§ 3. Разбор некоторых трудных случаев: «грамматическая периферия»
В самом начале данной главы мы отмечали, что в основе нашего понимания грамматического значения лежит представление о градуальном характере грамматичности. Это представление опирается на аргументы прежде всего диахронического порядка. В истории языков грамматические категории не возникают внезапно; они являются результатом длительной эволюции исходно различных языковых элементов, постепенно начинающих образовывать некоторые «обязательные конфигурации» (которые с течением времени могут измениться или распасться). Именно поэтому грамматические категории не являются жестко заданными и неизменными логическими структурами; по этой же причине в языках мира безусловно возможны «более грамматические» и «менее грамматические» явления. Компактное множество взаимоисключающих и обязательных морфологических показателей, образующих парадигму с ясной структурой – идеальный случай «прототипической» грамматической категории17; но наряду с такими случаями в языках имеется и целый ряд других более маргинальных образований. Мы рассмотрим некоторые наиболее важные отклонения от «прототипической» грамматической категории (так сказать, явления «грамматической периферии»); к их числу относятся:
неморфологически выражаемые грамматические значения;
регулярные, но необязательные морфологические значения («квазиграммемы»);
случаи импликативной реализации граммем;
ограниченно (или частично) обязательные значения.
3.1. Неморфологически выражаемые грамматические значения
Как уже отмечалось выше, процедура установления обязательного характера произвольного значения является наиболее простой в том случае, когда это значение является морфологическим (т.е., грубо говоря, когда оно выражается некоторым аффиксом в составе словоформы). Аффикс в составе словоформы, как правило, занимает определенную позицию; аффиксы, исключающие друг друга в одной и той же позиции, легко объединяются в парадигму. Таким образом, сама жесткость морфологической структуры словоформы способствуют появлению обязательных категорий.
Все эти благоприятные условия отсутствуют, если мы имеем дело с неморфологическим грамматическим показателем (типа вспомогательного глагола или частицы). Предположим, мы имеем дело с сочетанием двух глаголов – основного и «вспомогательного». Чему может быть противопоставлено значение, выражаемое вспомогательным глаголом? Значению, выражаемому другим вспомогательным глаголом? Другим аффиксом? Вместо компактного, ограниченного и жестко структурированного пространства словоформы, мы вынуждены перенести поиски обязательной категории на гораздо более зыбкую почву глагольной синтагмы или даже предложения в целом. Эта проблема известна в лингвистике, с одной стороны, как проблема так называемых «категорий предложения»18 и, с другой стороны, как проблема «аналитических форм» (напомним, что «аналитическим» принято называть неморфологическое выражение грамматического значения, см. § 2).
Существует и иное, расширенное употребление термина «аналитический» – фактически, просто в значении «неморфологический»; так, иногда говорят, что конструкция оказать помощь – это аналитический эквивалент глагола помочь. Ниже мы будем придерживаться только более узкого понимания этого термина, при котором аналитизм является характеристикой способа выражения именно грамматических значений.
Аналитический показатель граммемы относительно легко выделяется только в том случае, если какие-то другие граммемы данной категории имеют морфологическое выражение (ср. аналитический показатель будущего времени в русском языке, аналитический показатель перфекта в английском, и т.п.); этот принцип иногда называется «критерием Смирницкого» (см. Смирницкий 1956 и 1959: 62-85; ср. также Арутюнова 1965, Храковский 1965 и Мельчук 1997: 334-339). Однако существование полностью аналитической парадигмы (в которой были бы противопоставлены друг другу несколько взаимоисключающих аналитических показателей) более проблематично, хотя, по-видимому, в таких языках как хауса, волоф (в Западной Африке) или самоа (в Полинезии) глагольные и именные парадигмы, если они существуют, являются именно аналитическими. С другой стороны, одиночный неморфологический показатель, явным образом не противопоставленный никаким другим, никогда не может рассматриваться как грамматический – даже если он выражает потенциально грамматическое значение (типа многократности или длительности, отрицания или вопроса, возможности или желания, и т.п.); в некоторых из таких случаев речь может идти о «квазиграммемах» (см. ниже, раздел 3.2).
