И. Б. Серебряная грамматические оценки в русской критической литературе 1-й половины Х i Х века
Скачать 1.79 Mb.
|
| Глава 5 Основные типы аргументации в критических оценках морфологической правильности языка. Вопрос об аргументации критических суждений требует самого внимательного рассмотрения, ибо именно здесь особенно отчётливо прослеживаются языковые приоритеты наиболее искушённых в искусстве слова представителей общества, выявляется объём их грамматических знаний, наиболее ярко отражается языковое сознание общества. Способ доказательства, применённый критиком, существенно уточняет представления об уровне лингвистической культуры эпохи в целом. Правда, как указывалось выше, критики не всегда прибегали к обоснованию своей точки зрения по поводу какой-либо морфологической формы, употреблённой в произведении, нередко ограничиваясь лишь констатацией допущенных автором погрешностей или (что бывало нечасто) короткой похвалой. Во многом это нежелание аргументировать было связано с убеждением, что далеко не всё в искусстве подлежит словесному подтверждению. Так, И.В. Киреевский в статье «Нечто о характере поэзии Пушкина» (1828 г.) писал: «Есть вещи, которые можно чувствовать, но нельзя доказать, иначе как написавши несколько томов комментарий на каждую страницу» (ППК - 2, с. 246). Типичен, к примеру, следующий факт. В рецензии на поэму «Руслан и Людмила» А.Ф. Воейков указал на такое морфологическое нарушение Пушкина, как использование формы множественного числа мгновенья вместо единственного - мгновенье: «Считает каждые мгновенья. Надлежало бы сказать: Каждое мгновенье» (ППК – 1, с.65). Однако критик не счёл нужным привести какие-либо доказательства своей правоты. И таких случаев много. Тем не менее, как видно из материала, изложенного выше, немало фактов, когда критические суждения о грамматических формах подкреплялись доказательствами. Анализ показывает, что наиболее характерными для 1-й половины XIX века были такие виды аргументации:
В критических замечаниях о языке литературы это один из самых распространённых аргументов. Обычно рецензенты выдвигали такие доводы в тех случаях, когда в грамматических руководствах полностью отсутствовали или были недостаточно чёткими рекомендации по употреблению той или иной грамматической формы; или необходимые рекомендации всё же имелись, но были критику неизвестны; в некоторых же случаях рецензент по каким-то соображениям не хотел на них указывать. Именно на употребление, к примеру, ссылался В.Г. Белинский, отстаивая правильность использования Гоголем генитивных форм единственного числа с окончаниями –а и –у; при этом критик подчёркивал, что в грамматиках соответствующего точного правила нет (Белинский, 6, с.354). Аналогичным образом, критик, укрывшийся за инициалами В.М., рецензируя в газете «Северная пчела» статью П.П. Свиньина «Картина златопесчаных промыслов в Уральских горах», напечатанную журналом «Отечественные записки», отрицательно отозвался об употреблённой Свиньиным форме множественного числа, образованной от топонима Урал (Я обозрел Уралы), подкрепив своё негативное отношение к ней следующим аргументом: «Так не говорится. У нас употребительно: Уральския, Валдайския, Алтайския горы, а не Уралы, не Валдаи, не Алтаи» (СП, 1825, № 18, раздел «Словесность). На общепринятое употребление сослался и другой критик из газеты «Северная пчела» (предположительно Н.И. Греч), отметив в «Месяцеслове на 1831 год» ошибочную форму настоящего времени разноспрягаемого глагола хотеть: «глаголъ хотýть по-Русски спрягается слýдующимъ образомъ: хочу, хочешь, хочетъ, хотимъ, хотите, хотятъ» (СП,1830, № 15). В этом отзыве обращает на себя внимание оценочное выражение «по-русски». Аргументы такого типа («по-русски» или «не по-русски»), нередко встречавшиеся в русской критической литературе, тоже, по сути дела, представляют собой узуальные ссылки. В собственном своём смысле эти устойчивые обороты означают соответствие (несоответствие) системе русского языка. Однако критики, вне сомнения, вкладывали в них иное значение: «это безграмотно или это грамотно», «это принято или не принято», «это противоречит грамматической норме или это нормативно» и т.