2.4. Свобода как внутренняя структура сознания: отношение к ситуации
Моментом, объединяющим разные по характеру вопросы, поднятые в философии Сартра, нам послужит центральная тема всех его философских поисков, проблема свободы. Данный вопрос по сути является чрезвычайно сложным для исследования и поднимается французским философом на протяжении всего творчества. Необходимо, во-первых, определить, насколько это возможно, саму сущность понятия свободы в концепции Сартра; во-вторых, произвести анализ возможных ограничений свободы и выявить факторы, их обусловливающие; в-третьих, рассмотреть соотношение понятий свободы и ситуации, свободы и проекта.
Сложно найти в истории философии мыслителя, у которого бы свобода столь полно не отождествлялась с самой структурой сознания. Первоначально свобода у Сартра является сущностной характеристикой сознания и совпадает с его внутренней структурой; в ранних работах философа свобода отделена от определённой цели и конкретно-исторического смысла, будучи ничем не детерминированной. Сартр91 отождествляет свободу и сознание, предполагающее условием своего существования отрицание: «Свобода есть ускользание от вовлечённости в бытие, она есть ничтожение бытия, которым она является». Для-себя выбирает, так как является недостатком, свобода возникает только при недостаточности. Само отрицание привносится в мир свободой потому, что она вся пронизана ничто. Французский философ обращает внимание на то, что первоначальная необходимость быть собственным ничто не является сознанию время от времени, только по случаю конкретных отрицаний; для-себя и есть постоянный процесс ничтожения своего прошлого бытия. Для последующего анализа свободы в данной концепции следует прояснить отношение философа к позиции по указанному вопросу, занимаемой Декартом. В статье «Картезианская свобода» Сартр92 замечает, что именно Декарт впервые в истории философии поднимает проблему связи свободы воли с отрицательностью, рассматривая последнюю как нечто созидательное. Свобода в концепции Картезия, полагает Сартр, первоначально является отрицательной (отказ принять заблуждения, смутные идеи); а затем меняет свой знак, становясь положительностью (теперь воля теряет автономию и яркий свет, преисполняющий разум, определяет её решения). Итак, возможность для человеческой реальности выделять ничто, её изолирующее, Декарт называет свободой. Анализируемые нами подход отличается от предложенного Картезием. Можно сохранять свободу безразличия по отношению к тому, чего не знаем или знаем недостаточно хорошо. Всем этим ничто можно сказать нет, не решаясь действовать, утверждать. Действенность человеческой свободы Сартр находит в «Рассуждениях о методе», который у Декарта изобретается. Свобода, одинаковая у Бога, человека обеспечивает существование истины в мире. Согласно Декарту, в нашей власти одни только мысли: не только размышления и желания, но акты зрения и слуха, побуждения скорее к одним движениям, нежели к другим. Внешние вещи в нашей власти постольку, поскольку они могут быть следствием наших мыслей, но отнюдь не безусловно и не всецело, ведь помимо нас есть и другие силы, могущие воспрепятствовать осуществлению наших намерений. Первичный опыт Декарта – не опыт свободы сознания «ex nihilo», а опыт автономной мысли, открывающей отношения между сущностями, уже существующими. Поэтому французы, делает вывод Сартр, подразумевают под свободой воли скорее работу мысли, акт суждения, нежели творческий акт. Но опыт автономии не совпадает с продуктивностью, ведь мысль обращена всегда на некоторый предмет, постигая отношения сущностей, структуры и взаимосвязи. По мнению Декарта, способность правильно рассуждать, отличать истину от заблуждения одинакова у всех людей, и только свободное применение дарований отличает нас как человеческих существ, понимание, как бы оно ни досталось у всех должно быть полным, в этом нет отличия между, например, Алкивиадом и рабом. Картезий полагает, что воля такова, что человек не обладает идеей какой-либо иной, более объемлющей самой воли; которая открывает, что он создан по образу и подобию Бога. Побуждение Декарта – отстаивать ответственность человека перед истиной, которую необходимо утвердить, ведь до суждения как решения воли, до выбора, существуют лишь нейтральные идеи. Вот почему, согласно Сартру, Картезий предлагает две теории свободы, одна связана со способностью понимания и суждения, а вторая со спасением автономии человека по отношению к системе идей. Раз человек не в состоянии сам порождать идеи, ничего не остаётся, кроме как наделить его способностью отрицания, говоря нет всему, что не истинно. Будучи отрицанием, воздержанием от суждения, можно в любой момент отстраниться от ложной и обманчивой природы, в том числе и собственной (памяти, воображения, тела). Порядок истин существует независимо от человека, поэтому не творческое мышление, а отрицание отличает его как автономного. Итак, мы находим отрицательный аспект свободы, так как если мы не в силах совершить действие, не подобает и желать его. Декарт проводит различие между свободой и возможностью: свобода не в том, что я могу делать, что хочу, а в том, чтобы хотеть того, что я могу. В целом, позицию Декарта Сартр93 признаёт парадоксальной: «… ум его подобен человеку, который, ступив на узкую тропинку, где каждый шаг и даже положение тела идущего строго обусловлены свойствами почвы и потребностями ходьбы, проникнут несокрушимым убеждением, что все совершаемые им действия свободны».