В качестве примера языка с последовательно аналитической грамматикой рассмотрим полинезийский язык самоа (ср. Mosel & Hovdhaugen 1992). Все словоизменительные категории имени и глагола в самоа являются аналитическими (сравнительно немногочисленными аффиксами выражаются только словообразовательные значения). Так, каждая глагольная основа в предложении сопровождается одной «частицей» из определенного фиксированного набора (около десяти); эти частицы не сочетаются друг с другом в одном предложении и выражают значения вида, времени и наклонения (в семантическом отношении вполне типичные для многих глагольных систем языков мира): ср. ‘ua перфект, sā прош.длит, e хабитуалис, ‘a буд, ‘ia конъюнктив и т.п. (имена граммем условные и отражают только их базовые употребления). Существенно, что при глаголе может и не употребляться никакой частицы, но такая ситуация возможна только в строго определенном числе случаев и отсутствие частицы передает строго определенные значения (например, повелительного наклонения); тем самым, имеются все основания говорить о существовании дополнительно одного или нескольких нулевых аналитических показателей в глагольной системе самоа. Такая «безупречная» с теоретической точки зрения аналитическая парадигма – сравнительно редкое явление. Важно, тем не менее, подчеркнуть, что, вопреки традиционной «морфологически ориентированной» точке зрения19, полностью аналитические парадигмы вполне возможны.
Разумеется, более типичной является ситуация, когда аналитические и синтетические формы в языке сосуществуют, причем соответствие между типом грамматического значения и степенью морфологичности его выражения далеко не случайно. Так, формы прогрессива, перфекта или будущего времени гораздо чаще являются аналитическими, чем формы аориста или имперфекта (об этих терминах см. Гл. 7, 1.4). Большим количеством слабо грамматикализованных аналитических форм-«сателлитов» (при чётко выделимом «синтетическом ядре») в глагольной парадигме отличаются иберо-романские, индоарийские, тюркские, дравидийские языки.
Следует также иметь в виду, что в некоторых языках (все или почти все) грамматические категории глагола выражаются аналитически, но при этом кумулятивно: иначе говоря, в предложении употребляется особая лексема (словоформа или клитика), представляющая собой морфологически не членимую глагольную флексию. Такие явления встречаются в некоторых иранских, кушитских, австралийских языках. В описаниях кушитских языков аналитические глагольные показатели обычно называются «индикаторами» (или «селекторами»; ср. Mous 2006), в описаниях австралийских языков – «катализаторами».
Еще одна разновидность аналитической глагольной системы возникает в языках, в которых аналитические показатели глагольных категорий в ходе исторической эволюции образуют единый комплекс с личными местоимениями (наподобие английских единиц типа I’ll или he’s, но с гораздо большей степенью слитности, вплоть до полной фузии и кумуляции). Таким образом в языке может возникать несколько серий приглагольных личных местоимений, противопоставленных по наборам глагольных граммем, кумулятивно выражаемых вместе с местоименным показателем. Это явление особенно характерно для части языков Западной Африки (южных манде, атлантических и др.).
Именные категории выражаются аналитическими показателями реже, но в австронезийских языках (и особенно в языках Океании) принято выделять аналитические показатели падежа (включая особый показатель номинатива или абсолютива!) и числа (о последних см. специальное исследование Dryer 1989).
Напомним, наконец, и о такой разновидности аналитического выражения грамматических значений, как случай «скрытых категорий» (см. также выше, 1.3 и Гл. 3, 1.2), которые не выражаются непосредственно при лексеме-носителе грамматического значения, а только при единицах, согласующихся со словоформами этой лексемы. Так устроено, например, выражение рода и числа существительных во французском языке (в подавляющем большинстве случаев) или выражение числа и падежа существительных у обширных классов слов в немецком языке. Как мы уже отмечали в разделе 1.3, тенденции к проявлению аналитизма такого типа имеются и в русском языке, в глагольной и особенно в именной сфере. Действительно, в качестве искусственной иллюстрации масштабов данного явления можно составить целое русское предложение, в котором ни одна из словоформ не будет обладать какими бы то ни было морфологическими показателями грамматических категорий, например: А кенгуру к бюро скок, досье хвать, в метро шмыг – и хоть бы хны! Это предложение напоминает по своей структуре тексты изолирующих языков, но стоит добавить в него хотя бы согласуемые прилагательные или местоимения, как картина меняется, и «скрытые категории» начинают выражаться, ср.: наши кенгуру к дальнему бюро скок, оба досье хвать… и т.п.