п. Так, в приведённом выше суждении А.С. Шишкова о количественно-именном сочетании двое судов довод «не по-русски» приводится в качестве аргумента безграмотности этого языкового факта. Сходным образом К.С. Аксаков, оценивая в 1847 году слог критической статьи Никитенко, заметил в связи с фразой автора «Современность всегда немного ябедничит»: «По-русски говорится ябедничает» (Аксаков К.С., с. 182). Аналогичное по типу аргументации заявление фонетико-грамматического характера относительно употребления формы 3-го лица единственного числа настоящего времени глагола жечь (жгёт, вместо литературного жжёт) журналом «Библиотека для чтения» сделал В.Г. Белинский, иронически отметив, что «жгёт, пекёт, бегёт… говорится разве по финскому произношению, а по московскому, или, что всё одно и то же, по великорусскому, говорится: жжёт, печёт, бежит» (Белинский, 3, с. 128). Примером ссылки на «индивидуально-образцовое» употребление как проявление общей распространённости и нормативности грамматической формы может служить принадлежащая перу М.А. Дмитриева оценка использованной Пушкиным формы родительного падежа множественного числа времян с указанием «правильной» формы времен у Державина (Атеней, 1828, № 4., с. 81). В свою очередь Пушкин, отвечая на этот выпад, напомнил об использовании формы времян таким известным поэтом, как Батюшков (Пушкин, 7, с.55). На общее употребление сослался и В.Г. Белинский, обвинив Н. Мейстера, переводчика Шекспира, в использовании образования ребёнки и указав, что такой формы «совсем нет в русском языке (Белинский, 13, с. 32-33).
Подкрепляя свои суждения ссылкой на какие-либо правила, литераторы обычно не указывали их местонахождение в конкретном грамматическом руководстве, очевидно, не считая нужным ссылаться на источник регламентаций, одинаково воспроизводимых всеми основными пособиями и известных читающей публике с детских лет. Так, например, пуристически настроенный А.С. Шишков, отметив как ошибку в одном из прозаических сочинений местоимение которые, относящееся к лицам женского пола, привёл соответствующее правило: «здýсь надлежало сказать которыя, поелику говорится о женщинахъ, а не о мущинахъ» (Шишков Рассуждение, с. 126). Примечательно, что Шишков, без комментариев исправивший у того же автора форму винительного падежа личного местоимения женского рода ея на ее (см. об этом выше), в данном случае посчитал необходимым напомнить читателям правило. Думается, это связано с тем, что родовые различия во множественном числе прилагательных и местоимений были уже совершенно неактуальны для носителей языка не только 1- ой половины XIX , но и XVIII века. Ещё М.В. Ломоносов в «Российской грамматике» (глава «О местоимении, параграф 436) писал: «Различие рода во множественном не весьма чувствительно, так что без разбору один вместо другого употребляется» [Ломоносов, 1952, с. 542]. И хотя, отдавая дань традиции, Ломоносов (как и последующие грамматисты) всё же рекомендовал для женского и среднего рода форму именительного множественного которыя [там же, с. 544], в своих трудах он употреблял, вне зависимости от рода, лишь форму которые. Например: польским рифмам, которые не могут иными быть, как только женскими (Письмо о правилах российского стихотворства, 1739); по правилам, которые должны заучиваться наизусть (Из проекта регламента Академической гимназии, 1758); материи, которые словом человеческим изображаются (Предисловие о пользе книг церьковных в российском языке, 1758 г.) и т.п. (НКРЯ). Авторы XIX века, при стремлении возвысить и архаизировать изложение, спорадически прибегали к форме множественного числа которыя, но использовали её весьма неразборчиво, т.е. не только для обозначения женского или среднего рода, но и мужского. Например: Все единогласно жалуются на грабительства… французов, которыя даже и в Польше грабили (Волконский Д.М. Дневник, 1812-1814 гг.); несколько тысяч храбрых, которыя сразились бы в другом месте с большею пользою (Давыдов Д.