Понимание сознания как свободы и ничто начинает привлекать Сартра всё более. В сердцевине человека содержится свобода, как ничто, вынуждающее человека постоянно делать себя, вместо того, чтобы просто быть. Рокантен в «Тошноте»94 заявляет: «Я свободен: в моей жизни нет больше никакого смысла – всё то, ради чего я пробовал жить, рухнуло, а ничего другого я придумать не могу… Один – и свободен. Но эта свобода слегка напоминает смерть». Через интуитивное ощущение трансцендентности и безосновности нашего существования должен открыться факт человеческой свободы. Трансцендентальное, спонтанное, автономное нерефлектированное сознание, первичное по отношению к рефлекии, по мнению Л.И. Филиппова95, и является воплощением этой свободы, местом, где происходит выбор. Именно посредством свободы для-себя постоянно уходит от своей сущности, являясь всегда уже чем-то другим, нежели ранее. В «Картезианской свободе» Сартра96 находим такие строки: «…я могу заключить всё сущее в скобки, я проявляю полную свободу, когда, сам пустота и ничто, ничтожу всё, что существует…человек всегда имеет возможность оторваться от существующего универсума и свысока взглянуть на него как на череду фантазмов. Это самое блестящее утверждение царства человека». Благодаря свободе мы можем в любой момент отступить в отношении нашей сущности, становящейся бессильной и повисающей в ничто; нарушить контакт и разорвать эту преемственность. Мы свободны, когда некая граница, показывающая, чем мы являемся, есть цель, но не как исполняющееся желание, а как некий ещё не существующий объект. В «Дневниках странной войны» Сартр97 признаётся, что его теория свободы в действительности является способом ухода от себя в любой момент времени, что избавляет от угрызений совести. Философ, в воспоминаниях, облечённых в «Слова»98, пишет о жизненной цели спастись трудом и верой, не будучи ничем снаряжённым и отдав всего себя творчеству, чтобы спастись. В «Бодлере» Сартр99 характеризует само творчество как свободу, которой ничто не предшествует. Она начинается с того, что полагает собственную цель и принципы. Позднее французский философ определяет фактичность свободы как ускользание, уход от данного, от факта.
Чем должна быть человеческая свобода, если она привносит в мир ничто? Какова специфика ситуации, давшей уникальную возможность конкретному человеку ощутить опыт свободы в акте понимания и открытия? ставит вопрос французский философ. В пьесе «Мухи»100 Орест восклицает, что вдруг совсем внезапно свобода ударила в него, пронзила, и природа отпрянула. Он был без возраста, одиноким в своём мире, небо оказалось пустым: не было ни Добра, ни Зла, никого, кто мог бы им повелевать. Без другого человек самостоятельно постигает в обнажённости пугающую необходимость быть свободным, являющуюся судьбой: фактом, что только он сам может поручить себе сделаться бытием, хоть и не выбирал быть, а просто был рождён. Важно отметить, что свобода не есть способность человеческой души, или свойство среди прочих, принадлежащее сущности человеческого бытия, она и является бытием человека. Он не появляется вначале, чтобы лишь потом сделаться свободным, нет никакого различия между «свободным-бытием» и бытием человека. То есть свобода не может перестать быть свободной, она не имеет степеней и принадлежит всем в равной мере. Так, в пьесе «Мухи»101 Орест, имея в виду Клитемнестру, отвечает Юпитеру: «Но она страдает по собственной воле и только сама может избавиться от страданий, она свободна». В одном из интервью Сартр заявляет, что Декарт, задолго до Хайдеггера понявший, что свобода является единственным основанием бытия – единственный из французов, кто оказал на него глубокое духовное влияние. Однако Сартр пытается вернуть человеку созидательную свободу, которую Декарт сделал атрибутом Бога. Картезий не посягает на предустановленный порядок вечных истин и ценностей. В этой связи, размышляя о «Картезианской свободе», Сартр пишет, что в поисках Истины, Блага у Декарта можно обнаружить автономию человека, обусловленную лишь тем, что он есть небытие. Бог вложил в человека положительное содержание, именно он ответственен за всё, что в нём есть.
По Сартру, именно к cogito необходимо обратиться для определения свободы как нашей, как чистой необходимости факта, которую нельзя не испытать. Сартр чётко определяет свою позицию, для выяснения которой обратимся вновь к пьесе «Мухи»102: Юпитер – Эгисфу: «Мучительный секрет богов и царей: они знают, что люди свободны. Люди свободны, Эгисф. Тебе это известно, а им – нет». Эгисф отвечает: «Проклятье, знай они это, они б давно пустили мне красного петуха во дворец. Вот уже пятнадцать лет я разыгрываю комедию, чтоб они не поняли своей силы». Орест в диалоге с Юпитером напоминает ему, что тот царь богов, камней и звёзд, морских волн, но не царь над людьми, хотя их и создал, но создал свободными, чтобы они перестали ему принадлежать. Юпитер не сдаётся: сто тысяч лет я пляшу над людьми, нужно, чтобы они смотрели, пока взор их прикован к богу, люди забывают смотреть в себя; но если свобода вспыхнула однажды в душе человека – боги бессильны. Эгисф ему вторит, говоря, что с тех пор, как сел на престол, имеет одну цель – создать собственный образ, чтобы каждый подданный нёс его в себе и наедине с собой ощущал суровый взгляд даже на самой тайной из своих мыслей. Клитемнестре царь признаётся, что если бы не поразил людей ужасом, они бы в мгновение ока избавились бы от угрызений совести.
