«Московский государственный университет культуры и искусств» «утверждаю» Проректор по научной
Скачать 3.52 Mb.
|
| 2.2.2.Гендерный и семейный аспекты модернизации Восточная Европа Несмотря на то, что модернизационные преобразования в восточноевропейских обществах на протяжении последних 30 лет определялись преимущественно ярко выраженными политическими трансформациями в направлении их вестернизации, проявления данных тенденций в организации частной жизни населения этих обществ имели противоположный – консервативный – характер. Это выражалось в сохраняющемся высоком уровне воздействия на частную жизнь и семейные отношения таких внешних институтов, как Церковь и государство. Данное обстоятельство приводит к тому, что в восточноевропейских обществах – даже таких вестернизированных, как в Польше, Чехии и Венгрии, – вплоть до настоящего времени сохраняется традиционный взгляд на роль женщины в семье и обществе. Этот фактор оказывается одним из наиболее зримых разделительных барьеров внутри европейского сообщества, который отделяет недавние страны Восточного блока от западноевропейских государств. При этом несмотря на то что в Восточной Европе – как и в Западной – преобладающим типом социального статуса женщины является женщина, занятая на работе полную рабочую неделю, это обстоятельство – в отличие от Западной Европы – не влияет на уровень рождаемости, который является в пространстве бывшего коммунистического ареала несопоставимо более высоким, нежели в западной части континента. Указанная особенность свидетельствует о том, что социокультурные перемены в Восточной Европе, оставаясь в своем ценностном и политическом выражениях в рамках декларированного в конце 1980-х гг. мейнстрима «возвращения в Европу», сохраняют своеобразие, причем даже в такой острой для Западной Европы проблеме, как семейные отношения. Подобная специфика видна и на примере тех критериев успешности, которые представители восточноевропейских обществ считают для себя приоритетными. Чаще всего считают себя успешными люди – причем не только женщины, но и мужчины, – которые живут семейной жизнью и имеют детей. Именно такие люди воспринимают все остальные достижения собственной жизни – например, материальный достаток или карьерный рост – результатом того, что в своей частной жизни им удалось создать устойчивый быт – «надежный тыл». Естественно, подобные оценки характерны для представителей среднего и старшего поколений, нынешняя восточноевропейская молодежь не торопится следовать в этом же русле, но пока не она определяет общий социокультурный климат в Восточной Европе. Следует подчеркнуть, что указанный ценностный приоритет разделяют не только жители средних и малых городов, а также сельской местности, но также и обитатели крупных мегаполисов, хотя в последнем случае их процент – по отношению ко всему населению столиц или больших урбанистических центров – оказывается заметно более низким, хотя и остается определяющим. В исследовательской литературе распространено мнение, что такая «консервация» патриархальной семьи вызвана вполне объяснимыми причинами и не является неожиданной. В соответствии с этим мнением, «возвращение в семью» стало закономерной реакцией старшего и среднего поколений на шоковую терапию конца 1980-х гг. – начала 1990-х гг. и на явственно проявившуюся в последующее время необходимость соотнесения собственных потребительских амбиций с негласными, но строго выдерживаемыми западноевропейскими стандартами. В результате в сознании среднестатистического восточного европейца догоняющая модернизация, в которую он оказался вовлеченным после распада Восточного блока, обрела формы своего рода догоняющего потребления как приоритетной ценности. И крах иллюзии скорого удовлетворения потребительских амбиций привел его к возвращению с «улицы» в «семью» – иначе говоря, перенаправил социальную энергетику эпохи «бархатных революций» в сферу частной жизни. Эмоциональный комфорт, устойчивость повседневной жизни, прогнозируемость перспектив – и всё это к тому же в режиме более или менее приемлемого встраивания в Запад – вот тот набор ценностей, который современный житель Восточной Европы считает для себя наиболее значимыми. При этом даже потрясения, связанные с неизбежной при вхождении в «единую Европу» деиндустриализацией, секторальной безработицей, необходимостью кластерной переквалификации в предельно мобилизационном режиме не только не переформатировали указанную ценностную матрицу, но и привели к ее «застыванию». Тому, что в странах Восточной Европы социокультурная модернизация привела не к кризису, а к заметному усилению института семьи – при сохранении фактически равноправного социального статуса женщины и мужчины, – во многом поспособствовало сознание, сформировавшееся на протяжении нескольких десятилетий существования коммунистических режимов. И здесь следует назвать несколько причин, предопределивших