§ 2. Неграмматические (словообразовательные и лексические) значения
Грамматические значения (граммемы) противопоставлены не только лексическим, но и словообразовательным значениям (дериватемам). Как мы уже неоднократно указывали, в рамках излагаемого здесь подхода грамматические значения характеризуются прежде всего своим обязательным характером; это «концептуально привилегированные» значения данного языка. Отличие лексических значений от словообразовательных лежит в другой плоскости; его можно определить чисто формально. Лексические значения выражаются корневыми, словообразовательные – некорневыми морфемами (т.е. аффиксами или – реже – несегментными морфемами, см. подробнее Плунгян 2000: 67-70).
Заметим, что по отношению к грамматическим показателям эта разница несущественна: граммемы могут быть выражены как аффиксами (или несегментными морфемами), так и корнями (такие корни называются служебными, или вспомогательными – англ. auxiliaries). Сочетание служебного грамматического элемента с носителем лексического значения называется «аналитической словоформой» (или «аналитической конструкцией»), а сам этот элемент – аналитическим грамматическим показателем.
Иногда в лингвистической литературе по аналогии с аналитическими грамматическими показателями выделяются и аналитические словообразовательные показатели: например, вспомогательные глаголы, выражающие каузативное значение, или частицы, выражающие значение реципрока (см. Гл. 5). Такое словоупотребление нельзя не признать несколько вольным: впрочем, если исследователь готов поместить в словарь аналитическую каузативную конструкцию как отдельную единицу, то аналитическое словообразование в каком-то смысле можно считать существующим. Как кажется, для автономных словоформ, выражающих те значения, которые в других языках могут быть выражены словообразовательными аффиксами, в настоящее время нет хорошего общепринятого термина (см. также ниже, § 3).
Словообразовательные значения, таким образом, по способу выражения всё же ближе к грамматическим; их отличие от грамматических значений прежде всего в том, что они не являются обязательными и в силу этого не образуют ни категорий, ни парадигм (в том смысле, как эти термины были определены выше). Граммемы устанавливают отношения солидарности (‘принадлежать к той же категории’) и формируют эквиполентные оппозиции; дериватемы устанавливают отношения производности (‘быть более / менее сложным’)11 и формируют привативные оппозиции. Так, пара красный ~ красноватый связана словообразовательными отношениями прежде всего потому, что исходный элемент этой пары (красный) семантически «беднее» производного элемента: если последний содержит семантический компонент ‘в небольшой степени’, то первый ничего не сообщает о том, в какой степени соответствующий признак проявляется (так, мы в равной степени можем сказать очень красный и немного красный, и т.п.). Оппозиция этих элементов привативна. Тем самым, значение ‘в небольшой степени’ не является обязательным – опять-таки, прежде всего потому, что оно не входит ни в какую категорию; говорящий выражает это значение только тогда, когда это является частью его коммуникативного замысла.
Иногда, впрочем, в лингвистических работах встречаются термины «словообразовательная категория» и «словообразовательная парадигма» (ср., например, Booij 1997); эти термины (хотя и фигурируют в данном случае в своем непрямом значении) отражают элементы парадигматической организации, иногда действительно присущие словообразовательным значениям. В частности, некоторые из них могут быть синтагматически несовместимы (например, значения типа ‘очень большой’ и ‘очень маленький’ или ‘деятель’, ‘объект действия’ и ‘инструмент действия’); однако во всех случаях, когда мы имеем дело со словообразовательным значением, оно остается противопоставлено «исходному», «немаркированному», семантически более бедному элементу. В этом смысле словообразовательные значения парадигм никогда не образуют. Словообразовательные значения различают разные лексемы (отсюда и их название); если же два элемента отличаются друг от друга только своими грамматическими значениями, то это – словоформы одной и той же лексемы.
В лингвистической литературе приводилось очень много «критериев» (число их достигает в некоторых работах двух десятков), позволяющих отличить словообразовательные значения от грамматических: ср. в особенности Dressler 1989, Plank 1994, Перцов 1996a (ср. также Мельчук 1997: 278-283). Однако в рамках избранного нами подхода все эти критерии имеют только эвристическое значение, так как для нас различие между граммемами и дериватемами всецело определяется их обязательностью; все остальные отличия либо следуют из свойства обязательности, либо не имеют универсального характера (т.е. способны противопоставить лишь часть дериватем или граммем).
