И. Б. Серебряная грамматические оценки в русской критической литературе 1-й половины Х i Х века
Скачать 1.79 Mb.
|
| Глава 4 Замечания о морфологической правильности драматургии Как известно, драматические произведения могут быть как стихотворными, так и прозаическими, хотя немало пьес, в которых стих и проза сочетаются. Однако специфическими особенностями драмы как литературного рода являются, во-первых, предназначенность её для постановки на сцене, во-вторых, почти полное (не считая ремарок), отсутствие авторского комментария и, в- третьих, раскрытие основной идеи пьесы и характеров её героев через их собственную речь, то есть монологи, диалоги, реплики [Хазагеров, Лобанов , 2009, с. 268-272]. Необходимо отметить, что драматические произведения становились объектом внимания русской литературной критики значительно реже, чем поэзия и проза. Соответственно невелик и материал, содержащий критические замечания о языке драматургии. Причин этому несколько. С одной стороны, в 1-й половине XIX века русская драматургия ещё только складывалась, и подавляющая часть пьес представляла собой переводы с основных западноевропейских языков, прежде всего – с французского языка. Сожаления по поводу почти полного отсутствия собственно русского театрального репертуара были очень характерны для литературной жизни этой поры. «Драматическое искусство у нас ещё в колыбели», - писал, к примеру, П.А. Вяземский (Вяземский, 2, с. 17). «Донынý переводы … составляютъ большую часть Российскаго репертуара», - говорилось в журнале «Сын отечества» за 1828 год (СО, 1828, Ч. 119, № 12., с. 371). С другой стороны, даже оригинальные пьесы русских драматургов зачастую отличались ориентацией на западные, в особенности французские, образцы. Так, В.Г. Белинский и другие критики не раз сетовали, что почти все пьесы (за исключением лишь пьес Фонвизина, Грибоедова и Гоголя) – «подражание французам» (Белинский, 8, с. 27 - 33). Сами же драматурги не видели в подражательности ничего дурного. К примеру, М.Н. Загоскин, автор многочисленных и не вполне самостоятельных комедий, утверждал в 1817 году, что «подражание умному, хорошему в иноземном есть приобретение к пользе отечества» [История русской …, 1941, с. 303]. И, наконец, драматические произведения, получившие сценическое воплощение, обычно обсуждались уже театральными критиками, которых занимала не столько словесная, сколько зрелищно-выразительная сторона произведения. При этом языковые нарушения, допущенные автором, нередко оставались на сцене незамеченными, благодаря талантливой игре актёров, искусным декорациям, яркому музыкальному сопровождению и т.п. В этом отношении уместно привести справедливое утверждение А.С. Грибоедова, который в письме С.Н. Бегичеву (июнь 1824 г.), отрицательно отозвавшись о «бьющем в ухо, дурном слоге» трагедии Катенина «Андромаха», заключил, что этот недостаток пьесы на сцене «скрадётся хорошим чтением» (Грибоедов, с. 228). И всё же в русской критической литературе этого периода можно найти весьма любопытные суждения о языке драматических произведений, в том числе и оценки морфологического характера. Наблюдения свидетельствуют о том, что всё разнообразие замечаний здесь можно свести к двум основным типам:
К примеру, А.А. Бестужев (Марлинский) в рецензии 1819 года на перевод трагедии Расина «Эсфирь», выполненный П.А. Катениным, сделал такое эмоционально-ироническое замечание, касающееся видовой принадлежности глаголов в переведённом тексте: «Успел он каждый раз взор стражи ослепить. И русский мог написать это! Если Мардохей был там несколько раз, то для чего не сказать в прошедшем многократном времени: успевал, ослеплять? Но тогда бы не вышло рифмы! А, извините мою недогадливость!» (Рус.писат. о пер., с. 144). В соответствии с грамматическими воззрениями первых десятилетий XIX столетия, понятие вида смешивалось с категорией грамматического времени и одновременно отождествлялось с грамматико-семантической дифференциацией глаголов по «кратности» [Виноградов, 1972, с. 379 и далее], что и отражено в данной оценке, автор которой не посчитал нужным сделать скидку на трудности версификации. Аналогичным образом В.Г. Белинский в одной из критических заметок 1838 года осудил форму именительного падежа множественного числа ребёнки, употреблённую в переведённых Н. Мейстером (псевдоним писателя И.