данную местную специфику. Во-первых, это традиционно высокий уровень социализации населения, то есть его самоорганизации в рамках сельских и городских неформальных сообществ, выступавших посредниками между официальными властями и населением. Эти сообщества не только амортизировали и адаптировали сообразно с местными условиями исходящие сверху директивы, но и являлись гарантами бесконфликтного социального существования населения и его нормального воспроизводства – то есть делегировали определенный набор уже своих собственных функций на уровень отдельных семей. По свидетельствам специалистов, историческая память восточных европейцев удерживает представления о таком порядке как оптимальном еще даже на уровне живущих поколений, заставших реалии Восточной Европы кануна Второй мировой войны – реалии, которые по своим основным параметрам уходили в далекое Средневековье. Во-вторых, сказался и значительный, контрастный по сравнению с предыдущей эпохой рост образовательного уровня женщин в коммунистическую эпоху. Однако этот рост и – как его закономерный результат – буквально революционная – по сравнению с тем, что было раньше, – социализация женщины не привели к кризису традиционной семьи. В период с конца 1940-х гг. до конца 1980-х гг. женщина в Восточной Европе «уходила из семьи» лишь на работу. Это не привело к тем эмансипационным сдвигам, которые стали наблюдаться в Западной Европе во второй половине XX в. В-третьих, сохранению института семьи на фоне резкого повышения образовательного, культурного и социального статусов женщины в годы существования Восточного блока способствовала и модель «восточноевропейского социализма», создавшего развитую инфраструктуру поддержки семьи и воспитания детей, многочисленные программы улучшения жилищных условий, здравоохранения и рекреации. Исчезновение подобного «коммунистического социального пакета» в конце 1980-х гг. – начале 1990-х гг. воспринималось подавляющей частью населения восточноевропейских государств как наиболее значимая издержка интеграции в Европу. И главное – способствовало консервации семьи, в которой – хотя бы на уровне воспоминаний или субъективных ощущений – оставались – как бы по инерции – какие-то элементы этого «пакета». В-четвертых, свою роль сыграла и консервация христианских ценностей. Эта консервация в послевоенный период явилась стойким, хотя и не везде явно выраженным, социальным протестом против официально насаждаемой коммунистической идеологии. Такая консервация стала процессом, полностью противоположным той секуляризации массового сознания, которая после Второй мировой войны происходила в странах Западной Европы. Все три основные христианские конфессии, распространенные в восточноевропейском ареале, – католическая, протестантская и православная – в равно мере работали в указанном направлении, хотя наиболее зримых результатов в деле укрепления традиционной семьи удалось добиться преимущественно в католических странах, прежде всего в Польше. В наименьшей степени Церковь оказалась причастной к сохранению семьи в православных странах – Болгарии и Румынии, – что объясняется наиболее тоталитарными формами существовавших там политических режимов и, соответственно, гораздо меньшими возможностями Церкви для выполнения своей социальной миссии. Промежуточных результатов добилась Церковь в протестантских странах, в которых участие в жизни церковной общины на протяжении всего коммунистического периода воспринималось прежде всего как политическая акция, а собственно пропаганде христианских ценностей уделялось гораздо меньшее внимание, чему подчас способствовала и определенная политическая ориентация пасторов, обладающих гораздо большей, нежели у католических священников, свободой в деле управления приходами. Поэтому на момент крушения коммунистических режимов в Восточной Европе сложился жизнеспособный и эффективный институт, получивший характерное название – «восточноевропейская семья». Отличительными особенностями этой семьи стали следующие параметры: высокий уровень образованности женщин, сопоставимый с уровнем образованности мужчин, фактически равные возможности женщин и мужчин в сфере трудовых отношений, абсолютный монополизм официальной семьи как формы легализации партнерских отношений между мужчиной и женщиной, восприятие деторождения как главного предназначения семейного союза. При этом преобладала установка на, как минимум, воспроизводство родителей в соотношении один к одному, то есть на рождение двух детей. Дети появлялись на свет обычно после заключения брака, что лишний раз доказывало детоцентричную мотивацию образования семей. Авторитет семьи являлся неколебимым, любые формы нарушения супружеских и вообще семейных обязательств получали общественное порицание, и единственной формой прекращения семейных отношений считался официальный развод. При этом внебрачные дети, процент которых оставался невысоким, не