Тем не менее, применительно к типологии морфологически выражаемых значений, вполне осмысленно следующее утверждение: при прочих равных условиях одни аффиксальные значения чаще оказываются граммемами, тогда как другие – дериватемами; некоторые значения никогда не являются граммемами, а некоторые – никогда не являются дериватемами. Таким образом, универсальное семантическое пространство аффиксальных значений как бы оказывается поделено на три части с не вполне четкими границами: «словоизменительную» (куда входят, например, такие значения как падеж, залог, лицо/число подлежащего при глаголе), «словообразовательную» (куда входят, например, такие значения, как инструмент действия, каузатив, уменьшительность) и «смешанную», значения из которой могут оказаться либо граммемами, либо дериватемами в зависимости от конкретных свойств данной языковой системы (таковы прежде всего аспектуальные и количественные значения, между которыми и в других отношениях немало общего). Относительно того, чем определяется принадлежность произвольного значения к той или иной зоне этого континуума, можно сказать следующее (хотя, вероятно, сделанные утверждения будут не полны). Значения, минимально связанные с лексическим значением модифицируемого слова, попадают в «грамматическую» часть континуума; напротив, значения в сильной степени преобразующие лексическое значение слова, склонны оказываться в его «деривационной» части. Кроме того – и это также очень важный критерий – словообразовательными окажутся все те значения, которые меняют набор грамматических категорий слова (например, превращают имя в глагол, глагол в наречие, и т.п.).
Действительно, трудно представить себе, чтобы, например, название инструмента (типа выключатель) оказалось бы признано словоформой глагола выключать: какова будет та обязательная грамматическая категория, в которую это значение будет входить? Даже у отглагольного имени действия (типа выключение) слишком много грамматических отличий от глагола, чтобы считать его глагольной словоформой в языках типа русского.
Это утверждение противоречит, однако, привычной точке зрения, согласно которой, например, причастия и деепричастия считаются глагольными словоформами (впрочем, в русской грамматической традиции, например, эта точка зрения всегда имела и оппонентов). В рамках нашей системы понятий причастия следует признать отглагольными прилагательными, связанными с исходным глаголом словообразовательными отношениями. Тот факт, что это словообразование несколько более регулярно (= продуктивно), чем это характерно для «средней» русской дериватемы, конечно, не может служить контраргументом (о роли регулярности в противопоставлении словообразования и грамматики см. раздел 3.2).
Заметим, впрочем, что существует и теоретически более последовательная попытка «спасти» традиционную трактовку причастий и подобных им образований как относящихся к словоизменению. При такой трактовке вводится особая категория репрезентации (термин предложен А. И. Смирницким, см. Смирницкий 1959: 245-248; ср. также недавнюю попытку его реабилитации в Haspelmath 1996) с граммемами «глагольная репрезентация», «адъективная репрезентация», и т.п.; показателями данных граммем как раз и выступает смена грамматического разряда у соответствующего класса словоформ12. Так, у глагола адъективной репрезентацией будут причастия, адвербиальной – деепричастия, субстантивной – отглагольное имя или так называемый масдар (морфологически, лексема с именными свойствами, но полностью сохраняющая управление исходного глагола); особой репрезентацией, по-видимому, придется признавать и такие формы, как инфинитив или супин (употребляемый прежде всего для выражения цели в конструкциях с глаголами перемещения, как в лат. spectātum veniunt ‘они приходят посмотреть’; об этих формах, всегда бывших трудной проблемой для грамматической типологии, см., например, Ильевская & Калинина 2002). Это решение остроумно и логически непротиворечиво, но теоретически несколько искусственно: грамматическая категория репрезентации оказывается единственной в своем роде как в отношении содержательных, так и в отношении формальных свойств; ее введение не поддерживается никакими независимыми аргументами (кроме соответствия традиционным схемам описания). Словообразовательная трактовка соответствующих явлений равно возможна, но при этом теоретически существенно проще.