В. Росковшенко) сценах из драмы Шекспира «Ричард III»: «Вот монолог убийцы Тирреля…: Проникнутые состраданьем И кротостью рыдали, как ребёнки, мне повествуя горестную весть О умерщвленьи… как досадно в монологе, так прекрасно переданном, встретить … ребёнки – слово, которого совсем нет в русском языке. Слово ребёнок во множественном имеет ребята, но в таком случае его значение получает уже другой оттенок, отличающий его от единственного числа» (Белинский, 13, с.32-33, с.306). Весьма примечательно, что, отрицательно отозвавшись о диалектно-просторечной форме ребёнки, которой, по его утверждению «совсем нет в русском языке», и отметив семантическое различие числовых форм ребёнок - ребята, критик так и не назвал правильную, по его мнению, форму именительного падежа множественного числа существительного ребёнок. Это, как кажется, связано с тем, что образование плюральных форм данного имени в то время вызывало затруднения у носителей языка. Характерные для современного русского литературного языка супплетивные отношения ребёнок - дети в этот период, по-видимому, ещё не сформировались в полной мере. Это подтверждается данными грамматик и словарей. Так, в грамматических руководствах М.В. Ломоносова, Н.И. Греча и А.Х. Востокова в качестве форм множественного числа существительного ребенок без каких-либо семантических или стилистических комментариев давались закономерные для данного имени образования ребята – ребят – ребятам и т.д. Соответственно формы множественного числа дýти – дýтей –детям и т.п. связывались грамматистами только с существительным среднего рода дитя [Ломоносов, 1952, с. 465; Греч, 1830, с. 175; Востоков, 1845, с. 16, с. 21]. В «Словаре Академии Российской» (1789-1794 гг.) форма именительного множественного робята соотносилась как со старинным, церковнославянским по происхождению существительным среднего рода с древней основой на согласный звук робя, стоявшим во главе словарной статьи, так и с образованием мужского рода робенокъ: Робя, бяти. Старин. С. Ср. Робенокъ, нка… Во множ. Робята, тъ. Дýтище малолýтное мужескаго или женскаго пола (САР, 5, с. 5). Любопытно, однако, что в этом словаре существительное дитя «младенецъ мужескаго или женскаго пола» и плюральное образование дýти «чада мужескаго или женскаго пола» даются не как формы одного слова, а как самостоятельные слова (там же, 2, с.673-674). Это, по-видимому, свидетельствует об осознаваемом носителями языка их семантико-грамматическом размежевании. Позже В.И. Даль, который тоже объединял числовыми отношениями образования дитя и дýти, ре(о)бя и ре(о)бята, отметил, что в народном употреблении слово ребята означает также «мужское сборище простолюдинов» и «обращение к солдатам» (Даль, 4, с. 88). Видимо, именно эту семантическую и, одновременно, стилистическую обособленность плюрального образования ребята от форм единственного числа имел в виду Белинский, говоря о «другом оттенке», свойственном данной форме. Что же касается утверждения критика об отсутствии образования ребёнки в русском языке, то, как отмечалось выше, формы множественного числа с сохранением суффикса уменьшительности типа котёнки, медвежёнки, львёнки встречались у отдельных писателей и даже допускались грамматиками 1-й половины XIX века [Греч, 1830, с. 170; Востоков, 1845, с. 21]. Следовательно, и здесь понятие «русский язык» выступает в значении «нормированный», «образцовый», «грамматически правильный». Образования типа ребёнки, поросёнки, как отмечает С. П. Обнорский, повсеместно распространённые в говорах [Обнорский 2, 2010, с. 140], нередко встречались в произведениях авторов украинского происхождения, поскольку в украинском литературном языке сохранилось исконное склонение имён существительных древней основы на *-nt- с суффиксальным элементом в обеих полупарадигмах [Черных, 1962, с.188; Дибров, Овчинникова, 1968, с.127]. Писатели-уроженцы Малороссии, стремясь к «русскости», но, одновременно, находясь под впечатлением родного, малороссийского языка, оформляли при помощи суффикса уменьшительности –онок как формы единственного, так и множественного числа. В частности, образование ребёнки не раз стилистически немаркированно, не только в художественной, но и в духовной прозе, а также в переписке использовал Н.В. Гоголь. Например: грудные ребенки плакали на руках матерей (Н. В. Гоголь. Старосветские помещики (1835-1841); мы ребенки перед этим веком; их мысли ещё глупые ребенки (Выбранные места из переписки с друзьями, 1843-1847) и т.п. (НКРЯ). Негативное отношение к форме ребёнки, проявленное Белинским, свидетельствует о том, что в образованной и к тому же лингвистически компетентной среде такие формы, несмотря на терпимость к ним грамматистов, ощущались как безграмотные.