В. Три письма на 1812 года компанию, 1830-1835 гг.); Надобны такия вельможи, которыя бы им помоществовали (Майков В.Н. Краткое начертание истории русской литературы…, 1846 г.) и т.п. (НКРЯ). Того же типа был и упомянутый ранее довод В.Г. Белинского относительно ошибки в согласовании по грамматическому роду существительного дитя (дитя твой вместо дитя твоё, поскольку «дитя – слово среднего рода») (Белинский, Т.3, с.42). Правило об отнесении существительного дитя к среднему роду имелось во всех грамматических руководствах той поры. Требует осмысления ссылка на грамматическое правило, сделанная С.П. Шевырёвым в рецензии на «Чтения о русском языке» Н.И. Греча по поводу употреблённого им заимствованного из латинского существительного женского рода Капитолия: «въ Римý предъ Капитолиею… Капитолий по г-ну Гречу женскаго рода – Капитолия? Всý имена латинския средняго рода въ Русский языкъ переходятъ родомъ мужескимъ (Москвитянин, 1841, № 3, ч. 2., с. 211). Сравните также аналогичный пример из стихотворного текста, зафиксированный в Национальном корпусе русского языка: Где мой высокий идеал? Где Капитолия? Где общество гигантов? Я с неба Аттики на русский снег упал (Филимонов В.С. Дурацкий колпак, 1824 г.) (НКР). Трудно предположить, в каком именно грамматическом руководстве могло быть помещено правило, на которое указал критик. Не исключено, что это результат наблюдений, не вполне, впрочем, точных, самого профессора российской словесности Шевырёва. Действительно, приведённое им правило охватывает большую часть латинизмов в составе русского языка: argumentum «аргумент»; colloquium «разговор», «коллоквиум»; documentum «документ» и т.п. Однако в отношении к существительным с финалью –ий, -ия данная закономерность нередко нарушается: studium «студия»; collegium «коллегия», хотя есть и «коллегиум»; seminarium «семинария», хотя есть и «семинарий» и под. В истории языка известны родовые параллели типа санаторий-санатория, империй-империя и под. [Обнорский 1, 2010, с. 38-39, с. 56]. Эти колебания, по мнению исследователей, обусловлены тем, что подобные слова заимствовались русским языком не только из латинского, но и из древнегреческого, а также через посредство других европейских языков, где данные имена могли иметь иную родовую принадлежность [там же, с.38-40]. Как видим, во всех этих примерах предметом обсуждения стал грамматический род. Думается, это не случайно и связано с атавистичностью древнейшей категории рода, отсутствием во многих случаях мотивированности родовой принадлежности как исконно русских, так и заимствованных слов, что создаёт трудности для носителей языка и приводит к колебаниям. Применительно к оценкам стихотворного языка таким же способом доказательства, т.е. сославшись на известное ему правило, воспользовался, например, М.А. Дмитриев, обвинивший Пушкина в ошибочном использовании глагола молвить, который, в соответствии с рекомендациями нормативных руководств того времени, не должен был обозначать длительное действие (Атеней, 1828, № 4., с. 81).
Некоторые авторы критических отзывов 1-й половины XIX века, желая обосновать свои мнения по поводу соблюдения морфологических норм в рецензируемых произведениях, обращались к авторитетнейшему и, по сути дела, единственному в то время 6-томному толковому «Словарю Академии Российской», опубликованному в 1789 – 1794 гг., а также его второму изданию («Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный»), вышедшему в 1806—1822 гг. Можно заметить, что аргументы такого типа были особенно характерны для профессиональных филологов. Так, С.П. Шевырёв, утверждая правильность формы родительного множественного нападков, вместо употреблённой Н.И. Гречем – нападок, дал точную ссылку на словарь: «см. Слов. Акад. Т. IV, стран.683» (Москвитянин, 1841, № 3, ч. 2., с. 211). Точно так же Н.И. Греч, доказывая равную нормативность форм 3-го лица единственного числа настоящего времени гневят и гневают, привёл цитату из II тома этого словаря, где на 135 странице было указано: «Гнýваю, ешь, то же, что гнýвлю» (СП, 1830, № 101, «Смесь»).