встречали никаких препятствий при своей социализации не только с формально-юридической стороны, но и с точки зрения общественного мнения. За годы коммунистического правления несколько повысился возраст вступления в брак – из-за необходимости завершить получение образования или получить устойчивое трудоустройство, однако данное обстоятельство не оказало сколько-либо существенного влияния на репродуктивные возможности женщин. Таким образом, социокультурная модернизация восточноевропейского общества в сфере частной жизни и семейных отношений отличается ярко выраженным стремлением сохранить ту модель социального поведения, которая складывалась на протяжении нескольких веков и была в своих основных параметрах адаптирована в годы правления коммунистических режимов, когда и обрела свою окончательную форму. При этом возникает очевидное противоречие. С одной стороны, сохраняется стремление населения региона встроиться в «единую Европу», обрести в результате такого встраивания все возможные «бонусы». С другой стороны, очевидно и ярко выраженное желание предотвратить трансформацию семьи в направлении тех кризисных форм, которые в настоящее время если и не преобладают, то, во всяком случае, во многом определяют рисунок семейных отношений в Западной Европе. Тем не менее определенные – неизбежные в ситуации существования в рамках «единой Европы» – трансформации «восточноевропейской семьи» уже налицо. Прежде всего это проявляется в еще большем увеличении возраста, в котором вступают в брак. Если в Восточной Европе в период коммунистического правления этот возраст повысился до 20–25 лет, то в Западной Европе в тот же самый период заключать семейные союзы стали еще позже – примерно начиная с 30 лет. Хронологически периоды этих возрастных трансформаций примерно совпали. И на западе, и на востоке Европы брачный возраст начал повышаться в 1960-х гг. Этот процесс завершился (то есть приобрел устойчивую тенденцию и задал поведенческий тип, которому стало следовать большинство) к концу 1970-х гг. – началу 1980-х гг. В настоящее время семейная ситуация в Восточной Европе стремительно меняется по западноевропейскому образцу. Бытовые проблемы, необходимость обретения устойчивого социального положения и гарантированного заработка, сохраняющаяся жесткая конкуренция на рынке труда и отсутствие «коммунистического социального пакета» вынуждают молодых восточных европейцев откладывать время вступления в брак. «Старение» брака сказывается не только на репродуктивных возможностях, но и на устойчивости семей, которые формируются людьми, которым «за 30». Здесь также начинают проявляться процессы, которые в Западной Европе начались примерно на 40 лет раньше. При заключении брака пары тридцатилетних, как правило, уже имели предварительный опыт совместной жизни с другими партнерами, обычно не регистрируя свои отношения. Отсюда возникает и соответствующее отношение к формально зафиксированному брачному союзу как к чему-то транзитному, легко исправляемому. Поэтому браки тридцатилетних в Восточной Европе становятся такими же неустойчивыми, как и в Западной Европе. Модернизационные процессы в семейно-бытовых отношениях в Восточной Европе начинают постепенно приводить к эрозии «восточноевропейской семьи». Однако на настоящий момент такая эрозия находится в начальной стадии. Задел прочности «восточноевропейской семьи» достаточно высок. Представляется, что кризис семейных отношений, сопоставимый с аналогичным кризисом в Западной Европе, – это дело не ближайшей перспективы. Латинская Америка Частная жизнь, семейные отношения, эмансипация женщины не являлись в период с середины до конца XX в. магистральным направлением модернизационных преобразований латиноамериканских обществ, в которых в центре внимания находились политические и социально-экономические перемены. Вместе с тем перемены именно в этой сфере являются наиболее яркими свидетельствами результатов социокультурных перемен в этом мегарегионе и подчеркивают специфические черты происходящего здесь процесса. Наиболее зримыми выглядят преобразования, вызванные процессом женской эмансипации, который происходил в Латинской Америке на протяжении второй половины XX в. Этот процесс был сложным и противоречивым, так как на него влияло несколько факторов. Во-первых, сказались проявления патриархального уклада, который стал трансформироваться только после окончания Второй мировой войны и до сих пор не преодолен до конца, продолжая оказывать существенное воздействие на все сферы жизни латиноамериканских обществ. Во-вторых, свою роль сыграла и специфическая политическая культура вождизма, в той или иной степени присущая всем государствам Латинской Америки. Эта политическая культура порождала две противоположно направленные тенденции. С одной стороны, вождизм предполагал активную социализацию женщин, вовлечение их в национально-освободительное и широкое антиимпериалистическое