Педагог в данном произведении напоминает Оресту, что он человек высшей формации: избавлен от ига и верований, не имеет семьи, религии, профессии и свободен взять на себя любые обязательства, не сковывая себя ими. С.В. Чиркова103 делает вывод о том, что Сартр связывает свободу с сущностью человека: свобода предшествует сущности, являясь условием, благодаря которому сущность и становится возможной. Действительно, в экзистенциализме французского философа сущность бытия человека неопределённа в его свободе, никто не в состоянии переложить на других бремя, связанное с оправданием собственного существования. Ребёнок, повзрослев, узнаёт вдруг о своей свободе, ему нужно начать всё заново, возникнуть в одиночестве из небытия. Свобода ввергает человека в абсолютное одиночество и приводит к ответственности, совершаемый человеком свободный выбор себя совпадает с тем, что называется судьбой. Сартр104 в дневниках откровенно вспоминает: «Рассчитывать на других. Со мной такого никогда не случалось, думаю, что могу твёрдо об этом заявить. Мне было бы противно». Сама же свобода не имеет сущности, она не подчинена никакой логической необходимости, являясь основанием сущностей. При всей негативности сознание характеризуется свободой в наделении определённым значением бытия и не описывается как общая для всех, речь идёт именно о конкретной свободе, о единичном сознании. В заметках по поводу романа «Выбор избранных» Сартр105 пишет, что для Аристотеля, как и для Жироду, свобода человека заключается в точном воплощении его сущности. Жироду наделяет своих героев определённого рода свободой: они спонтанно воплощают свою сущность, выбирая себя такими, каковы есть. Если же форма не будет воплощена самим человеком, тогда она проявится через него без участия его воли. Французский философ такую свободу полагает близкой к абсолютной необходимости.
Сартр определяет тревогу в её существенной структуре как сознание свободы. Именно тревога является способом бытия свободы как сознания бытия и появляется как постижение себя, существующего в постоянном отрыве от того, что есть. Течение сознания конституирует нашу природу, остающуюся всегда позади, преследуя нас в качестве объекта ретроспективного понимания. Тревога, будучи тревогой перед собой отличается от страха, являющегося страхом существа перед миром. Если она проявляет свободу, а свобода – постоянная структура человеческого бытия, то тревога должна быть постоянным состоянием. Но она, наоборот, оказывается чем-то исключительным. Как объяснить редкость данного феномена? Свобода напоминает о себе через тревогу, через то, что нельзя проигнорировать, через её зов; в тревоге – незащищённость человека, его «обнажённость» перед собой и другими. «Я появляюсь один и в тревоге перед единственным и первичным проектом, конституирующим моё бытие, все барьеры, все опоры рушатся, ничтожатся сознанием моей свободы; … ничто не может обезопасить меня от меня самого, отрезанного от мира и своей сущности этим ничто, которым я являюсь…», пишет Сартр106. Тревога является рефлексивным постижением свободы ею самой и возникает в отрицании требований мира, как только происходит освобождение от него. Бегство от тревоги не является лишь усилием отделения от будущего, но попыткой ликвидировать угрозу прошлого. Но мы не можем устранить саму тревогу, избежать её, поскольку ей являемся. В разных случаях мы имеем дело с временной формой, где ожидаем себя в будущем; тревога же возникает как опасение себя в нём не найти, даже больше – не хотеть туда отправиться. И даже детерминизм как рефлексивная защита ничего не может сделать против очевидности свободы, а выступает как некое убежище от тревоги.
В ходе анализа проблемы свободы в данной концепции возникает важный вопрос о существовании её ограничений. В этой связи вновь подчеркнём, что человек, по Сартру, всегда укоренён в конкретной ситуации в мире. Поэтому философ, помимо рассмотрения свободы на онтологическом уровне, выявляет трудности, с которыми можно столкнуться в её проявлении.
Третья глава «Бытия и ничто» как бы «выталкивает» субъективность, обретшую осознание себя как свободы, нетождественности вещи, во внешний мир, навстречу другому. Позднейшая идея Сартра заключается в предположении, что есть обстоятельства, в которых свобода скована, исходящие от свободы других. Существование другого фактически ограничивает личную свободу, его появление зачастую способствует возникновению тех определений, которыми человек является, всё же не осуществляя подобного выбора (например, будучи красивым или уродливым, безногим и так далее). Именно вследствие появления другого может возникнуть проблема существования в ситуации, имеющей что-то внешнее. Данное обстоятельство создаёт измерение отчуждения ситуации, на которое весьма сложно, порой даже невозможно влиять. Согласно французскому философу, можно иметь два противоположных типа отношения с другим, пытаясь либо ассимилировать свободу другого в свою собственную, одновременно стараясь сохранить его свободу и нашу инаковость; либо низводить его как свободу до объекта. Что бы мы ни предпринимали для свободы другого, усилия сводятся к тому, чтобы обращаться с другим как с инструментом, полагая его свободу как трансцендируемую трансцендентность. Единственное, что реально осуществить предоставить возможности для проявления свободы другого, никак не способствуя ни её росту, ни уменьшению. Мы не в состоянии ни руководить этой свободой, ни овладеть ею. Можно воздействовать только на фактичность, схватить другого, толкнуть его, принудить к выполнению определённых действий, к произнесению