Как указывалось выше, авторы критических работ, как правило, ограничивались самыми общими указаниями на источник своих грамматических сведений. И всё же в редких случаях назывались конкретные пособия. К примеру, С.П. Шевырёв, отрицательно отозвавшись о форме родительного падежа единственного числа местоимения женского рода ее (вместо ея) в «Чтениях» Греча, сослался на его же «Пространную русскую грамматику», где в качестве нормативной предлагалась именно форма ея (Москвитянин, 1841, № 3, ч. 2., с.211). Или в газете «Северная пчела» за 1830 год по поводу употребления в одном из изданий формы хочем было указано, что спряжения глагола хотеть нет в «Грамматике Российской Академии» (Северная пчела, 1830 г., № 151). Как в том, так и в другом из этих примеров выражается неодобрительное отношение к грамматикам, подчёркивается их непоследовательность, отмечается неполнота приведённых в них сведений. Такого рода суждения о недостатках грамматик, отражающие неудовлетворённость существующими руководствами, недоверие к их рекомендациям, были в целом весьма характерны для рассматриваемого периода. Так, Н.И. Надеждин писал в 1836 году, что все три «грамматики» Греча «заложены не по-русски: не в русскую лихую упряжь, а в немецкое тяжёлое дышло» (Надеждин, с. 419). Немало рассуждений такого содержания имелось и у В.Г. Белинского. Например, он утверждал в 1845 году, что, хотя, по его мнению, грамматика Востокова является лучшей из всех, но и она во многих отношениях несовершенна [Березин, 1979, с. 95]. Замечательно, что Белинский, сам автор грамматики, как правило, исходил из представления о неминуемой «отсталости», устарелости, несовременности грамматической теории, о вторичности и подчинённости грамматических построений по отношению к языку литературы. К примеру, в статье 1845 г. «Грамматические разыскания В.А. Васильева» он писал: «Грамматика есть абстракция языка, существующего в созданиях литературы, а литература изменялась с каждым годом …. При таких условиях, какую ни напишите грамматику, она успеет отстать от языка литературы, пока вы будете печатать её» (Белинский, 9, с. 224). В.Н. Майков в статье 1846 года призывал обращаться только к «Грамматике» Ломоносова (1757 г.), которая, как он писал, «стоит выше принятых учебников», в частности, пособий Греча и Востокова (НКРЯ). В связи со сказанным показателен следующий любопытный факт, связанный с историей журналистики Казанского края. В 1834 году в казанском журнале «Заволжский муравей» (№ 21) за подписью «А! А! А!» была напечатана полемическая статья «Ответ на рецензию в новом вкусе», в которой утверждалось следующее: «сколь ни отдаленъ городъ нашъ отъ обýихъ столицъ, но и у насъ учатъ Руской Грамматикý (хотя не по Гречевой, впрочемъ довольно правильно), и ни Семинаристъ, ни виночерпий, ни даже Смотритель Чувашскихъ дилижансовъ не напишетъ вмýсто плеча – плечи, вмýсто разъ – разовъ» (ЗМ, 1834, № 21.,с.411). Этой статье предшествовала «Рецензия в новом вкусе» за той же подписью (т.е. А! А! А!), опубликованная в санкт-петербургской газете «Северная пчела» за 1834 г. (СП, 1834, № 194, «Новые книги», с.773-774). Рецензия была посвящена разбору только что вышедшего сборника стихотворений казанской писательницы А.А. Фукс. Анонимный автор скептически писал о дамах, «овладевшихъ Литературою», которые нарядили муз в береты и накинули им шали на «обнаженныя доселý плечи»; пренебрежительно рассуждал о поэтессах, которым следовало бы заказать у модистки такой головной убор, какого зрители «за тысячи разовъ …и во снý не видали» (там же, с.773). Заступаясь за Фукс, журналисты «Заволжского муравья» в качестве доказательства безграмотности «Северной пчелы» и привели эти две грамматические формы. Что касается родительного падежа множественного числа существительного раз, то оно, подобно другим старинным наименованиям единиц измерения (пуд, аршин, алтын и т.п.), в соответствии с рекомендациями грамматик той поры, в том числе и руководства Н.И. Греча [Греч. 1830, с. 173], должно было выступать в этой форме с нулевой флексией. То есть грубо-просторечный характер ошибочной формы разов, употреблённой в «Северной пчеле», был и в то время очевиден. Не столь однозначно обстояло дело с формой именительного - винительного падежа множественного числа плечи, приравненной автором рецензии к безграмотной форме разов. М.