Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 7.54 Mb.
|
«веста такое пропускание опыта через вторичные реакции знания. Поведение человека и установление у него новых 39   условных реакций определяются не только выявленными,! полными, до конца обнаруженными реакциями, но и ис J выявленными в своей внешней части, не видимыми про-Я стым глазом. Почему можно изучать полные речевые ре-1 флексы, а учитывать мысли-рефлексы, оборванные на двух 1 третях, нельзя, хотя это те же, реально существующие,] несомненные реакции?Если я произнесу вслух, так чтобы слышал эксперимен- j татор, пришедшее ко мне в свободной ассоциации слово , «вечер», это подлежит учету как словесная реакция, услов- i ный рефлекс. А если я его произнесу неслышно, про себя, подумаю — разве оттого оно перестанет быть рефлексом и меняет свою природу? И где грань между произнесенным и непроизнесенным словом? Если зашевелились губы, если я издал шепот, всееше неслышный для экспериментатора,— как тогда? Может он просить меня повторить вслух это слово, или это будет субъективный метод, допустимый только на самом себе? Если может (а с этим, вероятно, согласятся почти все), то почему не может просить произ- I нести вслух мысленно произнесенное слово, т.е. без шевеления губ и шепота? Ведь оно все время было и теперь остается речедвигательной реакцией, условным рефлек- ] сом, без которого мысли нет. А это уже и есть опрос, высказывание испытуемого, его словесный отчет относительно . невыделенных, не уловленных слухом экспериментатора (вот и вся разница между мыслями и речью), но, нссомнен- 1 но, объективно бывших реакций. В том, что они были, дей- ] ствительносо всеми признаками материального бытия, мы можем убедиться многими способами. В разработке этих способов и состоит одна из важнейших задач психологиче- , ской методики. Психоанализ — один из таких способов. Но что самое важное — это то, что они (невыявленные | рефлексы.— Ред.) сами позаботятся о том, чтобы убедить нас в своем существовании. Они скажутся с такой силой и | яркостью в дальнейшем течении реакций, что заставят экс-Л периментатора или учесть их, или отказаться вовсе от изучения такого течения реакций, в которое они врываются. А много ли есть таких примеров поведения, в которые не врывались бы задержанные рефлексы? Итак, или откажемся от изучения поседения человека в его существеннейших I формах, или введем в наш опыт обязательный учет этих ] внутренних движений. Два примера пояснят эту необходимость. Если я за пом и- ( наю что-либо, устанавливаю новый речевой рефлекс, разве I 40 пазлично, что я буду в это времи думать — просто ли й nv'npo себя повторять заданное слово или устанавливать пгическую связь между этим словом и другим? Разве не л 0 что результаты в обоих случаях будут существенно иные? g свободной ассоциации на слово-раздражитель «гром» произношу «змея», но прежде еще у меня мелькает мысль: -,олния». Разве неясно, что без учета этой мысли я получу тшедомо ложное представление, будто на «гром» реакция была «змея», а не «молния»? Разумеется, речь идет не о простом перенесении экспериментального самонаблюдения из традиционной психологии в новую. Скорее— о неотложной необходимости разработать новую методику для исследования заторможенных рефлексов. Здесь защищалась только принципиальная необходимость и возможность этого. Чтобы покончить с вопросами методов, остановимся кратко на том поучительной метаморфозе, которую переживает нынче методика рефлексологического исследования в применении к человеку и о которой рассказал В.П. Протопопов в одной из своих статей. Первоначально рефлексологами наносилось электоро-кожмое раздражение на стопу; потом оказалось выгоднее выбрать в качестве критерия ответной реакции более совершенный аппарат, более приспособленный к ориентировочным реакциям; нога была заменена рукой. Но сказавши а, приходится сказать и бэ. Человек обладает еще неизмеримо более совершенным аппаратом, при помощи которого устанавливается более широкая связь с миром,— речевым аппаратом: остается перейти к реакциям словесным. Но самое любопытное — это те «некоторые факты», на которые исследователям пришлось натолкнуться в процессе работы. Дело в том, что дифференцировка рефлекса достигалась у человека крайне медленно и туго, и вот оказалось, что воздействуя на объект соответственно подходящей речью, можно способствовать как торможению, так и возбуждению условных реакций. Другими словами, все открытие сводится к тому, что