Выразительным примером такого рода может служить следующий факт. В статье «Русский театр в Петербурге» В.Г. Белинский в самых восторженных выражениях высказался о пьесе водевилиста П.А. Каратыгина «Булочная, или Петербургский немец» (1843 г.). Особенно восхищался критик стилизаторским мастерством автора, сумевшего точно и остроумно воспроизвести все особенности «русско-нерусской» речи одного из персонажей «Булочной» - обруселого немца Ивана Ивановича Клейстера. В частности, Белинский высоко оценил наблюдательность Каратыгина, вложившего в уста своего героя-иностранца, успевшего усвоить лишь азы русской грамматики, но не постигшего очевидной для русскоязычных морфологической специфики слов, обозначающих парные предметы, форму именительного падежа множественного числа с флексией –ы: глазы (страх большие глазы имеет), вместо литературно-общепринятого глаза (Белинский, 13, с. 189). Ещё одним примером оценки, касающейся успешности стилизации в драматическом произведении, может, как кажется, служить критическое замечание морфонологического характера, сделанное по поводу падежных форм грецизма игумен, употреблённых в трагедии Пушкина «Борис Годунов». Об этом факте уже велась речь в разделе, посвящённом оценкам грамматической стороны стихотворных произведений. Дело в том, что и сам поэт в «Записных книжках» объединил этот случай с другими эпизодами критических высказываний о своих стихах (Пушкин, 7, с.121). Однако «Борис Годунов» предназначался Пушкиным, прежде всего, для театра, и герои этой исторической драмы, по выражению С. Бонди, «не только действуют, но и говорят в каждом данном положении так, как они стали бы говорить в действительной жизни» [Бонди, 1941, с. 390]. По совету критика, чьё имя осталось неизвестным, Пушкин в издании 1831 года заменил первоначально использованные формы дательного единственного игумену (Он говорил игумену и братьи) и творительного единственного игуменом (А грозный царь игуменом смиренным) в монологе монаха-летописца Пимена на соответствующие формы с беглой гласной: Он говорил игумну и всей братье; А грозный царь игумном богомольным (Пушкин, 7, с.481 – примечание). Очевидно, поэт руководствовался при этом соображениями стилизации, стремясь придать речевому облику старца максимальную достоверность. Как уже отмечалось, формы с опущением беглого гласного типа игумна - игумну в прошлом были гораздо активнее, чем в наши дни. Особенно характерны были такие образования для текстов, отражающих историю русской Православной Церкви. Например: служилъ Чудовской Архимандритъ, да два Игумна, 1668 г. (Новиков . Древняя российская вивлиофика, ч.X, с. 55); игумном и с братьею помирились, 1689 г.; игумну Еуфимъю, 1634 г. (Свод ист. Ряз., 4, с. 26) и т.п. Формы типа игумна-игумну в качестве средства стилизации позже широко употребляли такие, к примеру, известные авторы исторических и мемуарных и произведений, как А.К. и Л.Н. Толстой, А.И. Герцен, П.И. Мельников-Печерский, Д.Н. Мамин-Сибиряк и др. Например: Царь встал и, перекрестившись на образа, подошел к игумну под благословение (А. К. Толстой. Князь Серебряный, 1842-1862); От этого он и не мог перенести поступка игумна (Л. Н. Толстой. Отец Сергий, 1890); они подходили к нему, как монахи к игумну, уничтожаясь, благоговея (А. И. Герцен. Былое и думы. Часть пятая,1862-1866) и т.п. (НКРЯ). В литературном окружении Пушкина формы существительного игумен с беглой гласной, как выяснилось, весьма последовательно использовал писатель, историк и журналист, издатель журнала «Отечественные записки» (1818-1830 гг.) П.П. Свиньин: Мрачность и тишина, едва прерываемая слабым голосом игумна; почесть сия поручается игумну другого монастыря; Посвящение в игумны также отлично от нашего (П. П. Свиньин. Описание Афонской или Святой горы, 1817 г.) и т.