движение. С другой стороны, он стремился законсервировать традиционную семью именно в ее патриархальном латиноамериканском варианте. Вместе с тем подобная специфическая ситуация в целом содействовала постепенной эмансипации женщин, причем преимущественно в области политических прав и социального статуса – и в значительно меньшей степени в смысле выработки и утверждения их новой социокультурной роли в обществе. Эти заметные перемены во второй половине XX в. проявлялись главным образом в реформировании электорального законодательства. Процесс в этом направлении был запущен еще в годы Первой мировой войны, когда в 1917 г. Уругвай стал первым в Латинской Америке государством, в котором электоральные права женщин были уравнены с соответствующими правами мужчин. В остальных государствах Латинской Америки аналогичные преобразования произошли в середине – начале второй половины XX в. Однако даже в этом предельно конкретном вопросе женская эмансипация в Латинской Америке сохраняет свои особенности. Например, в отдельных странах до сих пор существует раздельное голосование на выборах мужчин и женщин. Вместе с тем наблюдается и обратная тенденция, которая заключается в том, что в некоторых государствах Латинской Америки электоральные права женщин особым образом оговариваются на уровне национальных законодательств – в смысле их четкого фиксирования в целях защиты от каких-либо посягательств на местах. В рассматриваемом мегарегионе встречается и особая юридическая практика, четко фиксирующая определенные «гендерные квоты», подразумевающие непременное наличие обязательного числа мест, отводимых женщинам в органах государственной власти и административных институтах. При этом «гендерные квоты» существуют не только в слаборазвитых странах Латинской Америки, но и в явных лидерах по темпам развития – например, в Бразилии. В самом конце XX в. и в начале XXI в. кампания по введению «гендерных квот» охватила многие страны континента. При этом в странах с ярко выраженными вождистскими режимами – например, в Венесуэле – квотирование утверждается с определенным трудом. В венесуэльском обществе имеется значительная оппозиция введению «гендерных квот». Однако такую особенность данной страны трудно напрямую увязать с особенностями политического режима, так как главная претензия в обществе к квотированию сводится к антиконституционному и антидемократическому характеру этой практики. Скорее всего причина явного сопротивления вождистских режимов введению «гендерных квот» объясняется их стремлением к определенной социокультурной автаркии, и поэтому квотирование воспринимается как практика, навязываемая извне. Широкое недовольство практикой квотирования встречается и в гораздо более демократических режимах Латинской Америки. Но в этом случае оно вызвано в большей мере недовольством тем, что квотирование усиливает социальное неравенство, ибо, как считают сторонники этой позиции, при существовании обязательных гендерных кадровых норм неизбежно начинают практиковаться непотизм, семейственность и клановость, что, в свою очередь, усугубляет расслоение общества. В демократических латиноамериканских обществах усматривают и другую негативную черту квотирования: введение в обязательный список занимаемых по квотам должностей женщин из малообеспеченных слоев с целью манипулирования этими новоназначенными чиновницами и выстраивания с ними патронатно-клиентских отношений. Данный фактор является особенно чувствительным для обществ, где еще совсем недавно теневые и коррупционные отношения по уровню своей влиятельности заметно превосходили официальные – властные и институциональные – связи. Однако несмотря на неоднозначное восприятие квотирования, его вживление в общество можно считать состоявшимся. К тому же диапазон вводимых «гендерных квот» достаточно широк: от 20 процентов в Парагвае до 40 процентов в Коста-Рике. При этом уровень реального функционирования квотирования в разных странах региона заметно отличается. И это опять-таки не связано с уровнями развития и плюрализма того или иного государства. В качестве примера можно привести две соседние страны континента – Бразилию и Аргентину. Уровень их развития примерно одинаков, политическая атмосфера также существенно не отличается. Но вместе с тем в Бразилии квотирование явно пробуксовывает: принятые законы не соблюдаются, общество не демонстрирует консолидированной заинтересованности в том, чтобы ситуация в этом вопросе изменилась в лучшую сторону. В Аргентине отношение к квотированию диаметрально противоположное. Оно прочно вошло в практику административной культуры и является важным пунктом общественной дискуссии в СМИ. Причем такое отношение к квотированию сложилось в стране еще в конце прошлого века, то есть оно не может быть объяснено приходом к власти в Аргентине первой в ее истории женщины-президента Кристины Фернандес де Киршнер. Вообще же «гендерные квоты» можно считать специфическим феноменом рассматриваемого мегарегиона. Этот феномен порожден сложным переплетением в политической культуре латиноамериканских обществ вождистских практик, наследия национально-освободительного и антиимпериалистического движений. Именно поэтому такое квотирование следует считать местной особенностью социокультурной модернизации, в которой не нуждаются общества «атлантической солидарности», обычно называемые Западом. Из стран Евросоюза нечто подобное существует лишь в Бельгии, Испании и Франции. Таким образом, латиноамериканские особенности, которые на первый взгляд консервируют патриархальные традиции и препятствуют полной и окончательной эмансипации женщин, имеют оборотную сторону, которая выражается в ощутимом присутствии в общественно-политической жизни стран «гендерного вопроса». Иными словами проблема полноценного включения женщин в политическую, административную, общественную и иную публичную деятельность остается одним из важных пунктов повестки латиноамериканских государств. И этому – со своей стороны – способствует в том числе и вождистская политическая культура, в рамках которой женская эмансипация рассматривается в качестве важного направления борьбы за утверждение национальной идентичности. В результате актуализации «гендерного вопроса» кардинально изменился образовательный уровень женщин. В отдельных – наиболее развитых – странах процент женщин со средним и даже с высшим образованием значительно превосходит соответствующий показатель у мужчин. В-третьих, политической и административной эмансипации женщин в Латинской Америке способствовали регулярные кризисы в странах данного мегарегиона. Эти кризисы внесли в повестку практически всех этих стран необходимость совершенствования демократических институтов, усиления общественного контроля за властью, борьбы с коррупцией и вообще этосом теневых отношений в политике, в том числе и с практикой закрытого, непубличного принятия решений. В общественном мнении сильно убеждение в том, что утверждение принципов гендерного равноправия при занятии ответственных руководящих постов будет содействовать преодолению этих негативных явлений. Значимость «гендерного вопроса» для латиноамериканских обществ, а также практические результаты политики эмансипации, казалось бы, должны были вызвать соответствующие перемены и в сфере семейных отношений. Однако прямой взаимосвязи между эмансипацией и трансформацией норм, определявших во второй половине XX в. семейную жизнь в странах мегарегиона, не наблюдается. Скорее наоборот можно говорить о парадоксальной ситуации, когда на фоне эмансипации – хотя бы даже не реальной, а дискурсивной – основы традиционной семьи укреплялись, и отношение общества к каким-либо переменам в данном вопросе оставалось предельно осторожным и консервативным. Можно назвать несколько причин такого положения дел. Во-первых, не просто сохраняющуюся, но в последние десятилетия даже усиливающуюся роль Католической церкви и пропагандируемых ею ценностей моногамной традиционной семьи, создаваемой в целях деторождения. Популярность и непререкаемый авторитет Церкви основывается здесь в том числе и на глубоко укорененной в прошлом традиции поддержки католическим духовенством на уровне приходов национально-освободительных и антиимпериалистических движений, вождизма как формы преобладавшей политической культуры, вообще разного рода форм общественной самоорганизации. Таким образом, политика Церкви в этом вопросе не расходилась с господствовавшими взглядами на латиноамериканский путь развития, а напротив усиливала их. Поэтому христианская проповедь – даже если она касается не высокой политики, а вопросов семейной жизни – априорно воспринимается подавляющим большинством населения в качестве непререкаемой инструкции к исполнению. Во-вторых, свою роль в укреплении традиционной семьи сыграл и пестрый этнический состав населения стран Латинской Америки, значительный процент которого составляют представители местных аборигеном и наследники переселенцев из Африки. Эти группы населения наиболее жестко и последовательно следуют нормам и обычаям традиционной патриархальной семьи, несмотря на свою интеграцию в общественно-политическую жизнь, выстроенную по лекалам европейской культуры. Данная особенность усиливается еще и тем, что в Латинской Америке сложилась особая этническая общность, состоящая из аборигенов, африканцев и европейцев. И в рамках этой общности преобладающее воздействие на сферу семейных отношений оказывают именно первые две группы, и европейский сегмент латиноамериканцев воспринимает такое положение вещей и не сопротивляется ему. В-третьих, консервации традиционной семьи способствует и значительный процент малообеспеченного населения, в большинстве своем не подверженного модернизационным процессам, с неустойчивой занятостью и низким образовательным уровнем. В самые последние