с человеком можно на словах условиться, чтобы он отдергивал руку при известном сигнале, а при неизвестном — нсотдергивал! И автору приходится утверждать два положения, важных для нас здесь. !. «Несомненно, рефлексологические исследования на человеке в будущем должны вестись главным образом с 41 помошыо вторичных условных рефлексов». Это означает не что иное, как тот факт, что сознательность врывается даже, в опыты рефлексологов и существенно меняет картину по-4 ведения. Гони сознание s дверь — оно войдет в окно. 2. Включение в рефлексологическую методику этих при-с-мов исследования сливает ее вполне с давно установленной в экспериментальной психологии методикой исследивания реакций и пр. Это отмечает и Протопопов, но считает это совпадение случайным и совпадением лишь внешней cto-J роны. Для нас же ясно, что здесь речь идет о полнейшей капитуляции чисто рефлексологической методики, с успехом применяющейся на собаках, перед проблемами человеческого поведения. Ч резвычайно существенно, хотя бы в двух словах, показать, что все три сферы психики, на которые распределяла ее эмпирическая психология,— сознание, чувство и воля, ., если взглянуть на них с точки зрения изложенной здесь гипотезы, тоже легко обнаружат ту же природу присущей им сознательности и окажутся легко примиримыми как с этой гипотезой, так и с вытекающей из нее методикой. 1. Теория эмоций У.Джемса (1905) вполне открывает возможность такого истолкования сознательности чувств. Из трех обычных элементов: Л — причина чувства, В — самое чувство, С — телесные его проявления — Джемс делает перестановку в таком виде: А — С — В. Не стану напоминать всем известную его аргументацию. Укажу ■ только, что этим вполне вскрывается: а) рефлекторный ха- -| рактер чувства, чувство как система рефлексов — Аи В; б> вторичный характер сознательности чувства, когда своя же \ реакция служит раздражителем новой, внутренней реакции — ВиС. Биологическое значение чувства как быстрой оценочной реакции всего организма на его же собственное поведение, как акта заинтересованности всего организма в реакции, как внутреннего организатора всего наличного в данный момент поведения делается тоже понятным. Замечу еще, что вундтовская трехмерность чувства в сущности тоже говорит о таком оценочном характере эмоции, как бы отзвуке всего организма на свою же реакцию. Вот откуда неповторимость, единственность эмоций во всяком отдельном случае их протекания. 2. Акты познания эмпирической психологии тоже обнаруживают свою двойственную природу, поскольку они протекают сознательно. Психология явно различает в них два этажа: акты познания и сознание этих актов. -, ,иНО любопытны результаты утонченнейшего само-Qco° вюрцбургской школы, это чистой «психологии наоЛ1°д ^ в указанном направлении. Один из выводов ддихол еД0'ваний устанавливает ненаблюдаемость самого :ггих и 1ьНОго акта, который ускользает от восприятия. йЫСЛ яблюдение здесь исчерпывает себя. Мы на самом дне ^аМ°ния- Парадоксальный вывод, который напрашивается С°ЗНДбой' некоторая бессознательность актов мысли. За- саМ емые при этом, находимые в нашем сознании элементы к ' представляют собой суррогаты мысли, нежели ее СК цестЕо: это всякие обрывки, клочки, пена. ^ Опытным путем удалось доказать, говорит по этому по-О-Кюльпе, что наше «я» нельзя отделить от нас. Не-зможно мь1слить — мыслить, отдаваясь вполне мыслям и погружаясь в них, и в то же время наблюдать эти мысли. Такое разделение психики невозможно довести до конца. Это и означает, что сознание нельзя направить на себя, что оно является вторичным моментом. Нельзя мыслить свою мысль, уловить самый механизм сознательности —- именно потому, что он не есть рефлекс, т.е. не может быть объектом переживания, раздражителем нового рефлекса, а есть передаточный механизм между системами рефлексов. Но как только мысль окончена, т.е. замкнулся рефлекс, можно его сознательно наблюдать:«Сначала одно, потом другое»,— гсак говорит Кюльпе. М.Б. Кроль по этому поводу в одной из статей говорит, что новые явления, открытые вюрцбургскими исследованиями в высших процессах сознания, удивительно напоминают павловские условные рефлексы. Самопроизвольность мысли, нахождение ее в готовом виде, сложные чувствова-аия деятельности, поисков и пр., говорят, конечно, об этом. Невозможность ее наблюдения говорит в пользу тех механизмов, которые намечаются здесь. 3. наконец, воля всего лучше и проще вскрывает такую именно сущность своей сознательности. Предварительное наличие в сознании двигательных представлений (т.