Лингвисты неоднократно обращали внимание на связь обязательности с морфологическим выражением граммемы (ср. Гринберг 1960, Bybee & Dahl 1989, Маслова 1994); в работе Bybee & Dahl 1989 даже утверждается, что для неморфологических показателей признак обязательности в большинстве случаев нерелевантен (это утверждение, по-видимому, всё же является слишком сильным, но по крайней мере применительно к «одиночным» неморфологическим показателям оно может быть верным). С другой стороны, исследователи, работающие в рамках «теории грамматикализации» (см. Гл. 2, 1.2), часто фактически отождествляют (сознательно или имплицитно) грамматикализацию и морфологизацию; ср. в особенности Lehmann 1982, Croft 1990 и Bybee et al. 1994.
Действительно, морфологическое выражение грамматического значения – закономерный результат его эволюции по пути грамматикализации; собственно, существование таких единиц языка, как слова (т.е. жесткие комплексы корневых и аффиксальных морфем), во многом и объясняется существованием грамматическим морфем, которые не нуждаются в синтаксической самостоятельности и сливаются в единый комплекс со своим именным или глагольным модификатором. Однако на начальных этапах своего существования в языке грамматические показатели еще являются самостоятельными словоформами; морфологический статус они приобретают постепенно, через стадию клитик и других промежуточных образований (см. Плунгян 2000: 18-35). Для грамматической семантики аналитические грамматические показатели не представляют существенной проблемы: любое грамматическое значение может выражаться как аналитически, там и морфологически, т.е. внутрисловно, аналитическое выражение лишь свидетельствует, как правило, о более поздней грамматикализации соответствующего показателя. Следует лишь помнить о том, что морфологический (аффиксальный) статус и грамматичность – свойства близкие и частично коррелирующие, но, в общем случае, независимые. Гораздо большую проблему аналитические показатели создают для универсальных синтаксических теорий структуры предложения, так как сама возможность аналитического выражения некоторого значения в части языков, как правило, приводит к необходимости трактовать показатель этого значения то как отдельный элемент синтаксической структуры, то как часть слова, «невидимую» для синтаксиса (и к тому же учитывать множество пограничных и переходных явлений).
3.2. «Квазиграммемы»
Следующий «камень преткновения» в концепции грамматического как обязательного – необязательные, но регулярно выражаемые значения. Это самый близкий к грамматическим класс значений, который как с формальной, так и с содержательной точки зрения часто с трудом от них отличим (особенно в тех языках, где такие значения многочисленны). С диахронической точки зрения такие значения, бесспорно, являются этапом, непосредственно предшествующим образованию полноценных грамматических категорий: это как бы уже полностью сформировавшиеся граммемы, но еще не «собранные» в категории. И. А. Мельчук недавно предложил для таких значений термин «квазиграммема» (ср. Мельчук 1997: 286-288 et passim; ср. также Перцов 1996a, 2001); подчеркнем, что в плане языковой эволюции квазиграммема – это не столько «вырожденная» (Мельчук 1997: 251), сколько именно еще «не рожденная» граммема.
В концепции И. А. Мельчука понятие квазиграммемы не играет существенной роли и является относительно поздней маргинальной «поправкой» к общей теоретической схеме: И. А. Мельчук, с одной стороны, предлагает считать граммемами обязательные значения, но, с другой стороны, указывает, что квазиграммемы также «принадлежат к словоизменению» и вообще в теоретических рассуждениях должны отождествляться с граммемами «везде, где это не приводит к противоречиям» (Мельчук 1997: 288). При таком двойственном подходе остается неясным, входит или всё же в конечном счете не входит обязательность в определение «словоизменительного значения». Н. В. Перцов устраняет это противоречие, эксплицитно отказываясь от критерия обязательности и предлагая при проведении границы между словообразованием и словоизменением опираться на многофакторный анализ в духе Дресслера и Планка (о котором см. выше); тем самым, для Н. В. Перцова понятие квазиграммемы оказывается одним из центральных понятий грамматической теории.
Из сказанного ясно, что основной особенностью квазиграммем является их «одиночный» характер: они не формируют категории и образуют привативные, а не эквиполентные оппозиции.