В. Шульга, исследовавшая грамматическую историю слова плечо, отмечает «неорганичность формы плечи в системе русского склонения» и связывает её закрепление с переосмыслением в качестве множественного бывшей формы двойственного числа и аналогическим влиянием имён типа очи, уши, а также руки, ноги, брови, локти и т.п. [Шульга, 1988, с. 36-37]. Единственно возможная в современном русском языке, форма плечи считалась нормативной и в XVIII веке: её рекомендовал в «Российской грамматике» (1757 г.) М.В. Ломоносов [Ломоносов, 1952, с. 464]. Уместно отметить, что и в собственной литературной практике он употреблял лишь эту форму. Примеры: Се Дмитриевы сильны плечи Густят татарской кровью Дон (Ода … императрице Елисавете Петровне.. на.. праздник ее… восшествия на… престол, 1761 г.); Ударьте ныне все в нагие сильно плечи (Сенека. Троянки, 1759) и т.п. (НКРЯ). Форму плечи как нормативную предлагал в своей грамматике (1785-1788 гг.) и А.А. Барсов [Барсов, 1981, с. 123]. Однако, наряду с плечи, в истории русского языка функционировала регулярная для имён среднего рода форма именительного множественного плеча. Исследователи пишут о широком распространении формы плеча, наряду с плечи, в русском литературном языке 1-й половины XIX века [Очерки …, 1964, с. 236-237]. Можно заметить, что в грамматиках этого времени применительно к слову плечо произошли существенные изменения. Если Ломоносов включал это имя в перечень существительных, которые «не по правилу склоняются» [Ломоносов, 1952, с. 464], то ни грамматика Российской Академии (1802 г.), ни грамматики Греча (1827 г.) и Востокова (1831 г.) не называли это существительное в числе исключений, тем самым молчаливо утверждая его подчинение общим правилам склонения, в соответствии с которыми требовалась форма именительного множественного плеча. Быть может, причина отмеченной перемены кроется в актуальном для грамматистов звуковом сходстве между русской формой плеча и церковнославянской плеща. В пользу этого предположения говорит, к примеру, приверженность к форме плеча, в составе устойчивого предложного сочетания библейского происхождения на плеча, представителей духовенства XVIII века, в частности, архиепископа Платона (Левшина): взял на плеча свои пребезмерную тягость (Слово в неделю пятую Великаго Поста, 1779); правительства бремя на Свои плеча принять изволите (Поздравительныя речи Ея Императорскому Величеству… 1763-1776); его и с одром на свои плеча взяли (Слово в неделю вторую великаго поста, 1765) и т.п. (НКРЯ). Сравните также любопытные примеры варьирования форм плеча и плечи, красноречиво свидетельствующие об их семантико-стилистическом размежевании, у одного и того же автора: голова всегда с большую тыкву и очень высоко посажена на плечи. (И. М. Долгоруков. Повесть о рождении моем…, Часть 4, 1791-1798), но: Всякий несет свой груз и сваливает его на плеча человеческие. (И. М. Долгоруков. Повесть о рождении моем…, Части 1-2, 1788-1822) (НКРЯ). Не случайно, в авторитетнейшем для 1-й половины XIX века «Словаре Академии Российской», ориентированном на высокий слог, давалась в качестве нормативной именно форма именительного падежа множественного числа с ударным окончанием –а (плеч’а); здесь же приводилась как образец для русского употребления и церковнославянская форма плещ’а . Пример из словарной статьи: имýющий широкие плеч’а (САР, 4, с. 890-891). Сторонником этого положительного отношения к форме плеча и оказался анонимный автор «Рецензии в новом вкусе».
Используя этот способ доказательства состоятельности или несостоятельности какой-либо грамматической формы, критики указывали на сходные с обсуждаемым явлением языковые единицы. Так, например, А.С. Пушкин, отметив у К.Н. Батюшкова ошибочную форму родительного единственного Клии, образованную от неизменяемого греческого мифонима Клио, сослался на аналогичное несклоняемое существительное депо (Пушкин, 7, с. 397). Точно так же И.Е. Срезневский, полемизируя с С.Осетровым относительно формы именительного падежа множественного числа год’а в употреблении А.Ф. Воейкова и отстаивая нормативность этого образования, привёл соответствующие аналогические соответствия типа леса, паруса, сторожа и под. (СО, 1821 г. № 16, с. 85).