им удобных речей. В этой связи у Сартра довольно сложное отношение к терпимости, невмешательству: дело в том, что реализуя эту мораль, мы насильно погружаем другого в мир терпимости, лишая его возможности мужественно и упорно сопротивляться, самоутверждаться. В мире нетерпимости по крайней мере он имел бы повод их развить. Наверное, возможно понять для-себя, полностью свободное от для-другого, просто это сознание не было бы человеческим, так как бытие человеческой реальности есть также и для другого, в то же время не являясь онтологической структурой для-себя. «…другой не появляется для меня как бытие, которое вначале было бы конституировано, чтобы потом встретить меня, но как бытие, которое возникает в первоначальном отношении бытия со мной…», подчёркивает Сартр107. Встаёт вопрос именно о сущности конкретного бытия, речь не идёт о случайной встрече, человек не является вначале, чтобы позже встретить другого. Первоначальную форму контакта людей французский философ усматривает во взгляде другого. Именно взгляд несёт для сознания тревогу, не меньшую, чем открытие ничто; он побуждает нас испытать в несомненной достоверности cogito тот факт, что есть сознания, для которых мы существуем и открывает нам существование другого. В феномене взгляда другой не может быть объектом. Быть увиденным другим создаёт человека как бытие, совсем беззащитное перед свободой, не являющейся его; будучи объектом различных оценок, определений, не способного воздействовать на них. Во взгляде смерть собственных возможностей побуждает испытать свободу другого, чьё присутствие не может способствовать закреплению мира, а, наоборот, ослабляет его, порождая ускользание мира от меня, что ведёт к исчезновению моего познания. Эта дезинтеграция не дана, нельзя её знать, мыслить. Дело в том, что наедине с собой можно предвидеть последствия собственных действий, увидеть локализацию объектов, появление же другого сразу вносит в ситуацию ускользающий и непредсказуемый элемент. Опасность становится структурой бытия-для-другого, так как человек является инструментом не собственных возможностей. Его возможность превращается лишь в вероятность. С появлением взгляда другого он не есть более хозяин ситуации, точнее, остаётся им, но ситуация открывает измерение, через которое и ускользает. Непредвиденные изменения приводят к иному существованию уже совершенно новой ситуации. Внезапное постижение взгляда другого открывает видение отчуждения возможностей, располагающихся в середине мира. Появляется элемент дезинтеграции универсума, похищающий у человека мир и смещающий его центр, поражающий для-себя в самую сердцевину.
В главе «Конкретные отношения с другим» Сартр108 анализирует отношения между людьми. Дело в том, что сознание может оказаться в двух противоположных положениях: жертвы, когда смысл существования навязывается извне и игнорирования человеком возможности свободы другого. Поэтому философ, рассматривая сложность встречи двух свободных сознаний, каждое из которых пытается трансцендировать другого, заключает, что сущностью их отношений, является не совместное бытие (Mitsein), а конфликт. Поскольку именно конфликт выступает первоначальным смыслом бытия-для-другого, единство с другим не реализуемо. По мнению J.S. Catalano109, Сартр настаивает именно на конфликте как базовой форме отношений не в результате исторического анализа человеческой неспособности кооперировать с себе подобными, но основываясь на убеждённости в том, что каждое для-себя есть свобода. Опыт мы-субъкта имеет психологический, а не онтологический характер; он вовсе не соответстует реальному объединению рассматриваемых для-себя, субъективности остаются недосягаемыми и радикально разделёнными, не являясь объектами друг для друга. Данный опыт в форме «Mitsein» может быть реализован после некоторого знания того, чем является другой. Нельзя трансцендировать человеческое бытие к универсальному отношению, из которого можно увидеть в качестве равнозначных конкретное бытие и бытие других. Нужно определиться в своём бытии, поставить проблему другого, исходя из собственного бытия, так как единственной точкой отправления является внутренний мир cogito. Начальный проект ненависти – это проект ликвидации других сознаний, но другой существует, невозможно освободить себя от измерения бытия-для-другого: «Кто однажды был для другого, заражается им в своём бытии на оставшиеся дни, даже если бы другой был полностью устранён…», утверждает Сартр110. Но между нами всё же есть ничто разделения как основа отношения в качестве его первичного отсутствия.
Французский философ, анализируя дискуссии в отношении понятия свободы, приходит к выводу, что оно означает как технический и философский термин лишь свободу выбора; противопоставление здравого смысла философии складывается из понимания свободы как способности достижения выбранной цели. Вопреки здравому смыслу, Сартр уточняет, что формула «быть свободным» не означает получить то, что хочется, но определиться хотеть, выбирать самостоятельно, иметь успех в свободе. Обратим внимание, что в своих описаниях Сартр показывает свободу всегда укорененной в конкретной ситуации; он не говорит о её способности отрешиться от ситуации, но о возможности изменения значения ситуации в рамках избранных проектов. «Таким образом, эмпирическое и практическое понятие свободы полностью отрицательное, она начинается с рассмотрения ситуации и констатирует, что эта ситуация даёт мне возможность свободно преследовать ту или другую цель», уточняет Сартр111. Ситуация обусловливает свободу, присутствует здесь, чтобы меня не стеснять.