Закономерность, касающаяся распределения значений на деривационно-грамматическом континууме, была наиболее эксплицитно сформулирована Дж. Байби в книге Bybee 1985, где она была названа «шкалой релевантности» (имеется в виду релевантность значения внутри континуума по отношению к лексическому значению исходного слова; подробнее об этом см. в обзорах А. А. Кибрик & Плунгян 1997 и Плунгян 1998).
Как можно видеть, внутри грамматических значений, таким образом, выделяются два класса: класс «сильных» грамматических значений, никогда не выражаемых с помощью дериватем, и класс значений промежуточной природы, которые могут быть грамматикализованы, если в соответствующем языке для них будет создана обязательная категория. Про значения из первого класса можно утверждать, что если они вообще выражаются в языке (в особенности, морфологически), то ничем иным как означаемыми граммем они быть не могут; для выяснения статуса значений из второго класса необходимо еще проводить дополнительное исследование.
Существует любопытная корреляция между принадлежностью значения к классу «сильных» граммем и его семантической природой; эта корреляция имеет более глубокий (и более определенный) характер, чем принцип релевантности, сформулированный Дж. Байби. В теории грамматики специфика «сильных» граммем отражалась с помощью достаточно разнородного набора терминов; наиболее известными являются их обозначения как «реляционных» (термин Э. Сепира), «формообразовательных» (термин русской грамматической традиции, связанный, в частности, с именем Ф. Ф. Фортунатова) или «синтаксических» значений. Последний термин, пожалуй, наиболее употребителен и, несмотря на некоторую условность, может считаться удачным; в большинстве российских работ по теории грамматики используется именно он. Синтаксическим граммемам противопоставляются «несинтаксические» (также «семантически наполненные» или, в терминологии А. А. Зализняка, «номинативные»). Несколько более дробное терминологическое деление было предложено С. Андерсоном, различавшим внутри класса синтаксических категорий подклассы «согласовательных» (agreement) и «реляционных» (relational), с противопоставленными обоим этим подклассам «ингерентными» (inherent), т.е. семантически наполненными категориями (см., например, S. Anderson 1985b)13.
Основной особенностью синтаксических граммем является то, что они, строго говоря, не выражают никаких значений в собственном смысле, т.е. не соотносятся (в отличие от граммем числа, детерминации, времени или вида) ни с какими свойствами реального мира. Эти граммемы являются только (или по преимуществу14) средствами морфологического маркирования различных видов связей между словоформами в тексте; иначе говоря, они служат не для описания действительности, а для связи элементов текста друг с другом. Использование синтаксических граммем в морфологии является своего рода «страховочным механизмом» языка, когда средствами морфологии дублируются синтаксические отношения; тем самым, существенно повышается связность текста. Но в отношении синтаксических граммем в особенности верно утверждение, применимое, как мы видели, и к граммемам вообще: языковая система может успешно функционировать и без них. Языки, лишенные синтаксических граммем (таких, как граммемы рода, падежа, залога и др.), достаточно многочисленны; такие языки принято называть изолирующими.
Мы не будем здесь более подробно обсуждать специфику синтаксических граммем в целом (индивидуальная характеристика важнейших из них будет дана ниже в Гл. 3 и 5); для более глубокого знакомства с проблемой можно рекомендовать работы Зализняк 1967: 23-24, Мельчук 1997: 308-310, Булыгина 1980, Бондарко 1978, S. Anderson 1982 и 1985a, b, Stump 2005, Bickel & Nichols 2007. Мы ограничимся тем, что укажем некоторые важные следствия, которые может иметь для классификации морфологических значений в целом противопоставление синтаксических и несинтаксических «значений» (как мы видели, термин «значение» здесь употреблен расширительно).
Принятая нами классификация значений предполагает, что исходным является противопоставление обязательных (грамматических) и не обязательных (лексических или словообразовательных, в зависимости от способа выражения) значений. Грамматические значения, в свою очередь, могут подразделяться далее по разным основаниям. Помимо противопоставления синтаксических и несинтаксических грамматических значений, существует также независимое от него противопоставление словоизменительных и словоклассифицирующих грамматических значений. Кратко поясним, что имеется в виду.