годы этот процент стал заметно сокращаться, однако даже при росте материального благосостояния представители этих слоев населения продолжают – во всяком случае, в первом поколении – стойко придерживаться традиционных взглядов на нормы семейной жизни. В-четвертых, женская эмансипация пока еще не привела к изменению положения женщины в семье. При всей политической остроте «гендерного вопроса» любые попытки повышать социальный и профессиональный статус женщины за счет ее традиционных функций в семье воспринимаются в обществе крайне негативно. Данным обстоятельством отчасти объясняют и те проблемы, с которым сталкивается эмансипации и которые поэтому представляются непреодолимыми. Единственной сферой семейных отношений, в которой – и то лишь в последнее время – наблюдаются вызванные женской эмансипацией перемены, является деторождение. Если вплоть до конца 1970-х гг. – начала 1980-х гг. набиравшее силу женское образование еще сочеталось с подавляющим большинством семей с двумя и более детьми, то к концу минувшего века ситуация стала стремительно меняться. Женщины начали отказываться от рождения второго ребенка из-за опасения потерять работу или квалификацию. Поэтому темпы рождаемости в Латинской Америке заметно упали, однако положительный прирост населения пока сохраняется, и на момент рубежа веков в латиноамериканских обществах никаких фундаментальных перемен в господствующей семейной модели не наблюдалось. Отсюда можно сделать вывод, что при всех своих очевидных результатах социокультурная модернизация в Латинской Америке продолжает основываться преимущественно на традиционных общественных институтах, несмотря на то что ее общий магистральный вектор объективно направлен на утверждение иных культурных ценностей. Данное противоречие на период конца XX в. – начала XXI в. не создавало непреодолимой ситуации и позволяло продолжать модернизацию. Однако, безусловно, «запас прочности» столь специфического социального института, как семья, на фоне протекающих социокультурных преобразований ограничен, и в недалеком будущем здесь начнется более основательное утверждение нормативных установок западной глобализации. |
Похожие:
 | Фгбоувпо «Марийский государственный университет» Факультет культуры... | | «Томский государственный педагогический университет» (тгпу) «утверждаю» Проректор по научной работе и информатизации А. Э. Калинина |
| Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение... Федеральных государственных требований к структуре основной профессиональной образовательной программы послевузовского профессионального... |  | Российской Федерации Российский государственный университет нефти... «методика подготовки автореферата диссертации на соискание ученой степени кандидата наук» |
| Фгбоу впо «кемеровский государственный университет культуры и искусств»... Анализ потребностей отрасли культуры в квалифицированных кадрах в области библиотечного дела и социально-культурной деятельности | | Фгбоу впо «Орловский государственный университет» утверждаю проректор по научной работе Гражданское право; предпринимательское право; семейное право; международное частное право |
| Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения... О работе уфимского филиала фгбоу впо московский государственный гуманитарный университет | | Выполнение курсовых проектов (работ) по специальности прикладная Алтайский филиал федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования «московский... |
| Государственное образовательное учреждение высшего профессионального... Цель курса – совершенствование культуры письменной речи слушателей в интересах повышения эффективности речевого общения | | Фгбоу впо «Орловский государственный университет» утверждаю проректор по научной работе Настоящая программа адресована соискателям ученой степени кандидата юридических наук, ведущим исследования в рамках специальности... |
| Фгаоувпо «Казанский (Приволжский) федеральный университет» утверждаю... Предмет изучения – общеделовое и общепрофессиональное общение на иностранном языке | | Российской Федерации Российский государственный университет нефти... Основная задача дисциплины вооружить студентов теоретическими знаниями и практическими навыками работы с нормативными правовыми актами,... |
| Образовательное учреждение высшего профессионального образования... | | Фгбоу впо «Орловский государственный университет» утверждаю проректор по научной работе Окружающая среда как сочетание природных, антропогенных и социальных факторов. Материальные и психогенные (информативные) факторы... |
| Тюменский государственный университет «утверждаю»: Проректор по учебной работе Рассмотрено на заседании кафедры зарубежной литературы 11. 04. 2011. Протокол №10 | | Тюменский государственный университет «утверждаю»: Проректор по учебной работе Лингвистика, профиль подготовки: Перевод и переводоведение (английское отделение) |