п. (НКРЯ). Возможно предположение, что рекомендация изменить формы существительного игумен в тексте «Бориса Годунова» исходила от Свиньина, с которым Пушкин немало общался и даже совершал совместные путешествия в 1825-1833 гг. Свиньин был большим знатоком историко-археологических документов и «пионером» в деле их публикации. Не случайно, его называют «дедушкой русских исторических журналов». В издаваемом им журнале «Отечественные записки» было опубликовано множество интереснейших материалов по истории России. Известно, что именно к Свиньину Пушкин обращался в 1833 году за рукописями XVIII века для работы над «Капитанской дочкой» [Краткая литературная …, 1967, 6, с. 703; Летопись жизни …, 2, 1999, с.43; Летопись жизни…, 3, 1999, с.31; с. 26]. Заслуживают также внимания замечания морфолого-стилистического характера, сделанные А.А. Бестужевым (Марлинским) в 1819 году по поводу выполненного П.А. Катениным перевода трагедии Расина «Эсфирь». Занимавший архаистическую литературно-языковую позицию, по выражению Ю.Н. Тынянова [Тынянов Ю.Н., 2001, с. 12] , «младший архаист», Катенин, в соответствии с близкими ему принципами классицизма, перенасытил свой стихотворный перевод трагедии, написанной на сюжет из Священного Писания, церковнославянизмами, в том числе и - грамматическими. В частности, Марлинский привёл такую весьма грубую, по его мнению, ошибку переводчика, как использование притяжательного по оформлению прилагательного с суффиксом –ев солнцев, вместо общеупотребительного солнечный: До солнцева восхода (Рус.писат. о пер., с. 144). По наблюдениям исследователей [Чернышев, 1911, с. 78-79; Булаховский, 1954, с.102],такого рода архаичные прилагательные, образованные, как правило, от одушевлённых существительных, в стихотворном языке XVIII- первых десятилетий XIX века встречались нередко. Например: Осел, одетый в кожу львову, Надев обнову, Гордиться стал (А. П. Сумароков. Осел во Львовой коже, 1760); Досель гремит нам в Илиаде О Несторах, Улиссах гром: Равно бессмертен в Петриаде Ты Ломоносовым пером (Г. Р. Державин. На выздоровление Мецената, 1781); Не знаю, как и чем; но дело только в том, Что служба Белкина угодна перед Львом (И. А. Крылов. Белка, 1829) и т.п. (НКРЯ). Неодушевлённые же имена, как отмечает Л.А. Булаховский, становились словообразовательной базой для форм этого типа чрезвычайно редко. Примечательно, что в качестве примера языковед приводит точно такое же, как у Катенина, притяжательное прилагательное солнцев, использованное В.К. Кюхельбекером в одном из стихотворений 1845 года, причём в той же словесной конструкции, что и у Катенина: И не увижу ни лесов…, Ни солнцева чудесного восхода [Булаховский, 1954, с. 102]. И это не случайность. Кюхельбекер, как и Катенин, входил в младо-архаистическое литературное крыло [Тынянов, 2001, с. 11-13]. Притяжательное прилагательное солнцев, как об этом свидетельствуют факты, являлось традиционным для поэзии XVIII-1-й половины XIX века. Оно не раз использовалось М.В. Ломоносовым, В.И. Майковым, Г.Р. Державиным, И.А. Крыловым, В.А. Жуковским, Н.И. Гнедичем и другими стихотворцами (НКРЯ). Для прозы же это прилагательное было мало характерно: в Национальном корпусе русского языка оно представлено лишь отдельными примерами из прозаических текстов Д.И. Фонвизина и М.Д. Чулкова. Анализ материалов Корпуса позволяет заметить, что в подавляющем большинстве случаев прилагательное солнцев входило в состав метафорических определений типа солнцев конь, солнцев храм, солнцев дом, солнцев трон, солнцев престол и т.п., при помощи которых в художественных текстах высокой стилистической направленности, а также в произведениях фольклорной ориентации, создавался орнаментально-выразительный приём олицетворёния. Например: Поставлен на столпах высоких солнцев дом, Блистает златом вкруг и в яхонтах горит (М.В. Ломоносов. Овидий, 1759); Полденный света край обшёл отважный Гама И солнцева достиг, что мнила древность, храма (М.