Таким образом, мы обнаруживаем парадокс: свобода существует только в ситуации, присутствующей лишь благодаря свободе. Позиция человека в окружающем мире, определяемая отношением инструментальности или враждебности вещей, открытием опасностей, препятствий и помощи, осуществляемых посредством свободно поставленной цели, обозначается французским философом как ситуация. Он указывает прежде всего на то, что свободу нельзя мыслить без стоящих на её пути препятствий, ведь быть свободным означает изменять что-либо, быть-свободным-чтобы-действовать. Остаётся моральное основание, необходимое благодаря желанию быть свободным, то есть возобладать над событиями. Действия сводятся к превосхождению, ведь человек, как обозначает Сартр112 в «Проблемах метода», есть диалектическое превосхождение всего, что просто дано. В данном произведении философ определяет свободу как несводимость культурного порядка к природному. Преобразующая мир деятельность как основа философской концепции так увлекает Сартра, что свободу он начинает отождествлять с действием. Человек узнаёт о свободе через свои действия, пусть даже безрезультативные, но позволяющие её прочувствовать. Но каждое из них вовсе не означает, что действие может быть любым, не следует понимать свободу как чистую, временами капризную, немотивированную и непостижимую случайность. Сартр полагает, что свобода не означает стоическую отстранённость от благ и привязанностей, но, напротив, усматривает её глубокую укоренённость в мире. Свободу сознания нельзя путать с произволом, предостерегает уже в «Воображаемом» Сартр, так как образ является не просто отрицаемым, но всегда миром, отрицаемым с определённой точки зрения. Именно благодаря свободе мы можем воображать, одновременно уничтожать и тематизировать предметы мира, но воображение выступает важнейшим условием свободы человека-в-середине-мира. В то же время, считает философ, воображаемый мир лишён свободы, не детерминированный, но представляющий собой изнанку свободы, являясь фатальным. Было бы ошибкой считать мир, например, больного шизофренией, бурным потоком ярких образов, как будто компенсирующих однообразие реальной жизни: это всего-навсего бедный событиями мир, в котором повторяется без конца одно и то же, и всё заранее регламентировано, где, подчёркивает Сартр113, «…ничто не может ни ускользнуть, ни оказать сопротивление, ни застигнуть врасплох».
Итак, первое допущение, которое должна сделать человеческая реальность, касается свободы. У нас никогда нет никаких извинений. И даже в отношении войны, находясь в сложной жизненной ситуации, философ высказывает убеждённость в том, что только от него зависит, чем станет для него война, какое лицо откроет, что с ним станет на войне и для войны. Являясь свободным, можно в силу самой этой свободы предпочесть подлинность и прожить войну во всей её полноте. Свобода же, которую ищет, например, герой романа «Дороги свободы»114, Матье, является свободой не для действия, а для бытия. Необходимо, чтобы он существовал-свободным, вот и всё. Свобода способствует установлению системы отношений между в-себе и бытием в середине этого plenum. «Существовать в качестве факта свободы или иметь в бытии бытие в середине мира оказывается одним и тем же, а это означает, что свобода первоначально есть отношение к данному», делает вывод Сартр115. Л.Г. Андреев116 в своей монографии отмечает, что к моменту столкновения с Камю, свобода не являлась уже для Сартра изначальной характеристикой сознания, её структурой, а определялась конкретными социальными обстоятельствами, благодаря которым человек оказывается в клетке. Необходимо лишь сделать свободный выбор борьбы за освобождение. Нам кажется, что свобода и в дальнейшем в творчестве Сартра не утрачивает позиции важнейшей и первоначальной в структуре сознания, но рассматривается философом на фоне серьёзных потрясений в мире. Как человеку реагировать на них, какую позицию занять? – вот что интересует Сартра.
Как отмечает Э.П. Юровская117, для французского философа характерно убеждение в том, что сознание человека как носитель возможностей может и должно преодолевать ограничения свободы обстоятельствами, входящими как извне (исторические условия, отношения с Другими, с природой и прочее), так и изнутри. Сартр стремится доказать возможность свободы человека в труднейших обстоятельствах и его ответственности за происходящее, от которой он просто не имеет права уходить. Важно отметить, что препятствия, которые могут сделать цель недостижимой, человек встречает только в поле своей свободы. Свобода может быть ограниченной потому, что является выбором, а всякий выбор уже предполагает устранение и отбор. Реальная граница свободы, на которую мы можем натолкнуться, способ бытия, предписываемый нам. Например, «Вход запрещён». Понимание свободы как возможном во всех обстоятельствах свободном выборе дополняется мыслью о том, что человек в состоянии сделать что-либо с тем, что делают с ним. Обстоятельства, среда, мир в новеллах сборника «Стена»118 враждебны человеку, посягают на его сущность «себяделающего», «выбирающего» сознания, ограничивают свободу как фундаментальную характеристику сознания. Для философии Сартра характерно, что сознание человека всегда поставлено в некую ситуацию, определяемую связями с миром. Человек в ситуации рассматривается в конкретных жизненных обстоятельствах, окружённый чуждыми вещами во власти повседневных забот. Сартр рассуждает о другом типе исторического описания, осуществляя попытку показать не просто ситуацию, действующую на человека, а человека, направляющего себя в мир через ситуации, проживающего их. Человеческое бытие в ситуации рассматривается как её превзойдение, изменение и переход к новой. Данная философия концентрируется вокруг проблемы понимания человеческого бытия как прежде всего сознательной, свободной и преобразующей деятельности. Человек постоянно превосходит ситуацию, отрицая наличное, что является существенной характеристикой его бытия. Ситуация не является ни субъективной, ни объективной; это отношение для-себя с в-себе, которое оно ничтожит, для-себя является ни чем иным как целиком своей ситуацией. Ведь наше бытие укоренено непосредственно в самой ситуации: в делах, в мире, наполненном различными требованиями, внутри проектов. Конкретное сознание появляется в ситуации, являясь особенным сознанием именно этой ситуации, существующей в связи с возвышением данного к определённой цели.