Почему же возникает потребность в таком промежуточном понятии? Почему нельзя просто отнести случаи регулярно выражаемых необязательных значений к словообразованию? По-видимому, можно указать две причины этого. Во-первых, существует представление о словообразовании как об области относительно (или преимущественно) нерегулярных явлений, отражаемых в словаре, а не в грамматике языка; во-вторых, некоторые из тех значений, которые выражаются квазиграммемами, содержательно слишком мало похожи на канонические словообразовательные значения (тяготея к области «сильных» граммем из деривационно-грамматического континуума).
Рассмотрим эти соображения по очереди. Представление о словообразовании как о нерегулярном, «словарном» явлении основано преимущественно на флективных языках классического индоевропейского типа, где словообразование и словоизменение противопоставлены достаточно отчетливо и переходная зона между ними практически отсутствует. Материал таких языков позволяет отождествлять два, вообще говоря, абсолютно разных свойства: привативный характер оппозиции между исходным и производным элементом и семантическую непредсказуемость производного элемента. Действительно, обычно при характеристике словообразования индоевропейского типа исследователи настаивают на том, что словообразовательные показатели «создают новые лексические единицы», т.е. прежде всего пополняют словарь данного языка; в неявном виде это утверждение означает, что производная единица имеет многообразные и нетривиальные семантические отличия от исходной, т.е. для нее необходимо, на более техническом языке, заводить «новую словарную статью». Всякий раз, когда сторонники такой точки зрения имеют дело с неидиоматичными производными единицами, которые можно описывать «в той же словарной статье», что и производное слово, они склонны объявлять эти единицы элементами словоизменительной парадигмы – просто потому, что с неидиоматичным, «автоматическим» словообразованием (таким же или почти таким же, как словоизменение) они никогда не сталкивались.
В действительности, даже в индоевропейских языках отдельные примеры регулярного словообразования имеются; часто грамматическая традиция «маскирует» их под словоизменение (как это имело место в случае с причастиями, рассмотренном выше). Подобно тому, как по степени членимости словоформы в языке образуют континуум (от формантов до морфоидов, ср. Плунгян 2000: 32-35), так и по степени идиоматичности словообразование любого языка колеблется между полностью или почти полностью идиоматичным и полностью или почти полностью регулярным; если идиоматичное словообразование следует описывать в словаре (поскольку значение слов типа утренник не может быть получено ни по каким общим правилам), то регулярное словообразование можно описывать в грамматике (ср. Мельчук 1990), но от этого оно еще не становится автоматически словоизменением.
Между тем, существует значительное количество языков (алтайские, уральские, дравидийские, баскский, кечуа и мн. др.20), в которых деривационные морфемы многочисленны, регулярны и неидиоматичны; например, показатель агентивности или каузативности может в таких языках свободно присоединяться к любой глагольной основе (если это допускается ее семантикой). Очевидным образом, слова, содержащие такие морфемы, не должны описываться «отдельной словарной статьей» – соответствующие аффиксы должны просто перечисляться в грамматике, с указанием их структурных и семантических характеристик, необходимых для построения правильных словоформ с этими аффиксами. Вместе с тем, если регулярные аффиксы выражают типичные словообразовательные значения, то неясно, почему, собственно, их нельзя считать словообразовательными. Значительное количество «квазиграмматических» показателей, упоминаемых в лингвистических работах, вполне допускает такую интерпретацию. В частности, вполне обычными регулярными дериватемами являются венгерский потенциалис (с суффиксом -hAt-) и японский дезидератив (с суффиксом -ta-), которые в Мельчук 1997: 287 приводятся в качестве примеров квазиграммем (последний к тому же меняет часть речи исходной лексемы, поскольку, присоединяясь к глаголам, образует прилагательные).
Материал агглютинативных языков еще раз убеждает в том, что в общем случае регулярность и обязательность – совершенно независимые свойства (напомним, что мы уже обсуждали другой аспект этой проблемы в связи со словоклассифицирующими – т.е. обязательными, но не регулярными категориями в § 2). Степень регулярности некоторого значения определяет лишь технику его описания (в словаре vs. в грамматике), тогда как обязательность значения определяет, выступает ли оно как элемент некоторой навязываемой говорящему категории или свободно выражается в соответствии с коммуникативным замыслом говорящего. Регулярность – чисто формальное свойство; обязательность же в конечном счете отражает способ концептуализации действительности в данном языке.