Обычно грамматическому значению приписывается свойство различать разные словоформы одной лексемы (= разные формы одного и того же слова). Это действительно так, если граммемы соответствующей категории обладают так называемым свойством регулярности (ср. Зализняк 1967: 24-26), т.е. каждая (или почти каждая) из этих граммем может присоединяться к каждой (или почти каждой) основе из соответствующего класса: так, большинство русских существительных имеет полный набор падежных форм и, наоборот, большинство русских падежных граммем присоединяются к основам всех русских существительных. Этим обеспечивается наличие «рядов форм» с общей основой (т.е. с общим лексическим значением), которые и объединяются в одну лексему. Однако свойство регулярности, вообще говоря, независимо от свойства обязательности: как мы убедимся в следующем разделе, возможна регулярность без обязательности; и, как нам предстоит убедиться сейчас, возможна обязательность без регулярности.
Что в точности означает эта последняя ситуация? В языке существует грамматическая категория, которая обязательна, т.е., например, какая-то одна из ее граммем выражается при каждом существительном данного языка. Но оказывается, что если основа существительного сочетается с граммемой A, то она уже не может сочетаться с граммемой B (и наоборот). Такая ситуация вполне возможна; она означает, что определенное множество лексем данного языка без остатка разбивается на непересекающиеся подклассы, каждый из которых характеризуется своим значением некоторой грамматической категории. Эта категория приписывается, таким образом, лексемам, а не словоформам и задает грамматическую классификацию лексики; поэтому она и называется классифицирующей.
Одним из наиболее характерных примеров классифицирующей категории является категория грамматического рода существительных в языке типа русского: действительно, в русском языке каждое существительное – какого-то рода (и при этом только одного из трех возможных), но, за сравнительно немногочисленными исключениями (типа супруг ~ супруга), основа существительного не может менять своего «раз и навсегда» в языке установленного рода: не существует «родовых парадигм», существуют только «родовые классы», которые объединяют соответственно все лексемы мужского, женского и среднего рода.
Напомним, что для русских прилагательных ситуация, как известно, принципиально иная: род прилагательных – словоизменительная, а не словоклассифицирующая категория, поскольку каждая адъективная основа в нормальном случае сочетается с показателями всех трех родов; прилагательные, в отличие от существительных, имеют родовые парадигмы.
Интересной проблемой описания грамматического поведения русских существительных является при этом следующая. Хотя для русских существительных корреляции по роду в целом и нехарактерны, в отдельных областях субстантивной лексики присутствуют примеры таких случаев, когда одна и та же основа может иметь разный род. Это либо единичные пары типа супруг ~ супруга, либо некоторые личные имена (Александр ~ Александра, Валентин ~ Валентина, Валерий ~ Валерия, Евгений ~ Евгения), либо субстантивированные прилагательные и причастия типа больной ~ больная, заведующий ~ заведующая или славянские фамилии типа Петров ~ Петрова, Вяземский ~ Вяземская, также этимологически восходящие к притяжательным прилагательным. Заметим, что основы среднего рода в таких корреляциях участвуют гораздо реже: можно указать лишь немногочисленные тройки субстантивированных прилагательных типа чужой ~ чужая ~ чужое, а из более системных случаев – названия небольших населенных пунктов типа Петрово или Никольское. Во всех этих случаях, тем не менее, предпочтительнее считать, что речь идет не о словоизменительной категории рода, а о словообразовательной конверсии по роду, так как перед нами не разные формы одного и того же существительного, а разные субстантивные лексемы, пусть и связанные продуктивным (в некоторых случаях) словообразовательным отношением, выраженным изменением родовой принадлежности основы. Подробнее см. ниже Гл. 3, 1.4; о понятии конверсии см. также Мельчук 1973 и 2000, Плунгян 2000: 67-70. Иной анализ этих фактов предлагается в Spencer 2002 (ср. также Крылов 1997), где обсуждается возможность выделения для части русской субстантивной лексики словоизменительной категории рода.