Мы имеем дело с ситуацией как организацией значимого мира. Человек свободен только в ситуации, за которую он свободен и ответственен, осуществляя выбор и организацию вещей. Коэффициент их враждебности (вызываемый человеком) таков, что необходимо терпеть годы, чтобы получить даже самый незначительный результат. Окрестностями выступают окружающие вещи-орудия, с их коэффициентом враждебности. Свобода открывает окрестности как препятствия, но может посредством свободного выбора придать им смысл бытия внутри проекта и через него. К тому же, по Сартру119, «К реальной ситуации нужно прежде всего приспособиться…; тут потребна даже некоторая неопределённость наших чувств, некая подлинная пластичность: дело в том, что реальное всегда ново, всегда непредсказуемо». Но для-себя, способное придать смысл ситуации, не способно её выбрать. «…Без фактичности сознание могло бы выбирать свои связи с миром способом, которым души из «Государства» Платона выбирают своё местоположение; я мог бы определиться, «родиться рабочим» или «родиться буржуа», подчёркивает Сартр120. Философ вспоминает в «Дневниках странной войны», что всегда рассматривал мораль как бытие, а не как дело; единственное его моральное приобретение – стоицизм и подлинность, нужно выдерживать, переносить ситуацию и уйти в это с головой, понять ситуацию и себя в ней. Рокантен, по словам Сартра, ничего не делает, он занят лишь бытием; Пабло Иббиета в «Стене»121 думает о том, чтобы быть честным и принять смерть: «Я сказал себе: ты должен умереть достойно». Подлинность – это долженствование, идущее извне и изнутри, так как «нутро» человека вовне; быть подлинным означает полностью реализовать своё бытие-в-ситуации, какова бы она ни была.
Ситуации же каждый раз новые, для них нет специальных обозначений. Только мораль подлинности, полагает французский философ, может избежать упрёка в самолюбовании. Стоика он называет прагматиком, прибегающем к насилию, лжи самому себе ради того, чтобы достичь своей цели. Лучше страдать, причитать, но не скрывать никогда от себя ценности вещей. По Сартру, единственным абсолютом, которого он сам искал, является принятие на себя своей жизни, или подлинность. Был и ещё один источник – его восхищение миром и эпохой, которую он открывал; нельзя было допустить, что столько прелестей и удовольствий, опасностей являлись лишь тенями и плохо согласующимися представлениями. Сартр в этой связи вспоминает и Кьеркегора (в сравнении с Гегелем), который настаивает на несводимости реальности к мышлению: человеческая боль, страсть, нужда и страдание не могут быть ни преодолены, ни изменены знанием. Кьеркегоровская экзистенция, по мнению французского философа, есть труд внутренней жизни человека, преодолеваемые и вновь возникающие препятствия, возобновляемые усилия, превозмогаемое отчаяние, поражения и победы, субъективность, открытая как личная участь каждого перед другими и Богом. Этот труд необходимо рассматривать как противоположность интеллектуальному познанию. Таким образом, по Сартру, Кьеркегор шагнул вперёд по сравнению с Гегелем, настаивая на реальности переживаемого. Можно выделить различные структуры ситуации: моё место, моё тело, моё прошлое, моя позиция, моё фундаментальное отношение к Другому.
Место, которое может изначально занимать только человеческая реальность, открывается как фактичность, как помогающее либо препятствующее в зависимости от отношения к миру в целом и проекта, целенаправленного выбора. Так, в «Детстве хозяина» Сартр122 описывает Люсьена как совокупность прав и обязанностей; герою казалось, что он существовал в силу случая, как его продукт; до рождения ему было уготовано место под солнцем, в Фероле, а в мир он пришёл лишь затем, чтобы занять конкретное место. Только человеческая реальность может изначально занимать место. Нет сомнения, вспоминает философ в дневниковых записях, что он сам представляет собой порождение капитализма, парламентаризма, централизации и государственной службы, - таковы были исходные ситуации. Но в то же время в «Проблемах метода» Сартр123 подчёркивает, что экономические особенности, жизненный уклад, капиталистическая структура общества, исторические обстоятельства могут видоизменить человеческую связь, но не лишают её своеобразия. Для-себя не может быть ничем, не будучи человеком, членом национальной общности, класса, возвышая данные структуры проектом. Не конкретные условия делают человека действительно человеком, но только его свободная интерпретация, реакции на эти условия. Личность переживает положение через принадлежность к производственным, территориальным группам. К тому же, к данности которую мы вынуждены превосходить, Сартр относит не только материальные условия, но и наше детство. Ребёнок становится именно таким, а не другим, так как переживает всеобщее как частное. Так, Флобер, по Сартру124, в индивидуальном опыте пережил противоречие между религиозными особенностями монархического уклада и безверием отца, выросшего в период революции во Франции. Если Флобер ощущает и ведёт себя как буржуа, - то это потому, что его сделали таким тогда, когда он ещё не способен был понять навязанных ему ролей. Вслед за Фрейдом, французский философ, например, полагает, что скупость зарождается в раннем детстве и является специфической манерой переживать своё положение в мире. Важно подчеркнуть, что на уровне производственных отношений и социальной структуры личность обусловлена своими человеческими связями. Психоаналитический метод в экзистенциализме может помочь найти точку вхождения человека в его семью. В повести «Слова» Сартр125 определяет внешние силы как то, что его сформировало и выявляет источник сумрачных фантазий, буржуазно-пуританский индивидуализм окружения. Его «Я», характер, имя, всё было в руках взрослых, он приучился смотреть на себя их глазами.