Это логический довод [Культура русской …, 2007, с. 172], цель которого – демонстрация фактов, аналогичных обсуждаемым явлениям, но не существующих в реальности. В этом случае критик, доказывая ошибочность той или иной грамматической формы, приводил в качестве аргумента примеры заведомо невозможных, по его мнению, образований, сходных по основным грамматическим признакам с критикуемым явлением. Так, например, С. Осетров, доказывая неправильность формы именительного множественного года в стихотворении Воейкова, перечислил несколько идентичных этой форме в формальном отношении, но невозможных по целому ряду причин номинативно-плюральных образований типа сад – сад’а, бред – бред’а и т. п. (ППК – 1, с. 95). Так же поступил и В.Г. Белинский, обосновывая своё мнение об ошибочности формы родительного падежа множественного числа яблоков, замеченной им в одной из публикаций «Северной пчелы»: «я вижу по городам разносчиков саек, яблоков и пр… Если яблоков, а не яблок, то должно писать: стеклов, а не стекол, селов, а не сел, яйцов, а не яиц и т.д.» (Белинский, 9, с. 371). Такого же типа довод использовал и Н.И. Греч, доказывая ошибочность использования в журнале «Славянин» формы которыя применительно к существительному мужского рода вариант: «для первой (пýсни) остались вариянты, которыя здýсь и помýстятся… которыя, слýдственно: вариянта?» (СП, 1827, № 6, «Смесь). Однако этот способ логической аргументации не всегда корректно использовать в суждениях о «живом как жизнь» языке, где любая грамматическая форма связана тысячью незримых нитей с остальными, системно обусловлена. В многообразном, непрерывно изменяющемся мире языка и «невозможное возможно». В этом плане слово яблоко не может быть уподоблено существительным стекло или село, поскольку в истории языка имела место родовая синонимия: яблоко (среднего рода) – яблок (мужского рода), что и обусловило появление генитивной формы множественного числа с флексией –ов [Чернышев, 1911, с. 66; Обнорский 2, 2010, с. 257-258]. Сравните также приведённые С.П. Обнорским диалектные формы родительного падежа множественного числа яйцов, сердцов и под. [Обнорский 2, 2010, с. 261]. Точно так же функционирует в научном стиле языка как термин биологии или математической статистики существительное женского рода варианта: «организм животного или растения, уклоняющийся по тому или иному признаку от основного типа»; «каждый член ряда чисел» [Словарь иностранных…, 1954, с. 131]. Понятно, что критики в своих оценках имели в виду. кодифицированный литературный язык. Но и здесь не всё так однозначно. Например, форму яблоков, широко распространенную в русском языке, А.Х. Востоков считал единственно нормативной (Востоков, 1945, с. 20). Аналогичную рекомендацию давал и Н.И. Греч (Греч, 1930, с. 173).
Такого рода аргументы, учитывающие соответствие данной грамматической формы конкретно-речевой ситуации, созданной автором литературного текста, были особенно характерны для отзывов о произведениях поэзии и драматургии. Таково, в частности, замечание С.П. Шевырёва о стилистической несостоятельности формы предложного падежа единственного числа в боре, использованной, вместо обычной для русской народной речи формы в бору, В.И. Красовым (Москвитянин, 1843, № 6 , с. 512). Напротив, А.С. Пушкин похвально отозвался, определив как «гармоническое», об уместно употреблённом Батюшковым усечённом прилагательном ретив (На быстрый лёт коня ретива) (Пушкин, 7, с. 395). Аналогичным образом В.Г. Белинский в самых восторженных выражениях высказался о ненормативной форме именительного падежа множественного числа глазы, употреблённой драматургом Каратыгиным при воспроизведении речи обруселого немца (Белинский, 13, с. 189). Оценивая морфологическую сторону прозаических произведений, критики редко судили о ней с точки зрения стилистической, поскольку, как уже указывалось, наиболее значимой для прозы считалась правильность языка. И всё же в тех случаях, когда использованная прозаиком форма резко противоречила представлениям рецензента о выборе языковых средств или их сочетании, доводы такого рода приводились. К их числу можно отнести, например, упомянутое выше замечание В.Г. Белинского о том, что устарелая форма притяжательного местоимения женского рода моея была использована Н. Кукольником «для вящей красоты слога» (Белинский, 10, с. 135). Своеобразный стилистический аргумент, доказывающий несостоятельность формы страдательного причастия настоящего времени от глагола опекать, был выдвинут О.