Более сложная ситуация возникает в том случае, когда регулярным, но не обязательным оказывается значение из зоны «сильных» граммем. Соответствующие значения выражаются в языках мира либо аффиксами – и тогда они должны образовывать грамматические категории, либо корнями (т.е. клитиками или автономными словоформами) – и тогда, если они не образуют аналитической парадигмы, то они являются просто частью лексики данного языка и должны быть описаны в словаре (как предлоги, местоимения, союзы и подобные «служебные» в широком смысле элементы). Единственным конфликтным случаем здесь был бы тот, если бы в языке обнаружился хотя и аффиксальный, но не обязательный носитель «сильного» грамматического значения. С нашей точки зрения, такая ситуация в естественных языках всё же крайне редка (если вообще возможна); для большинства примеров, которые обсуждаются в литературе, обычно существует альтернативная морфологическая интерпретация. Этот вопрос нуждается в дальнейшем изучении.
Так, есть гораздо больше оснований считать английский посессивный показатель ’s (оформляющий как имена, так и именные синтагмы типа the king of England’s daughter) клитикой (а не «мигрирующим суффиксом», как предлагается в Мельчук 1997: 287); с этой точки зрения предпочтительнее и трактовка русского -ка (в сочетаниях типа сядь-ка, а ну-ка сядь, пусть-ка он сядет) как слабоотделимой клитики (а не суффикса, как предлагается в Перцов 1996b). С другой стороны, утверждения о необязательности, например, показателей падежа или числа существительных в тюркских или иранских языках, которые часто можно встретить в литературе (ср. Гузев & Насилов 1981, Касевич 1988: 180-181, Яхонтов 1991 и др.), скорее всего, основаны на фактах иного рода: в действительности в таких случаях речь должна идти не о необязательности этих показателей, а об их импликативной реализации (см. непосредственно ниже).
3.3. Импликативная реализация граммем
Обязательность грамматической категории G1 (для элементов из класса K) предполагает такую ситуацию, когда какая-то одна из граммем G1 выражена при всех случаях употребления соответствующего элемента из K («носителя категории») в тексте. Между тем, существуют случаи (именно они и будут предметом обсуждения в этом и частично в следующем разделе), когда грамматическую категорию считают обязательной несмотря на то, что в ряде контекстов никакая из ее граммем не выражена при носителе категории.
Один из таких случаев (который мы предлагаем называть «импликативной реализацией» грамматической категории) состоит в том, что в «спорных контекстах» употребление граммем категории G1 запрещено: оно блокируется граммемами некоторой другой грамматической категории G2. Так, в русских глагольных словоформах в принципе различается либо лицо/число, либо род/число подлежащего; лицо (но не род) различается в формах презенса (я приду, он / она придёт); род (но не лицо) различаются в формах прошедшего времени (я / ты пришёл / пришла, он пришёл, она пришла). При буквальном понимании терминов, и род, и лицо для русского глагола окажутся не обязательны; но мы видим, что невозможность выразить эти значения всякий раз, так сказать, вынужденная: обе грамматические категории (вообще говоря, безусловно совместимые и друг с другом и с разными граммемами времени – достаточно вспомнить, например, ситуацию в классическом арабском) оказываются в данном случае подчинены выражению категории времени: презенс блокирует выражение рода, прошедшее время – выражение лица. Сходным образом, в литовском языке число подлежащего не различается в глагольных формах 3-го лица (всегда различаясь в формах 1-го и 2-го лица): граммема ‘3 лицо’ блокирует грамматическую категорию числа (в литовском языке эта зависимость имеет место во всей глагольной парадигме). Наличие одной категории (или граммемы) тем самым имплицирует отсутствие другой – отсюда и название «импликативная реализация» для этого класса случаев. В силу специального соглашения допустимо считать, что невозможность выразить грамматическую категорию G1, так сказать, из-за «капризов» другой грамматической категории G2 не влияет на решение относительно обязательности G1 (ср. формулировку Е. С. Масловой [1994: 49]: «выражение данного значения либо обязательно, либо невозможно»).
По-видимому, ситуация именно такого рода наблюдается в тех тюркских, иранских и др. языках, про которые утверждается, что категория числа или падежа в них необязательна. Это утверждение делается на основе того факта, что форма единственного числа и/или именительного падежа (не имеющая специальных показателей) может употребляться в контекстах, которые явным образом подразумевают семантику множественности и/или требуют косвенного падежа. Иными словами, налицо как будто бы привативная оппозиция между «маркированной» и «нулевой» формой.
