сгореть)18; среди класса процессов – «мультипликативные события» (вспыхивать, покашливать), среди класса состояний – «генерализованные состояния» (курить, кашлять), и т.п. Подробнее эта проблематика будет рассмотрена в Гл. 7, § 1, в ходе анализа аспектуальных категорий. Существенно, что данное различение является вторичным по отношению к номенклатуре базовых акциональных классов, приведенной в (7): оно является усложнением этой акциональной классификации за счет дополнительного указания на то, с предикатом какого другого акционального класса связан данный. Во многих существующих акциональных классификациях эти два типа смешиваются; следует иметь в виду, однако, что таксономические категории вида «событие» и вида «вхождение в процесс» относятся к разным уровням классификации ситуаций («вхождение в процесс» – такое же «событие» с онтологической точки зрения, их акциональная природа одинакова), причем тип акциональной связанности ситуации в гораздо большей степени определяется конкретно-языковыми свойствами.
В связи с существованием таких явлений, как аспектуальная композиция и акционально связанные формы одного и того же глагола, целесообразно поставить вопрос – классификацией чего является акциональная классификация предикатов, описанная выше? В общем случае очевидно, что единицей такой классификации оказывается не предикатная лексема – и даже не предикатная словоформа – а словоформа, употребленная в определенном контексте. Таким образом, таксономическая категория предиката в общем случае, как правило, становится переменным параметром: формы одного и того же слова легко могут принадлежать к разным категориям. В тех случаях, когда мы всё же хотим говорить о характеристике, приписываемой лексеме в целом, а не отдельным ее формам или отдельным употреблениям этих форм, приходится вводить более сложное понятие «акциональной характеристики предиката», т.е. множества всех таксономических категорий, которые могут быть приписаны формам этого предиката. Эти множества для разных предикатов оказываются различными, и типологическое изучение акциональных характеристик, возможных у предикатов разных языков, представляет самостоятельный интерес; программа такого изучения намечена в Tatevosov 2002, Татевосов 2005, Лютикова и др. 2006, а также, с несколько других теоретических позиций, в Храковский и др. 2008.
Акциональная классификация предикатов – мощный и гибкий инструмент описания грамматических особенностей глагольных систем. Возможность перехода из одного акционального класса в другой (т.е. смена таксономической категории) – наиболее существенная «грамматическая потребность» глагольных лексем в языках мира, и в большинстве языков существуют грамматические средства, обеспечивающие такую возможность.
3.4. Грамматическая классификация лексем
Подведем предварительный итог тому, что было сказано по поводу частей речи. Разбиение на части речи – в конечном счете, разбиение семантическое; но оно непосредственно опирается на формально-грамматические свойства слов, точнее, на их (преимущественно) грамматическую сочетаемость. Так, если речь идет о языке с богатой морфологией типа русского, то на первом шаге этого разбиения классифицируются основы лексем исходя из того, с какими наборами грамматических показателей они сочетаются; в результате мы получаем деление, приблизительно соответствующее делению на грамматические разряды. Не для всех языков этот первый этап классификации может оказаться достаточно эффективным; поэтому на втором этапе разбиения внимание обращается уже на межсловную грамматическую сочетаемость, т.е. на сочетаемость с аналитическими грамматическими показателями и служебными словами в целом; таким образом, можно выделить грамматические классы слов в языках с бедной морфологией, но развитой аналитической грамматикой. Наконец, в случае языков с бедной морфологией и слабой границей между лексикой и грамматикой можно – на третьем шаге разбиения – привлечь и «обычную» синтаксическую сочетаемость; в качестве дополнительной эта мера бывает полезна даже и для языков с развитой морфологией (в тех случаях, когда чисто грамматическая сочетаемость непоказательна). Именно таким образом, например, в русском языке обосновывается деление на предлоги и союзы или «внутренняя» классификация наречий.
Тем самым, общий пафос разбиения на части речи можно определить как последовательную классификацию лексем по их грамматической и неграмматической сочетаемости, с опорой на принцип «концентрического убывания грамматичности»: наиболее релевантной считается сочетаемость основы, далее привлекается сочетаемость словоформы, и т.п.
|