е. вторичных реакций от движения органов) поясняет, в чем здесь дело. Всякое движение каждый раз должно свершать-бессознательио. Затем его кинестезия (т.е. вторичная 1кция) делается основой его сознательности. Сознатель-хтъ воли и дает иллюзию дяух моментов: я подумал, и я Делал. И здесь, действительно, в наличии две реакции, только в обратном порялке: сперва вторичная, потом основан, первая. Иногда процесс осложняется, и учение о волс- 42 43   других постольку, поскольку мы познаем себя; познаваячужой гнев, я воспроизвожу свой собственный. На самом деле было бы правильнее сказать как раз нао- т Мы сознаем себя, поскольку мы сознаем других, и ' с;шым способом, каким мы сознаем других, потому теМ .,, тми в отношении себя являемся тем же самым, чем гИе в отношении нас. Я сознаю себя только постольку, ДРскольку я являюсь сам для себя другим, т.е. поскольку я П°б венные рСфлексы могу вновь воспринимать как новые 'зДражители. Между тем, что я могу повторить вслух ска- Р' |10С молча слово, и тем, что я могу повторить сказанное ■яоугим слово,— по существу нет никакой разницы, как нет принципиального различия и в механизмах: и то, и другое обратимый рефлекс — раздражитель. Поэтому следствием принятия предлагаемой гипотезы будет непосредственно из нее вытекающее социологизиро-ванис всего сознания, признание того, что социальному моменту в сознании принадлежит временное и фактическое первенство. Индивидуальный момент конструируется как производный и вторичный, на основе социального и поточному его образцу. Отсюда двойственность сознания: представление о двойнике — самое близкое к действительности представление о сознании. Это близко к тому расчленению личности на «я» и «оно», которое аналитически вскрывает З.Фрейд. По отношению к «оно» «я» подобно всаднику, говорит он, который должен обуздать превосходящую силу лошади, с той только разницей, что всадник пытается совершить это собственными силами, «я» же — силами заимствованными. Это сравнение может быть продолжено. Как всаднику, если он не хочет расставаться с лошадью, часто остается только-вести ее туда, куда ей хочется, так и. «я»., превращает обыкновенно волю «оно» в действие, как будто бы это было его собственной волей. Прекрасным подтверждением этой мысли отождестве механизмов сознания и социального контакта и от том, что сознание есть как бы социальный контакт с самим собой, может служить выработка сознательности речи у глухОне-м.ых, отчасти развитие осязательных реакций у слепых. Речь у глухонемых обычно не развивается и застывает на стадии рефлекторного крика не потому, что у них поражены центры речи, а потому, что из-за отсутствия слуха парализуется возможность обратимости речевого рефлекса. Речь не возвращается как раздражитель на самого же говорящего. Поэтому юна бессознательна и несоциальна. Обычно 45 Мне представляется чрезвычайно важным и существенным в заключение этого очерка указать на то совпадение в выводах, которое существует между развитыми здесь мыслями и тем анализом сознания, который сделан У.Джемсом. Мысли, исходящие из совершенно различных областей, шедшие совершенно разными путями, привели к тому же1 взгляду, который в умозрительном анализе дан Джемсом. В этом видится мне некоторое частичное подтверждение моих мыслей. Еще в «Психологии» (1911) он заявил, что нествованне состояний сознания как таковых не есть олне доказанный факт, но скорее глубоко укоренивший-тредрассудок. Именно данные его блестящего самояаб-^одения убедили его в этом. «Всякий раз, как я делаю попытку подметить в моем ышлении,— говорит он,— активность как таковую, я наталкиваюсь непременно на чисто физический акт, на какое-нибудь впечатление, идущее от головы, бровей, горла i носа»." И в статье «Существует ли сознание* (1913) он разъяснил, что вся разница между сознанием и миром (между рефлексом на рефлекс и рефлексом на раздражитель) только в контексте явлений. В контексте раздражителей — это мир, в контексте моих рефлексов — это сознание. Сознание есть только рефлекс рефлексов. Таким образом, сознания как определенной категории, как особого способа бытия не оказывается. Оно оказывается очень сложной структурой поведения, в частности удвоения поведения, как это и говорится применительно к труду в словах, взятых эпиграфом. «Что касается меня, то я убежден,— говорит Джемс — что во иве поток мышления... лишь легкомысленное название для того, что при ближайшем рассмотрении оказывается в сущности потоком дыха-кия. "Я мыслю", которое, по Канту, должно сопровождать веемой объекты, не что иное, как "я дышу", сопровождающее их на самом деле... Мысли... сделаны из той же материи, что и вещи». В этом очерке только бегло и на лету намечены некоторые мысли самого предварительного характера. Однако мне кажется, что с этого именно и должна начинаться работа по изучении сознания. Наука наша находится сейчас в таком Состоянии, что она еще очень далека от заключительной формулы геометрической теоремы, венчающей последний аргумент,— что и требовалось доказать. Нам сейчас еще важно наметить, чтожеименкотребуетсядоказать.