Другим примером классифицирующей категории является, по всей вероятности, русский вид. Каждая основа русского глагола может быть либо «совершенного» (ср. купить, лечь), либо «несовершенного» (ср. топить, течь) вида; так называемые «двувидовые» основы типа казнить или арендовать трактуются как омонимичные (ср. выше, 1.3). При этом далеко не каждая русская глагольная основа может «позволить себе» изменить свой вид на противоположный без каких-либо дополнительных изменений лексического значения: так например, лексема плакать – несовершенного вида, а все ее однокоренные корреляты совершенного вида (типа заплакать, проплакать, отплакать, выплакать, наплакать, всплакнуть и т.д., и т.п.) являются самостоятельными лексемами, поскольку, помимо «чистой» разницы в виде, они обладают и нетривиальными лексическими отличиями. Ввиду того, что такая ситуация в русском языке является массовой, русский вид (поскольку в его обязательном характере сомневаться не приходится) целесообразно считать классифицирующей грамматической категорией, создающей скорее «аспектуальные классы», чем «аспектуальные парадигмы». Впрочем, справедливости ради следует признать, что отношения между элементами пар типа оплакать ~ оплакивать вполне могут считаться парадигматическими (т.е. словоизменительными); однако в русской глагольной лексике доминирующими они пока не являются (хотя в течение последних 200-300 лет наблюдается существенный рост числа таких пар). Преимущественно классифицирующий характер видовых оппозиций отличает русский (и другие славянские языки) от многих языков мира, имеющих отчетливо словоизменительную категорию вида (аспекта); подробнее см. Гл. 7, § 1.
Существенные признаки словоклассифицирующей категории во многих языках мира (в том числе, по всей вероятности, и в русском) демонстрирует также залог. Действительно, если проанализировать, например, свойства всего множества русских возвратных глаголов (типа открываться, уклоняться или смеяться), то можно заметить по крайней мере следующее: (i) любой русский глагол может быть охарактеризован как «возвратный» или «невозвратный» (какая бы сложная и многообразная семантика ни стояла, как и в случае вида, за этим грамматическим ярлыком); (ii) имеется некоторый фрагмент глагольной лексики, в котором глаголы легко образуют пары вида взрывать ~ взрываться, открывать ~ открываться; (iii) при этом многие другие русские глаголы стоят вне данной корреляции, характеризуясь либо только как возвратные (бояться, касаться, смеяться), либо только как невозвратные (принадлежать, нападать); (iv) часто отношения между возвратным и невозвратным глаголом сильно идиоматизированы, что нехарактерно для элементов словоизменительной парадигмы (возить ~ возиться, знать ~ знаться, мотать ~ мотаться, и мн. др.). Всё это указывает на словоклассифицирующую природу русского возвратного (или «медиального», см. подробнее Гл. 5) залога; подробнее об этой проблеме см. также Вимер 2006.
Классифицирующие категории, как показывает пример русского рода, чаще всего оказываются синтаксическими (см. подробнее Гл. 3, § 1). В случае же несинтаксической грамматической категории перед нами, скорее всего, переходный феномен, отражающий промежуточный этап эволюции словообразовательного значения в словоизменительное, первую ступень его грамматикализации (что вполне применимо и к русскому виду, и к русскому залогу).
Итак, внутри класса обязательных (грамматических) языковых значений, или граммем, мы различаем, с одной стороны, семантические и синтаксические граммемы и, с другой стороны, словоклассифицирующие и словоизменительные граммемы. Такое деление (наиболее полное обоснование которого дано в Зализняк 1967; ср. также Ревзина 1973) является достаточно распространенным (особенно в российской традиции), но отнюдь не единственным. Укажем основные содержательные и терминологические отличия от нашей классификации, встречающиеся в лингвистических работах.