И. Сенковским. В рецензии на сочинение нравоучительного содержания «Наказ благородному воспитаннику» Сенковский оценил нормативную русскую форму опекаемый как ошибочную, отметив её «приказной» характер: «По-видимому, какой-то старый опекун написал своему опекуемому, или опекаемому, как пишется в приказных бумагах, «Наказ» (Библ. для чт., 1837 г., т. 20, ч. 2, с. 49). Появление в русском языке ненормативного причастия опекуемый обусловлено аналогическим взаимодействием глагола опекать с родственными суффиксальными образованиями типа опекун, опекунство, опекунствовать и подобными, а также - формами настоящего времени глагола печься «проявлять заботу» (пекусь, пекутся). Ср. использование этой формы в романе братьев Стругацких (псевдоним С. Витицкий) «Бессильные мира сего»: опекуемый предчувствовал работу (Витицкий С. Бессильные мира сего, с. 225). Думается, убеждённость Сенковского в правильности причастия опекуемый связана с особенностями родного для критика польского языка, где функционирует причастие opiekujemy, закономерно образованное от глагола с суффиксом – owac: opiekowac sie «заботиться» [Богуславский, 1973, с. 137].
Как известно, В.Г. Белинский определял критику как «движущуюся эстетику» (Белинский, 2, с.123). В.А. Жуковский также был убеждён, что «главная и существенная польза критики состоит в распространении вкуса, и в этом отношении она есть одна из важнейших отраслей изящной словесности» (Жуковский, с. 220). Однако замечания по поводу эстетического совершенства грамматических форм, как уже отмечалось, были весьма редкими. В качестве примера можно привести характерное для многих литераторов отрицательное отношение к причастиям прошедшего времени с неблагозвучным и вызывающим отрицательные ассоциации суффиксом –вши [Булаховский, 1954, с. 132]. |
Похожие:
 | Семинар по современной журналистике Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... | | Урок математики в 5В классе моу «сош №124» Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... |
| Тема «Условия плавания тел» (14 урок по теме) Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... | | Учебно-методический комплекс по дисциплине дпп. В. 04 Проблема автора... Учебно-методический комплекс разработан для курса по выбору «Проблема автора в русской прозе второй половины ХХ века», который изучают... |
 | Ый план учебного предмета «Литература» Знать основные темы и проблемы русской литературы 19 века, основные произведения писателей русской литературы первой половины 19... | | Учебник по русской литературе второй половины 19 века для 10 класса.... Рассмотрена и рекомендована к утверждению на заседании методического объединения учителей |
| Рабочая учебная программа по дисциплине История русской литературы 2-й половины 20 века | | Тематическое планирование по русской литературе в 10 классе Введение. Русская литература XIX века в контексте мировой культуры. Основные темы и проблемы русской литературы XIX века |
| Урок по теме «Русская культура в первой половине XIX века» Охарактеризовать феномен русской культуры первой половины XIX века, вызванный расположением страны на стыке Востока и Запада? | | 1. Какое литературное направление господствовало в литературе второй половины 19 века? |
| Тема: База данных Учащиеся должны знать общую характеристику и своеобразие русской литературы 19 века; пути становления реализма в русской и мировой... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Образ Софьи в комедии Грибоедова «Горе от ума» в критической литературе XIX-XX века |
| Реферат По литературе «Цинковые мальчики» «Тенденции литературного развития 2й половины 1980-1990х и жанрообразовательные процессы в современной русской прозе». Мамедов Т.... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Тема. Реализм — новое художественное направление в мировой и русской литературе. Выдающиеся представители реализма первой половины... |
| Фгбоу впо «Марийский государственный университет» Факультет филологии и журналистики утверждаю Учебная дисциплина: б 17 актуальные проблемы русской литературы второй половины ХХ века | | Основные требования, критерии оценки работ различных жанров Исследовательская работа Наличие и качество анализа, критической оценки существующей практики, ситуации, выбор и обоснование темы исследования |
