Учебно-методический комплекс по дисциплине дпп. В. 04 Проблема автора в русской прозе второй половины ХХ века
Скачать 1.84 Mb.
|
Белая Г. Путешествие в поисках истины. Статьи о советских писателях. - Тбилиси: Изд-во "Мерани", 1987. - 276 с. «Поздняя зарница на краю жизни...» / Юрий Трифонов / Как писатель Юрий Валентинович Трифонов начинал вполне благополучно. В 1950 году, когда был написан и издан его роман «Студенты», позади уже были и внезапно прервавшееся счастливое детство, и необъяснимое исчезновение отца, и работа на авиационном заводе в дни войны, и учеба в Литературном институте под доброжелательной опекой К. Федина и К. Паустовского. «Студентам» была присуждена Сталинская премия — и это поначалу казалось Трифонову победой по праву. Потом наступил затяжной перерыв. Второй раз шумная победа пришла к писателю только на рубеже 60—70-х гг., когда была написана первая повесть «городского» цикла «Обмен» (1969). С этого момента критика заговорила о «новом» Трифонове. Это было не совсем справедливо — Трифонов действительно стал «новым», но не вдруг, не сейчас: новое вызревало в автобиографической повести «Отблеск костра», в романе «Утоление жажды», в «туркменских» рассказах и вообще в рассказах 60-х годов. Справедливыми было только то, что тот Трифонов, который вошел и пойдет в историю литературы, Трифонов, не увенчанный лаврами, постоянно подозреваемый критикой в «бытовизме» и пессимизме, а на самом деле на глазах вырастающих в писателя-философа, окончательно сложился в повестях «городского» цикла. За «Обменом» были написаны повести «Предварительные итоги» (1970). «Долгое прощание» (1971), «Дом на набережной» (1976), «Другая жизнь» (1975). Писатель всегда издавал их вместе, как внутренний единый цикл, даже тогда, когда в те же годы он писал и издавал роман "Нетерпение", повесть «Старик». Последний, предсмертный роман «Время и место» тоже связан мотивами и проблемами больше всего с этими повестями, наиболее полно выpaзившими внутреннюю тему писателя, его философию жизни. Поначалу критика не поняла сущности нового Трифонова. Отвлекали «великие пустяки жизни», которыми была насыщена его проза. Их писатель действительно знал досконально. Критика же поняла их слишком буквально. Соблазнительной оказалась узнаваемость этого мира — описания домов и улиц Москвы, включение разговорных слов-понятий, за которыми стоят пласты нашей жизни и наших отношений, социально-психологические портреты людей, буквально, казалось, списанные с наших знакомых. И быт. На какое-то время в обиход вошли — почти на правах жанрового определения — идущие от внешне уловленной темы определения: «московские» повести Трифонова, «бытовая» проза Трифонова и т. и. Был социологически определен круг героев: интеллигенция, псевдоинтеллигенция, мещане. «Все три московские повести Ю. Трифонова, — писал В. Соколов, — если суммировать одним словом, — о мещанстве»1. «Ю.Трифонов пишет об интеллигентах», — настаивал критик. — «Нет, герои Трифонова — «полуинтеллигенты, недоинтеллигенты. Они — мещане», — поправлял его М. Синельников. Трифонов возражал: «...Я знаю точно, о чем я не хотел писать. Не хотел я писать об интеллигенции и о мещанстве. Ничего подобного даже в уме не держал... Я имел в виду людей самых простых, обыкновенных...»2. Могло показаться, что Трифонов полемизирует только с излишне жесткой социологизацией: «...Каждый характер — уникальность, единственность, неповторимое сочетание черт и черточек. И дело ли художника включать его в какое-то понятие, например, «мещанство», «интеллигенция», «пенсионеры», «работники искусства» или -------------------------------------------- 1 Вопросы литературы, 1972, № 2, с. 33. 2 Там же, с. 62—63. «труженики полей»? В действительности же писатель призывал рассматривать его творчество в иных — более широких параметрах. Меня, писал он, интересовали прежде всего люди — «самые простые, обыкновенные», те люди, которые есть «сплетение множества тончайших нитей, а не кусок голого провода под током, то ли положительного, то ли отрицательного заряда». Но напрасно Трифонов вновь и вновь говорил, что быт для него — это «испытание жизнью»1, что именно жизнь и есть эта противостоящая сила, — тогда, в начале 70-х годов, он понят не был. Да и позднее столь же безуспешно Трифонов пытался доказать, что в его книгах речь идет о нас, «не о каких-то там «эгоистах» или « мещанах», а именно о тебе, о читателе, о человеке»2. Борясь с неточным и неполным представлением о своей теме, Трифонов настаивал на том, что его интересуют «не горизонтали прозы, а ее вертикали», и можно было бы продолжить — не «горизонтали» человека, а его «вертикали»: писатель действительно шел в глубь человека. В опубликованном посмертно интервью мы читаем: «Никакой бытовой литературы не существует. Писатели разделяются не по тематике, а по уровню