В мирное время существует некая индивидуальная система – жизнь человека и её координаты (эпоха). Может меняться индивидуальная система, координаты же остаются постоянными. Если же начинается война, останавливается и застывает как индивидуальная система, так и её координаты, что представляется удобным случаем, по Сартру, стать свободным. Для французского философа человек характеризуется тем, как ему удаётся превзойти ситуацию, что он может совершить из того, что что сделали с ним; это превосхождение он находит первоначально в потребности и мыслит как отношение человека к собственным возможностям. Таким образом, сказать о человеке, каков он есть, ответить на вопрос, что он может. Превосхождение означает и сохранение, при котором человек мыслит с учётом сохранённого, действует с усвоенными манерами. Чтобы выйти из противоречий существования, необходимо прежде всего их обнажить. На человека возлагается ответственность признать себя побеждённым, но, и это важно подчеркнуть, только он сам решает, что уже не может идти дальше, или всё же может пойти чуть-чуть подальше.
В «Проблемах метода» Сартр126 уделяет внимание и материальным условиям существования, подчёркивая, что они ограничивают поле возможностей. Для существования возможного, нужно, чтобы сознанию недоставало чего-то для, чтобы человеческая реальность отличалась от себя самой, то есть возможное и есть элемент для-себя, ускользающий от него, недостающий для-себя, чтобы стать собой. Необходимо помнить, что недостаток не приходит к для-себя извне, оно является само недостатком, таким образом, возможность появляется на горизонте ничто и имеет приоритет по отношению к необходимости. Существование моей возможности не обязательно предусматривает, что она появляется в виде реальности, которая обязательно будет, но лишь удерживается в виде реальности, которая, может быть, будет. В-себе от природы будучи тем, чем является, не имеет возможного, его отношение к возможному устанавливается извне бытием, находящимся перед возможностями. Так, по мнению французского философа, возможность быть остановленным, например, складкой ковра не может принадлежать ни катящемуся шару, ни самому ковру, а может появиться при организации их в систему бытием, имеющим понимание возможностей. Отношение между для-себя, его возможностью и миром Сартр127 обозначает «круговоротом самости». Возможное, не будучи существующим, есть всё же конкретное свойство существующих реальностей, абсурдно пытаться упразднить бытие для установления возможного, вся совокупность выборов одновременно присутствует для нас. Страдание, боль в гражданской жизни имеют последствия её приостановки; лишь только на войне болезнь не разрушает ни одной из возможностей, поскольку они все уничтожены. Солдат похож во многом на больного: он тоже страдает овеществлением, у него нет больше собственных возможностей, он ждёт. И это пассивное ожидание представляет собой медленное превращение в вещь. Но увечье, ликвидируя одни возможности, коль скоро оно преодолевается, направляет человека к другим возможностям, так атрофированная рука отвращает от военной карьеры, некоторых видов спорта, но устремляет к учёбе, искусству, свободным профессиям. В каждый момент для сознания существует некоторое число именно его возможностей.
Французский философ критикует науку о человеке за то, что она стремится установить отношение простой внешности, радикально устраняя потенциальное, то есть сущность и возможности. Человеческая реальность – единство выборов, сознание может выскользнуть из имманентности, стать объектом собственного воления тогда, когда осуществляет проекцию своего образа по ту сторону мира. Стоит возможностям исчезнуть, человеческая реальность станет пустой формой. В каждый момент времени сознание направляет себя к схватыванию конкретной множественности выборов -возможностей через ситуацию, то есть выбор и сознание есть одно и то же, человеку ничего не присуще, что не было бы выбранным (это экзистенциальная характеристика для-сея). Выбор необходимо исследовать, чтобы разобрать стороны противоречия, понять, каким образом они переживаются. Сартр128 приводит пример с Флобером, выбравшим литературное творчество, открывающее нам смысл его детского страха смерти, а не наоборот. Задачей метода экзистенциального психоанализа, предлагаемого Сартром, является установление изначального выбора индивида и «расшифровка» его эмпирического поведения как проявление этого выбора. Исследования философа о Бодлере и Флобере представляют собой способ на конкретном материале апробировать данные принципы.
Напротив сознания, таким образом, существует целостность реальности, включающей в себя воспринимаемые вещи, присутствия, выборы, ценности, некая группа в ситуации. Речь идёт о мире, с которым человеку необходимо освоиться. Сартр129, по его признанию, смутно чувствовал, что нельзя занимать какую-то точку зрения в отношении собственной жизни в тот момент, когда живёшь ею, она настигает и человек оказывается внутри неё. Философ чувствовал, что в какой-то момент глубоко увяз на пути, который вёл вперёд, сужаясь, что с каждым шагом терялись возможности. Воздержаться в подобной ситуации не значит помешать себе, но лишь «отложить», оставить в подвешенном состоянии, посмотреть на другие возможности. Нельзя в себе самом воздвигнуть барьеры, которые отделяли бы от собственных возможностей, это значило бы отречься от свободы. «Когда хочешь принять решение, оглядываешь горизонт вокруг себя, осматриваешь свои возможности. Есть среди них возможности, крутые как скалы, которые необходимо обогнуть, есть и другие, они образуют мягкие и вязкие массивы, на них-то и надо направлять свои усилия, в них надо входить поглубже», рассуждает Сартр130. Осуществление возможного приводит к созданию предмета, либо наступлению определённого социального события в мире, являясь нашей объективацией. Поле возможностей, по мнению французского философа, зависящее от социальной и исторической реальности, является целью, по направлению к которой, превосходится объективная ситуация. Признание за отдельным человеком способности превосхождения через труд и действие позволяет найти основу движения тотализации в самой действительности. Диалектику необходимо искать в отношении людей к природе, к «исходным условиям» и в связях людей между собой. Тотализацию французский философ описывает как процесс диалектического раскрытия. Накладывающиеся значения действия вписываются посредством анализа. Обусловленность остаётся, не меняется ни значимость факторов, ни их порядок; значения являются синтетическими, многомерными объектами, например, мятеж угонщика самолёта – связь коллективного мятежа и индивидуальной навязчивой идеи. Согласно Сартру131, «…потребность, отрицательность, превосхождение, проект, трансценденция образуют синтетическую тотальность, в которой каждый обозначаемый момент содержит в себе все другие». Требование тотализации предполагает, что индивидуум раскрывается во всех своих проявлениях целиком, являясь всегда некоторым целым. Все измерения даны одновременно, человек заключён внутри, прикован ко всем этим стенам и знает, что заточён. Эти стены – «темница», а «темница» – индивидуальная жизнь, некое действие, многомерное единство которого должна открыть тотализация.