апотом браться за доказательство; сперва составить задачу, а потом решать ее. Вот этой формулировке задачи и должен посильно послужить настоящий очерк. 46 Л1     1В последнее время все чаще раздаются голоса, выдвигающие проблему общей психологии как проблему первостепенной важности. Мнение это, что самое замечательное, исходит не от философов, для которых обобщение сделалось профессиональной привычкой; даже не от теоретиков-психологов, но от психологов-практиков, разрабатывающих специальные области прикладной психологии, от психиатров и психотехников, представителей наиболее точной и конкретной части нашей науки. Очевидно, отдельные психологические дисциплины в развитии исследования,накопления фактического материала, систематизации знания и в формулировке основных положений и законов дошли до некоторого поворотного пункта. Дальнейшее продвижение по прямой линии, простое продолжение все той же работы, постепенное накопление материала оказываются уже бесплодными или даже невозможными. Чтобы идти дальше, надо наметить путь. Из такого методологического кризиса, из осознанной потребности отдельных дисциплин в руководстве, из необходимости — на известной ступени знания — критически согласовать разнородные данные, привести в систему разрозненные законы, осмыслить и проверить результаты, прочистить методы и основные понятия, заложите фундаментальные принципы, одним словом, свести начала и концы знания,— из всего этого и рождается общая наука. Понятие общей психологии поэтому вовсе не совпадает с понятием основной, центральной для ряда отдельных, сп&З циальных дисциплин теоретической психологии. Эту по-; следнюю, в сущности, психологию взрослого нормального человека, следовало бы рассматривать как одну из специальных дисциплин наряду с зоопсихологией и психопатологией. То, что она играла и до сих пор отчасти продолжает играть роль какого-то обобщающего фактора, формирующего до известной степени строй и систему специальных дисциплин, снабжающего их основными понятиями, при- мтего их в соответствие с собственной структурой, объ-в0ДЯется историей развития науки, но не логической нсоб-яСН!1Мос-1 ыо. Так на деле было, отчасти есть и сейчас, но так х0Д1 > не должно быть и не будет, потому что это не вытекает вОВ.яМой природы науки, а обусловлено внешними, посто- яними обстоятельствами; стоит им измениться, как пси-Р01. гиЯ нормального человека утратит руководящую роль. Я°т наших глазах это начинает отчасти сбываться. В лсихо-' ' ческих системах, культивирующих понятие бессозна-"VibHoro, роль такой руководящей дисциплины, основные понятия которой служат исходными пунктами для родственных наук, играет патопсихология. Таковы, например, системы З.Фрейда, А.Адлера и Э.Кречмера. У последнего эта определяющая роль патопсихологии связана уже не с центральным понятием бессознательного, как у Фрейда и Адлера, т.е. не с фактическим приоритетом данной дисциплины в смысле разработки основной идеи, а с принципиально методологическим воззрением, согласно которому сущность и природа изучаемых психологией явлений раскрываются в наиболее чистом виде в их крайних, патологических выражениях. Следовательно, надо идти от патологии к норме, из патологии объяснять и понимать нормального человека, а не наоборот, как это делалось до сих пор. Ключ к психологии — в патологии; не потому только, что последняя нащупала и изучала раньше других корень психики, но потому, что такова внутренняя природа вещей и обусловленная сю природа научного знания об этих вещах. Если для традиционной психологии всякий психопат есть как предмет изучения более или менее — в- различной степени — нормальный человек и должен определяться по отношению к последнему, то для новых систем всякий нормальный человек есть более или менее сумасшедший и должен психологически пониматься именно