В действительности, правила употребления этой «нулевой» формы несколько сложнее. Если в одних случаях она может выражать именительный падеж единственного числа, то в других случаях выбор этой формы никак не зависит от факторов, определяющих употребление падежно-числовых граммем. Однако оказывается, что в этих случаях выбор нулевой формы определяется другим фактором – она выражает граммему ‘нереферентность’ категории детерминации (т.е., грубо говоря, не соотносится ни с каким конкретным объектом; подробнее о правилах употребления таких форм см., например, von Heusinger & Kornfilt 2005, Johanson 2006, Муравьёва 2008, о граммемах детерминации – Гл. 4, § 2). Нереферентность блокирует выражение падежно-числовых граммем, а это позволяет считать значения числа и падежа по-прежнему обязательными, т.е. нормальными граммемами (хотя и со специфическими правилами употребления), а не «квазиграммемами».
Таким образом, если вполне можно согласиться с тем, что – на уровне описания – «в турецком языке отсутствие аффикса множественного числа не обязательно означает единичность, существительное без показателя падежа употребляется и как подлежащее, и как дополнение, и как определение» (Яхонтов 1991: 105), то из этого факта, как представляется, еще не следует делать поспешного вывода о том, что это отсутствие аффикса не имеет «определенного значения» (ibidem); просто оно может выражать граммему другой категории и в силу этого оказывается не в состоянии обслуживать свои «законные» значения.
Подчеркнем, что «импликативная реализация» усматривается прежде всего там, где две конфликтующие грамматические категории могли бы быть совместимы. Когда И. А. Мельчук говорит о «неглобальном характере» грамматических категорий (Мельчук 1997: 252-253), он приводит отчасти близкие, но на самом деле не вполне тождественные примеры. Так, неразличение форм времени в императиве – универсальная характеристика глагольных систем (подробнее см. в разделе о наклонении, Гл. 7, § 2); императив всегда соотносится с неактуальной ситуацией, поэтому граммемы времени и не должны сочетаться с формами императива (скорее, их можно пытаться объединить в рамках единой грамматической категории). Существенно, однако, что при любом подходе к этой проблеме взаимодействие грамматических категорий друг с другом – важный дополнительный фактор, влияющий на способ описания самых основных понятий. К сожалению, этот фактор нередко недооценивается, и в целом проблема взаимодействия категорий является одной из наименее разработанных в теории грамматики (интересные попытки по-разному поставить и решить эту проблему можно найти, например, в статьях Ревзина 1973, Храковский 1990 и 1996a, Aikhenvald & Dixon 1998a).
3.4. Феномен «частичной обязательности»
Если обязательность понимается как градуальное свойство, то, следовательно, должны существовать примеры «более обязательных» и «менее обязательных» значений. Мы можем указать по крайней мере два класса таких случаев (практически не связанных друг с другом); возможно, существуют и другие.
Первый случай касается существования таких семантических элементов, которые хотя и являются в полном смысле слова обязательными, но выступают в этой роли по отношению к очень узкому классу лексем. Это скорее обязательность внутри лексики языка, которая не имеет отношения ни к грамматике, ни к морфологии, и тем не менее механизмы ее проявления точно те же, что и для грамматической обязательности. Приведем сначала искусственный пример. Пусть в некотором языке необходимо выразить смысл ‘нож’ ( ‘инструмент, предназначенный для того, чтобы резать твердые объекты’). Вполне вероятна такая ситуация, что «в чистом виде» данный смысл выразить в данном языке будет невозможно: для понятия «нож вообще» в нем просто не найдется подходящей лексемы. Зато будет существовать множество других лексем, выражающих, помимо смысла ‘нож’, другие семантические элементы, например: ‘нож с большим плоским лезвием’, ‘нож с узким зазубренным лезвием’, ‘нож, используемый женщинами для чистки рыбы’, ‘нож, используемый для разделки мяса’, ‘нож, служащий боевым оружием’, ‘священный нож, используемый жрецами в специальных обрядах’, и т.д., и т.п. Это положение дел очень напоминает грамматическую категорию: выбор в процессе коммуникации смысла ‘нож’ «навязывает» говорящему необходимость определенных семантических приращений, причем эти приращения выбираются из небольшого списка взаимоисключающих элементов, образующих в данном языке «категорию» (если принять, что нож, используемый жрецами, уже не может иметь плоского лезвия, не может употребляться для чистки рыбы, и т.д., и т.п.: здесь, как это и характерно для естественно-языковой логики, для описания каждой конкретной разновидности ножа выбираются логически не исключающие друг друга, но реально оказывающиеся несовместимыми признаки). Собственно, отличие от грамматической категории здесь только в том, что «носители категории» образуют очень ограниченное множество, а в семиотическом отношении эта категория структурирована несколько хуже. Данное явление иногда называется «лексической обязательностью» (см. Апресян 1980: 17-19; ср. также интересный разбор конкретного материала русского и французского языков в Гак 1989); оно, так же, как и грамматическая обязательность, имеет прямое отношение к концептуализации мира в языке – в данном случае, в области лексической номинации. Лексическая обязательность особенно характерна для определенных областей лексики с относительно дискретной концептуальной структурой – таких, как глаголы движения, имена родства, цветообозначения, и т.п. (не случайно все эти области лексики служили излюбленным полигоном для ранних структуралистских теорий значения типа компонентного анализа или анализа по «дифференциальным признакам», равным образом применявшегося как к лексике, так и к грамматике).