С одной стороны, сам термин грамматические значения может применяться к несколько большему по объему классу значений, включая не только граммемы, но и дериватемы (т.е. практически термин «грамматический» употребляется в значении ‘нелексический’). Такое словоупотребление (характерное для англоязычной лингвистики и воспринятое в последних версиях морфологической теории И. А. Мельчука) как бы воспроизводит противопоставление «лексики» и «грамматики» (хотя даже и с этой точки зрения словообразование, как известно, частично относится к лексике). Однако недостаток его в том, что оно создает терминологический разрыв между понятиями «грамматическое значение» и «грамматическая категория» (за которым во всех случаях сохраняется его традиционное понимание): получается, что не всякое грамматическое значение в новом понимании может образовывать грамматическую категорию. Чтобы преодолеть этот разрыв, И. А. Мельчук предлагает называть обязательные грамматические значения словоизменительными (англ. inflectional) и говорить не о грамматических, а скорее о словоизменительных категориях (правда, по-прежнему состоящих из традиционных «граммем»15). Такое употребление более последовательно, но в этом случае страдает термин «словоизменительный», который начинает обозначать значение граммемы вообще, а не значение словоизменительной граммемы, как это было ему первоначально свойственно16. Приведем для наглядности таблицу, отражающую различия в употреблении основных грамматических терминов в «Курсе общей морфологии» и в настоящей книге, воспроизводящей более традиционный подход (совпадающие термины – такие как, например, «граммема» – не приводятся):
традиционная терминология
|
терминология И.А. Мельчука
|
нелексическое значение
|
грамматическое значение
|
грамматическое значение
|
словоизменительное значение
|
словоизменительное значение
|
?
|
словоклассифицирующее значение
|
?
|
Таким образом, видно, что, расширив объем понятий «грамматического» и «словоизменительного», И. А. Мельчук пожертвовал противопоставлением словоизменительных и словоклассифицирующих категорий.
Напомним также, что объем понятия «словоизменительный» несколько иной и в тех терминологических системах, которые, ближе следуя «фортунатовской» грамматической традиции, терминологически противопоставляют «словообразование» (= выражение дериватем), «формообразование» (= выражение синтаксических граммем) и «словоизменение» (= выражение семантических граммем): в этом случае словоизменительные значения, напротив, соотносятся не с более широким (как у И. А. Мельчука), а с более узким по сравнению с нашим классом значений – семантических грамматических значений. Из российских работ по морфологии такая система принята, например, в исследовании Кубрякова 1974 (ср. также Бондарко 1976).
Мы обсудили чисто терминологические различия в употреблении основных грамматических терминов. С другой стороны, существуют важные содержательные различия в их интерпретации, которые вытекают из иного понимания природы грамматических значений. Как правило, при альтернативных трактовках свойство обязательности не считается центральным свойством грамматических значений.
Существуют грамматические теории, которые вообще не считают проблему противопоставления словоизменительных и словообразовательных значений важной (а само это противопоставление – имеющим теоретический статус); такие теории (особенно типичные для раннего генеративизма) исходят из синтаксически ориентированных и «морфемоцентричных» моделей языка, в которых словоформы «собираются» из морфем приблизительно так же, как предложения «собираются» из словоформ; в таких моделях нет места понятию парадигмы, категории и многим другим из традиционного морфологического арсенала; фактически, нет места и понятию слова (ср. Selkirk 1982, Di Sciullo & Williams 1987, Lieber 1992 и др.).
С другой стороны, некоторые варианты генеративных моделей (в особенности, так называемая «расщепленная морфология» С. Андерсона) исходят из того, что граница между словоизменением и словообразованием существует и вполне отчетлива, но проводят ее не между обязательными и необязательными значениями, а между синтаксическими и несинтаксическими (морфологическими) значениями. Известна лаконичная формулировка Андерсона «inflectional morphology is what is relevant to the syntax» (S. Anderson 1982: 587), т.е. «словоизменительная морфология – это морфология, которая синтаксически релевантна»; при таком подходе приходится либо специально доказывать, что значения типа глагольного вида или числа существительного каким-то образом связаны с синтаксисом, либо исключать их из числа грамматических. Андерсон предпочитает идти по первому пути, ссылаясь, например, на то, что такие грамматические категории, как число, контролируют согласование и тем самым «синтаксически релевантны», но во многих случаях такая аргументация оказывается слишком искусственной и неубедительной. Трудно принимать всерьез и такие встречающиеся иногда «доказательства» синтаксического статуса глагольных категорий, как ссылки на то обстоятельство, что в ряде генеративных моделей языка им соответствует особый элемент синтаксической структуры – так называемая «функциональная проекция»; здесь проявляется прямолинейное, но весьма характерное для сторонников генеративной идеологии отождествление тех или иных эфемерных особенностей устройства их моделей языка и собственно фактов языка.