как вариант того или иного патологического типа. Проще говоря, в одних системах нормальный человек рассматривается как тип, а патологическая личность — как разновидность или вариант основного типа; в других, наоборот, патологическое явление берется за тип, а нормальное — da ту или иную его разновидность. И кто может предсказать, как решит этот спор будущая общая психология? Из таких же двойственных — наполовину фактических, наполовину принципиальных — мотивов главенствующая роль в третьих системах отводится зоопсихологии. Таковы, например, в своем большинстве американские курсы пси- 48 49    хологии поведения к русские курсы рефлексологии, развивающие нею систему из понятия условного рефлекса и групЛ пирующие вокруг него весь материал. Помимо) фактического приоритета в разработке основных понятий поведения зоопсихология принципиально выдвигается ря4 дом авторов как общая дисциплина, с которой должны быть соотнесены другие дисциплины. То, что она является логи-J ческим началом науки о поведении, отправной точкой для всякого генетического рассмотрения и объяснения психики, I то. что она есть чисто биологическая наука, обязывает именно ее выработать фундаментальные понятия науки и снабдить ими соседние дисциплины.Таков, например, взгляд И.П.Павлова. То, что делают психологи, по его мнению, не может отразиться на зоопси- | хологии, но то, что делают зоопсихологи, весьма существенно определяет работу психологов; те строят надстройку, а здесь закладывается фундамент. И на деле источником, откуда мы черпаем теперь все основные категории для исследования и описания поведения, инстанцией, с которой мы сверяем наши результаты, образцом, по которому мы выравниваем наши методы, является зоопсихология. Дело опять приняло как раз обратный порядок по сравнению с традиционной психологией. В ней отправной точкой был человек; мы исходили из человека, чтобы составить себе представление© психике животного; мы по аналогии с собой толковали проявления его души. При этом дело отнюдь не всегда сводилось к грубому антропоморфизму; часто серьезные методологические основания диктовали такой ход исследования: субъективная психология и не могла быть иной. Она в психологии человека видела ключ к психологии животных, в высших формах — ключ к пониманию низших. Не всегда ведь исследователь должен идти тем же путем, каким шла природа, часто выгоднее путь обратный. Так, Маркс указывал на этот метологический принцип «обратного» метода, когда утверждал, что «анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны». «Намеки же на более высокое у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно. Буржуазная экономика дает нам, таким образом, ключ к античной и т.д. Однако вовсе не в том смысле, как^ это понимают экономисты, которые смазывают все исторические различия и во всех формах общества видят формы буржуазные. Можно понять оброк, десятину и т.д., если известна земельная рента, однако нельзя их отождествлять с последней». Понять оброк, исходя из ренты, феодальную форму из «гуззной — это и есть тот же самый методологический ем посредством которого мы постигаем и определяем и^,шЛёние и начатки печи у животных, исходя из разбитого шления и речи человека. Понять до конца какой-нибудь и в процессе развития и самый процесс можно, только 'ная конец процесса, результат, направление, куда и во что развивалась данная форма. При этом речь идет, конечно, только о методологическом перенесении основных катего-пий и понятий от высшего к низшему, а отнюдь не о перенесении фактических наблюдений и обобщений. Например, понятия о социальной категории класса и классовой борьбе открываются в наиболее чистой форме при анализе капиталистического строя, но эти же понятия являются ключом ко всем докапиталистическим формациям общества, хотя мы встречаемся там всякий раз с другими классами, с другой формой борьбы, с особой стадией развития этой категории. Но все эти особенности, отличая от капиталистических форм историческое своеобразие отдельных эпох, не только не стираются, но, напротив, впервые становятся доступными изучению только тогда, когда мы подходим к ним с категориями и понятиями, полученными из анализа другой, высшей формации. «Буржуазное общество,— поясняет Маркс,— есть наиболее развитая и наиболее многообразная историческая организация производства. Поэтому категории, выражающие его отношения, понимание его структуры, дают вместе с тем возможность заглянуть в структуру и производственные отношения всех тех погибших форм общества, из обломков' и элементов которых оно было построено. Некоторые еще не преодоленные остатки этих обломков и элементов продолжают влачить существование внутри буржуазного общества, а то, что в прежних формах общества имелось лишь в виде намека, развилось здесь до полного значения и т.