Так, в области терминов родства во многих языках не существует обозначения для смысла ‘брат’ – имеются только лексемы ‘старший брат’ и ‘младший брат’; с другой стороны, и в языках типа русского нет обобщающей лексемы для обозначения смысла ‘ребенок тех же родителей’ (по-русски следует обязательно уточнить пол, т.е. сказать либо брат, либо сестра; в других языках, однако, такая лексема имеется, ср., например, англ. sibling или нем. Geschwister). В русском языке также нет обобщающей лексемы для обозначения родственника по браку, т.е. любого из кровных родственников супруга или любого из супругов кровного родственника (ср. франц. beau-parent, англ. in-law relative); для выражения этого смысла говорящий по-русски обязан осуществить дополнительный выбор на основе достаточно сложного набора параметров – ср. шурин, свояченица, деверь, золовка, свёкор, свекровь, тесть, тёща и т.п. Правда, в языке современных городских жителей большинство этих слов уже перестает употребляться и их значение постепенно забывается21, но и новых слов с более общим значением пока не возникает – распространение получают описательные обозначения типа жена брата.
Второй класс случаев касается «настоящих» грамматических показателей, которые, однако, в отличие от обычных граммем, в определенных контекстах не употребляются – т.е. существуют такие контексты, в которых ни одна из граммем соответствующей категории невозможна, а нужный смысл выражается другими средствами. Хорошим примером являются правила употребления показателей детерминации в английском языке: ни имена собственные, ни указательные и притяжательные местоимения, ни посессивные синтагмы вида X’s Y не допускают употребления определенного артикля; между тем, все такие контексты считаются определенными, ср. [*the] my house ‘мой дом’, [*the] this house ‘этот дом’, [*the] John ‘Джон’, [*the] John’s house ‘дом Джона’, и т.п. Значение определенности в них один раз уже выражено, и дублирование этого значения граммемой не допускается (хотя в нормальном случае граммемы – как раз в силу свойства обязательности – легко дублируют те лексические значения, которые могут быть выражены в контексте). Данное ограничение не универсально, хотя и нередко: существуют языки (итальянский, новогреческий, армянский, иврит и др.), в которых показатель определенности может или даже должен употребляться во всех или некоторых из приведенных контекстов. В статье Даниэль & Плунгян 1996 данное явление было названо «контекстной вытеснимостью» грамматического показателя. Другой характерный пример «контекстной вытеснимости» – невозможность в некоторых языках употребить показатель грамматического времени в контексте обстоятельств времени типа ‘завтра’ или ‘сейчас’, эксплицитно задающих временную рамку высказывания.
Во всех рассмотренных случаях лексические показатели как бы вторгаются в парадигму, образуемую граммемами, принимая на себя функции соответствующих по смыслу граммем. С одной стороны, здесь налицо отступление от принципа обязательности; но, с другой стороны, семантическая обязательность соответствующей категории всё же соблюдается, хотя эта категория и выражается «незаконными» средствами.