Напротив, многие сторонники «фортунатовской» школы (также ставившие знак равенства между грамматическими и синтаксическими значениями) шли по второму пути, считая, например, значение числа у русских существительных словообразовательным (ср. Аванесов & Сидоров 1945: 70, Булатова 1983 и др.). Но и такая трактовка во многом уязвима – см., например, ее критический разбор в Зализняк 1967: 55-57 и Булыгина 1980. Исключение несинтаксических значений из числа грамматических, может быть, и дает возможность провести более жесткую и однозначную границу, но существенно обедняет реальную картину; «синтаксическая» модель грамматики оказывается, в конечном счете, слишком приблизительной и схематической. Не случайно в более поздней статье (Bickel & Nichols 2007: 169) на ту же тему, что и у Андерсона, была принята гораздо более расплывчатая формулировка, согласно которой словоизменительные морфологические категории «систематически отражают грамматический контекст» (are regularly responsive to the grammatical environment in which they are expressed). Эту формулировку трудно считать удачной (поскольку под словами regularly responsive можно подразумевать практически всё что угодно), но характерен проявляющийся в ней отказ от критерия «синтаксической релевантности» как слишком узкого.
Если многие формальные теории исходят из ненужности различения грамматических и неграмматических значений, то многие когнитивные и функциональные теории исходят из невозможности их различения. В их аргументации (укажем прежде всего такие работы, как Dressler 1989, Plank 1994, Aikhenvald 2007; ср. также Перцов 1996a, 2001) центральную роль играет отсутствие жесткой границы между семантическими граммемами и дериватемами, а также трудность применения критерия обязательности во многих «спорных» ситуациях (мы специально рассмотрим такие случаи ниже). Сторонники этого направления отрицают ведущую роль обязательности при определении грамматического значения и вместо одной обязательности предлагают использовать целый набор признаков, позволяющих упорядочить языковые значения на «шкале грамматичности»; соответственно, в рамках такой системы взглядов необязательное значение вполне может быть признано словоизменительным, если оно удовлетворяет каким-то другим критериям (например, является регулярным, не меняет части речи, не идиоматично, его показатель содержит фонемы или вызывает чередования, характерные для других грамматических показателей данного языка, и т.д., и т.п.). Слабые стороны такого подхода в принципе те же, что и у любого построения, использующего многофакторный анализ: предложенные критерии очевидным образом нуждаются в ранжировании («более важные» – «менее важные»), а это трудно сделать единственным образом; кроме того, применение разных критериев к одному и тому же «тестируемому» значению часто дает противоположные результаты (что если, например, некоторое значение регулярно и не меняет части речи, но его показатель вызывает нетипичные чередования?), и необходимо разрабатывать специальные процедуры принятия решения для всех таких случаев. Сложные формальные механизмы, предлагаемые в некоторых современных теориях (таких, как, например, теория оптимальности) сами по себе не могут решить эту проблему, так как результат работы этих механизмов в сильной степени зависит от способов представления исходных данных, а этот способ определяется исследователем; возникает известный эффект «доказательства доказанного».
Как читатель, вероятно, уже почувствовал, практически во всех перечисленных теориях есть доля истины: они опираются на те свойства грамматических значений, которые им действительно присущи (или могут быть присущи в языках определенного типа). Грамматические значения встречаются не во всех языках мира, причем граница между граммемами и дериватемами действительно ни в одном языке не является жесткой (а в некоторых языках особенно размыта); с другой стороны, наиболее типичные граммемы (хотя и не все!) действительно в сильной степени связаны с выражением синтаксических отношений. Тем не менее, мы полагаем, что опора на свойство обязательности позволяет понять более фундаментальные особенности функционирования языковых систем и, с другой стороны, дает в распоряжение исследователя достаточно гибкий понятийный аппарат. В то же время, существуют такие области, в которых использовать понятие обязательности особенно сложно; на факты такого рода критики теории обязательности чаще всего ссылаются. Ниже мы, как и обещали, кратко рассмотрим наиболее типичные случаи.
|