В. Ломоносов. Петр Великий, 1760); на нем еще стоял солнцев престол, на котором лежало сердце, пылающее огнем (М.Д. Чулков. Пересмешник, 1766-1768); Когда Авроры алый перст Востока отворяет двери И солнцев конь из синей дебри Вмиг скачет чрез безмерность мест (Г.Р. Державин. На всерадостное рождение государыни Елисаветы Александровны…, 1806); Я Солнцев брат и зимнею порою Чудес не меньше солнца строю (Крылов И.А. Роща и огонь, 1809); Рассеянны склонила взгляды, Тоской души утомлена, На падший солнцев храм она (Жуковский В.А. Пери и ангел, 1821); Свет трона солнцева в кристалле вод разлился (Е.П. Зайцевский. Учан су, 1827) и т.п. (НКРЯ). Думается, неодобрительную реакцию критика вызвало в данном случае не столько само архаичное прилагательное солнцев, которое достаточно активно использовалось в литературе, сколько нехарактерная для данного прилагательного сочетаемость в переводе Катенина с лексемой восход. Это, с одной стороны, нарушало традицию метафорического использования слова; с другой же, - было неточным с лексико-грамматической точки зрения в связи с отсутствием выраженной семантики принадлежности. В рецензии, о которой идёт речь, Марлинский порицает Катенина также за то, что в переведённой им трагедии смешиваются прилагательные и причастия, или, как сказано критиком, «прилагательные стоят иногда вместо причастий, … например: Когда торжественным врагам (вм. торжествующим). Или: Сколь заблужденный царь опасен, сестры, нам! Где и кем заблужденный? Иной подумает в лесу, каким-нибудь лешим» (Рус.писат. о пер., с. 144). Смешение прилагательных и причастий как следствие их большого структурного и лексико-грамматического сходства – явление, весьма характерное для русского языка. По замечанию В.В. Виноградова, особенно тесно взаимодействовали в книжной речи страдательные причастия прошедшего времени на –нный с прилагательными, образованными при помощи суффикса –н-, типа намеренный, исступленный, отчаянный и т.п. [Виноградов, 1972, с.227-228]. Тождественные явления паронимического плана в современном русском языке – чувственный - чувствующий, презренный – презирающий и т.п. Результат такого смешения можно наблюдать в обоих названных критиком случаях. Сравните также аналогичные единичные примеры употребления словоформ заблужденный и торжественный у авторов 1-й половины XIX века: То заблужденный шаг свободы был, она ж всегда святее принужденья (А.Х. Востоков. Бог в нравственном мире, 1807); Ужасно зреть, когда сражен судьбой Любимец муз и, вместо состраданья, Коварный смех встречает пред собой, Торжественный упрёк и поруганья (П.А. Плетнёв. К А.С. Пушкину, 1822) [НКРЯ]. Вероятно, причастные формы торжествующий и заблуждающийся отвергались в связи с их выраженным версификационным неудобством. Однако, если применительно к отыменному прилагательному торжественный, употреблённому вместо причастия торжествующий, можно, как кажется, действительно говорить о грамматической погрешности переводчика, то отглагольное образование заблужденный – это, по-видимому, сознательное, соответствующее стилистическому заданию, использование архаичной, высоко-книжной формы, образованной от устаревшего невозвратного глагола заблудить. Этот глагол встречался в произведениях церковно-книжного стиля XVIII века. Например: Первый идет свободно… другой идет путем, по которому все ходить привыкли: следовательно может по щастию природы благополучно итти, но во всегдашней боязни, чтоб как не заблудить (архиепископ Платон (Левшин). Слово в день рождения Его Императорскаго Высочества, 1777); Блаженны, если вступим в путь истинный; сожаления будем достойны, но не наказания, если заблудим (А. Н. Радищев. О человеке, о его смертности и бессмертии, 1792-1796) [НКРЯ]. В «Словаре русского языка XVIII века» страдательное причастие прошедшего времени заблужденный приведено в словарной статье Заблудить: 1) «сбиться с пути»; 2) «отступить от истины, добродетели» (Словарь русского языка. XVIII в., 7, с. 161-162). Можно заметить, что и сам критик, несмотря на то, что он рассматривал образования торжественный и заблужденный как факты одного порядка (то есть, относя как то, так и другое слово к прилагательным), очевидно, воспринимал их всё же по-разному. Об этом свидетельствуют иронические комментарии, сделанные к словоформе заблужденный: Где и кем заблужденный и т.