Такая ситуация отчасти похожа на рассмотренную ранее «импликативную реализацию» грамматических категорий – с той, однако, разницей, что в примерах данной группы выражение грамматической категории блокируется не другими (и при этом случайными) грамматическими элементами, а лексическими элементами, причем именно теми, которые содержат смысл отсутствующей граммемы. Если «импликативная реализация» – своего рода внутрисистемный каприз грамматической сочетаемости, то «контекстная вытеснимость» – запрет на дублирование лексической информации грамматическими средствами. Но в некотором смысле и то, и другое явление представляют ограниченную, неполноценную обязательность, которая часто возникает на начальной стадии грамматикализации показателя (и может быть преодолена в процессе языковой эволюции).
Ключевые понятия
Грамматические и неграмматические (= лексические и словообразовательные) морфологические значения. Различные подходы к определению грамматических значений. Обязательность как основное свойство грамматических значений; градуальный характер обязательности.
Обязательность как «грамматическая анкета», от ответа на вопросы которой говорящий не может уклониться. Грамматическая категория как множество взаимоисключающих значений («граммем»), обязательных при некотором классе словоформ. Эквиполентность (непривативность) грамматических оппозиций. Грамматические категории и «наивная картина мира»; особенности организации грамматических систем как основной источник языкового разнообразия.
Основа и флексия. Парадигма как множество словоформ, различающихся флексиями. Линейные и многомерные парадигмы. Линейность как следствие отсутствия свойства семантической однородности у элементов грамматической категории.
Лексема; словоформа, представляющая лексему. Классы парадигм со сходными свойствами: грамматический разряд и словоизменительный тип. Дефектные и неполные парадигмы. Парадигматический синкретизм.
Словообразовательные (= необязательные морфологические) значения как промежуточный класс между лексическими и грамматическими значениями. «Сильные» (= синтаксические, реляционные) граммемы, «семантические» граммемы и дериватемы. Изолирующие и аморфные языки. Регулярные необязательные (= продуктивные словообразовательные) и нерегулярные обязательные (= словоклассифицирующие грамматические) значения.
Понятие «грамматической периферии». Неморфологическое (аналитическое) выражение грамматических значений. Импликативная реализация граммем. Случаи ограниченной (частичной) обязательности: «лексическая обязательность» и «контекстная вытеснимость».
Библиографический комментарий
Классификация грамматических значений – одна из традиционных трудных проблем теории языка; различные подходы к решению этой проблемы излагаются, в частности, в Бондарко 1976, Булыгина 1980, Bybee 1985, S. Anderson 1985a, b, Thieroff 1994 и 1995, Corbett 1999, Stump 2005. О понятии обязательности, помимо классической статьи Якобсон 1959, см. также Гринберг 1960, Мельчук 1961 и 1997: 240-319, Зализняк 1967; современное состояние проблемы обсуждается в Маслова 1994, Перцов 2001, Сумбатова 2002, Князев 2007, Bickel & Nichols 2007.
Ранние работы, в которых с различных точек зрения рассматривается понятие парадигмы, включают Зализняк 1967, Matthews 1972, Ревзин 1973, Кубрякова 1974, Wurzel 1984 и Bybee 1985. Более современные подходы к теории парадигм представлены в Dressler et al. 1987, Carstairs 1987 и 1992, Plank (ed.) 1991, S. Anderson 1992, Aronoff 1994, Beard 1995, Lemaréchal 1998, Stump 2001, Blevins 2004 и др. (как можно видеть, в отечественной традиции эта проблематика почти не разрабатывалась).
О градуальном характере оппозиции между грамматическими и неграмматическими значениями см. прежде всего Bybee 1985 и Dahl 1985; в более общем плане эта проблема рассматривается, например, в Живов & Тимберлейк 1997, Taylor 2003, Апресян 2004.
Проблема аналитических форм в грамматике была рассмотрена в давнем (но по-прежнему представляющем известный интерес) сборнике Жирмунский & Суник (ред.) 1965 (ср. в особенности статьи Арутюнова 1965 и Храковский 1965); из исследований той же эпохи можно упомянуть монографию Tauli 1958. Из более новых работ (затрагивающих в том числе и семантические особенности аналитических категорий) см., например, монографии Schwegler 1990 и Squartini 1998, а также Павлов 1998, Калинина 2004 и Сумбатова 2004.
Определенную помощь в первоначальной ориентации могут оказать также следующие статьи, включенные в ЛЭС22: «Категория», «Лексема», «Флексия» (Т. В. Булыгина и С. А. Крылов), «Словоизменение», «Словоформа» (А. А. Зализняк), «Парадигма», «Словообразование» (Е. С. Кубрякова).
|