В определённое время, считает Сартр, живой культурной средой является только одна философия, выражающая особенности общества. Данная философия никогда не бывает инертной, пассивной завершённостью единства знания, а представляет собой движение, оказывая непосредственное влияние на будущее, и является методом исследования и объяснения. Очевидно, что эпохи философского творчества редки, ведь философия призвана быть одновременно тотализацией знания, методом и регулятивной идеей, социальным и политическим оружием, языковой общностью. Таким образом, философия составляет одно целое с движением общества, а философский кризис представляет собой частное выражение кризиса социального, её косность обусловлена противоречиями общества. В этой связи, Сартр, давая высокую оценку марксизму, в то же время осуществляет его конструктивную критику. Проблема в том, что данная философия больше не побуждает что-либо открывать, понятия марксизма стали закрытыми, не являясь схемами интерпретаций, утверждаясь как самоцель и некое застывшее вечное знание, хотя их содержание должно определяться прошлым знанием. По мнению Сартра, эвристический принцип «искать целое через части» обернулся практикой уничтожения частного. К тому же, чем больше уверенность марксиста в том, что сущности a priori истинны, тем менее разборчив он в доказательствах. Накоплены знания, касающиеся частностей, но нет никакой базы, у марксизма существует теоретическое основание, но он больше ничего не знает, его понятия превратились в предписания. Философ критикует Маркса за то, что он претендует на созерцание природы безотносительно к субъекту, блуждая в мире объектов, населённом людьми-объектами. «Ленивые» марксисты используют марксистский метод для конституирования действительности a priori, наперёд зная, что именно должны найти, их идеи ясные, точные и однозначные. Метод Сартра132, по его замечанию, является эвристическим, так как всё только предстоит сделать (выработать метод и создать науку), будучи одновременно регрессивным и прогрессивным: «Мы определяем экзистенциалистский метод как регрессивно-прогрессивный и аналитико-синтетический; одновременно это обогащающее «челночное» движение между объектом (содержащем в виде иерархии значений целую эпоху) и эпохой (содержащей в своей тотализации объект)». На основе изучения эпохи можно воссоздать биографию, на основе биографии – охарактеризовать эпоху, в которой выявляется поле возможностей и инструментов. Объектом экзистенциализма является отдельный человек в социальном поле, внутри класса, среди других людей, - отчуждённый, овеществлённый, но борющийся с отчуждением, отвоёвывающий территории. Регрессивные вопросы дают возможность изучить, например, семью Флобера (её тип, облик, высказывания писателя о родителях, брате и сестре). В «Критике диалектического разума» Сартр133 указывает на недостатки материализма, монизма, позитивизма. Внутри тотализации диалектический разум должен доказать своё превосходство в понимании исторических фактов: ему необходимо покончить с позитивистской, аналитической интерпретацией, вскрыть реальные структуры, отношения и значения, которых избегает позитивизм. Подобный метод не удовлетворителен, он является априорным и направлен на втискивание событий или действий личности в уже отлитые формы. Марксизм, по мнению французского философа, изживёт себя, когда на его место придёт философия свободы. Но в то же время пока нет интеллектуальных инструментов, конкретного положительного опыта (бывший опыт не оправдал ожиданий), позволяющих чётко представить себе подобную философию. Необходимо построить теорию, соотносящую знание с миром, тогда станет ясно, что знание это не знание идей, а практическое знание вещей, отражение является ненужным промежуточным звеном. Можно будет объяснить мышление, теряющее и отчуждающее себя в процессе действия. Философ настаивает на специфичности действия человека, проникающего в среду и преобразующего мир, исходя из имеющихся условий. Диалектическая тотализация, охватывая не только экономические категории, но и страсти, потребности, должна помещать человека или событие в историческое целое.
Итак, Сартр делает вывод не о безусловной недостаточности марксистского метода, а о его недостаточном развитии. Знания, способные развить диалектический метод, может предоставить социология, выявляющая новые отношения и связывающая их с новыми условиями. Сартр134 настаивает на том, что долю случая необходимо минимизировать: «Нам важно не «восстановить в правах иррациональное», как это очень часто утверждали, а, наоборот, сократить долю неопределённости и незнания…». Задача прогрессивного метода выявить проект, имеющий смысл, через который человек предполагает создать самого себя.
|