д.» Имея конец пути, можно легче всего понять и весь путь в целом, и смысл отдельных этапов. Таков один из возможных методологических путей, достаточно оправдавший себя в целом ряде наук. Приложим ли он к психологии? Но Павлов именно с методологической точки зрения отрицает путь от человека к животному; не фактическое различие в явлениях, а познавательная бесплодность и неприменимость психологических категорий и понятий является причиной того, что он защищает обратный «обратному*, т.е. прямой путь исследования, повторя- 50 51  юший путь, которым шла природа. По его словам, «нельзя с психологическими понятиями, которые по существу дела : нспространетвенны, проникнуть в механизм поведения жи-| вотных, в механизм этих отношений».Дело, следовательно, не и фактах, а в понятиях, т.е. в| способе мыслить эти факты. «Наши факты мыслятся и фор- | ме пространства и времени; у нас это совершенно естествен,-! нонаучные факты; психологические же факты мыслится только в форме времени»,— говорит он. Что речь идет имен-] но о разнице в понятиях, а не в явлениях и что Павлов хочет ■ не только отвоевать независимость для своей области исс-1 лезования, но и распространить ее влияние и руководство на все сферы психологического знания, видно из его прямых указаний на то, что спор идет не только об эмансипации, от! власти психологических понятий, но и о разработке психсь] логии при помощи новых пространственных понятий. По его мнению, наука перенесет раньше или позже объективные данные на психику человека, «руководась подобием или тождеством, внешних проявлений», и объяснит природу и механизм сознания. Его путь — от простого к сложному; от животного к человеку. «Простое, элементарное,— говорит он,-— понятно без сложного, тогда как слож-j нос без элементарного уяснить невозможно». Из этих данных составится «основной фундамент психологического знания». И в предисловии к книге, излагающей 20-летний опыт изучения поведения животных. Павлов заявляет, что он «глубоко, бесповоротно и неискоренимо убежден, что здесь, главнейшим образом на этом пути» удастся «познать i механизм и законы человеческой натуры». Вот новая контроверза между, изучением животных а' психологией человека. Положение, по существу, очень сходное с контроверзой между патопсихологией и психоло-] гией нормального человека. Какой дисциплине главенствовать, объединять, вырабатывать основные понятия, принципы и методы, сверять и систематизировать данные всех других областей? Если раньше традиционная психоло-1 гия рассматривала животное как более или менее отдален- ] ного предка человека, то теперь рефлексология склонна рассматривать человека как «животное двуногое, без перьев», по Платону. Прежде психика животного определялась и описывалась в понятиях и термина-х^ добытых а исследоИ вании человека, ныне поведение животных лает «ключ к| пониманию поведения человека», а то. что мы называем; «человеческим» поведением, понимается только как произ-1 Я от ходящего в выпрямленном положении и потому Ба1'' шего и обладающего руками с развитым большим пальцем животного. - л ■■ И опять мы можем спросить: кто, кроме будущей оощеи ологии, ра3реШит эту контроверзу между животными 1 „ечовеком в психологии, контроверзу, от решения кото- пой 'зависит ни много ни мало: вся будущая судьба этой науки? 52 53     сама превращается в одну из специальных, определяемых другой областью дисциплин; что в роли общей психологии могут выступать и выступают и патопсихология, и учение о поведении животных. А.И.Введенский полагая, что общую психологию «гораздо вернее было бы называть основной психологией, потому что эта часть лежит в основе всей психологии». Г.Геффдинг, полагающий, что психологией «можно заниматься многими способами и методами», что «существует не одна, но много психологии», не видящий необходимости в единстве, все же склонен видеть в субъек- ' тивной психологии «основу, вокруг которой, как вокруг центра, должны быть собраны богатства других источников познания». Говорить об основной, или центральной, психо- j логии было бы, действительно, в данном случае уместнее, чем об общей, хотя нужно немало школьного догматизма |