д.; здесь отчётливо проявляется отношение к данному архаичному, церковнославянскому по происхождению образованию как к отглагольному. В связи с этим следует отметить типичную не только для данного критика, но и в целом для русской критической литературы этого периода особенность, которая заключается в следующем. В представлении русских критиков, язык драматургии непременно должен был обладать правдоподобной естественностью живой, непринуждённой речи и легко восприниматься зрителями. Вот почему грамматическую архаику, использованную авторами-драматургами в качестве стилистического средства, рецензенты намеренно представляли в своих отзывах как грубое нарушение норм, обусловленное незнанием правил, подчёркивая при этом трудности понимания, с которыми столкнётся читатель или зритель, воспринимающий произведение, написанное изобилующим устаревшими формами слогом. Именно так поступил Марлинский, стоявший в данном случае на позициях стилистической простоты и доступности драматического языка. |
Похожие:
 | Семинар по современной журналистике Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... | | Урок математики в 5В классе моу «сош №124» Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... |
| Тема «Условия плавания тел» (14 урок по теме) Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... | | Учебно-методический комплекс по дисциплине дпп. В. 04 Проблема автора... Учебно-методический комплекс разработан для курса по выбору «Проблема автора в русской прозе второй половины ХХ века», который изучают... |
 | Ый план учебного предмета «Литература» Знать основные темы и проблемы русской литературы 19 века, основные произведения писателей русской литературы первой половины 19... | | Учебник по русской литературе второй половины 19 века для 10 класса.... Рассмотрена и рекомендована к утверждению на заседании методического объединения учителей |
| Рабочая учебная программа по дисциплине История русской литературы 2-й половины 20 века | | Тематическое планирование по русской литературе в 10 классе Введение. Русская литература XIX века в контексте мировой культуры. Основные темы и проблемы русской литературы XIX века |
| Урок по теме «Русская культура в первой половине XIX века» Охарактеризовать феномен русской культуры первой половины XIX века, вызванный расположением страны на стыке Востока и Запада? | | 1. Какое литературное направление господствовало в литературе второй половины 19 века? |
| Тема: База данных Учащиеся должны знать общую характеристику и своеобразие русской литературы 19 века; пути становления реализма в русской и мировой... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Образ Софьи в комедии Грибоедова «Горе от ума» в критической литературе XIX-XX века |
| Реферат По литературе «Цинковые мальчики» «Тенденции литературного развития 2й половины 1980-1990х и жанрообразовательные процессы в современной русской прозе». Мамедов Т.... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Тема. Реализм — новое художественное направление в мировой и русской литературе. Выдающиеся представители реализма первой половины... |
| Фгбоу впо «Марийский государственный университет» Факультет филологии и журналистики утверждаю Учебная дисциплина: б 17 актуальные проблемы русской литературы второй половины ХХ века | | Основные требования, критерии оценки работ различных жанров Исследовательская работа Наличие и качество анализа, критической оценки существующей практики, ситуации, выбор и обоснование темы исследования |