возможностей. Мне иные «деревенщики» ближе, чем иные городские писатели. Бессмысленное понятие «быт», не существующее, кстати, пи в одном языке, кроме русского, запутывает дело и втягивает в себя, как в бездонную воронку, все стороны и проявления человеческой жизни. Я нишу о смерти («Обмен») — мне говорят, что нишу о быте; я нишу о любви («Долгое прощание») — говорят, что тоже о быте: я пишу о распаде семьи («Предварительные итоги») — опять слышу про быт; пишу о борьбе человека со смертельным горем («Другая жизнь») — вновь говорят про быт»3. Так писатель был вынужден жестко, но зато отчетливо обозначить экзистенциальный характер тематики и проблематики своих произведений. Незадолго до смерти, в другом интервью, данном уже не его соотечественнику, а литератору другой страны (ГДР), Трифонов еще раз вернулся к мысли об общезначимом характере проблематики его книг: "...для меня самое важное — пока, тать жизнь человека, простого, обычного, сегодняшнего человека, со всеми перипетиями его сложной жизни, потому что жизнь совсем простого человека, которую и хорошо знаю, всегда очень сложна. Наверное, поэтому у меня много читателей. Они видят в моих книгах не только московскую жизнь, они находят в них собственные проблемы и сложности» 4. И читатели поняли это. Сегодня уже не только критики, но и читатели говорят о «сверхбытовой значимости»5 произведений писателя. Исследование коренных вопросов человеческой жизни все более уверенно рассматривается как одни из самых существенных ракурсов творчества Трифонова. ...Был в жизни писателя эпизод, к которому впоследствии он возвращался трижды. В книге «Продолжительные уроки» он вспоминал о том, как однажды, в конце пятидесятых годов принес в «Новый мир» свои рассказы. Их вернули, сказав «с неодобрением и даже, пожалуй, презрительно: «Какие-то вечные темы!»6. В 1974 г. писатель вновь вспомнил об этом разговоре: редактор тогда «был глубоко убежден и том, что вечные темы есть удел какой-то иной литературы — может быть, тоже нужной, но в чем-то безответственной и как бы п и ж е по званию, чем та литература, которую он редактировал»7. И, наконец, спустя много лет в посмертно опубликованном рассказе -------------------------------- 1 Там ж е, с. 63—65. 2 Литературное обозрение, 1977, № 4, с. 99. 3 Нопый мир, 1981, № И, с. 234. 4 Вопросы литературы. 1982, № 5. с. 67. 5 Там же, с. 66. 6 Ю. Три фон о в. Продолжительные уроки. М., 1975, с. 62. 7 Вопросы литературы, 1974, № 8. с. 188. ' Новый мир, 1981, № 7, с. 60. Трифонова, который так и назывался «Вечные темы», мы вновь встретились с воспоминанием об этом эпизоде. Писатель испытал тогда «смутный трепет, какой-то озноб страха и нетерпения», и ощущение, «что миг — судьбоносный», и удар: «Все какие-то вечные темы»1. Трифонов не говорил, о каком именно из рассказов шла речь. Но ощущение удара не было случайным: стремление перевести конкретное впечатление в более широкий, универсальный, как мы сказали бы теперь, план, пo-видимому, было присуще Трифонову изначально и коренилось в самых глубинных слоях его мышления. Ключ к нему лежит в одном из воспоминании писателя. Ранней осенью сорок пятого года Трифонов торопился на семинар в Литературном институте, где должен был обсуждаться его рассказ. Троллейбус опаздывал, Трифонов нервничал. «А проклятый троллейбус застрял на Калужской, и я всю Якиманку бежал, он догнал меня только у моста. Троллейбусы ходят безобразно. Пожалуй, напишу рассказ о том, что испытывает па троллейбусном остановке человек, который торопится на смертельно важную встречу, решающую его судьбу, и как с каждой минутой исчезают надежды, утекает жизнь»2 (подчеркнуто мною. Г. Г.). Так вполне конкретное уличное происшествие было осмыслено одновременно в двух измерениях: оно предстало как бытовая зарисовка, и оно же дало импульс к размышлениям на «печную тему». Ощущение, что именно такое видение мира — свое и что его придется отстаивать, пришло к Трифонову позднее». Вспоминая об эпизоде с «вечной темой», он впоследствии рассказывал тоннелю и о судьбе аналогичного рассказа «Самый маленький город" (1967), который он предлагал «Новому миру». Рассказ опять, был принят холодно. В нем повествовалось о поездке и Болгарию и о тамошних впечатлениях — так это и было прочитано. По его внутренняя тема была другой. Проезжая по дорогам Болгарин, писатель вспоминал: «Когда-то в незапамятные времена, шесть лет назад, я ехал в Родопах, и меня как мгновенным холодом овеяло вдруг то ощущение счастья, которое тогда было со мной. Это было сложное и одновременно такое ясное, полное, вбиравшее в себя все остальное, но неосознаваемое ощущение покоя, простое, как сон души, и в атом сне были дорога, узнавание, мысли о деле, о моем деле, только о моем и ничьем больше, и упругость руки, и ожидание встречи, и любовь, которая жила со мной так же незаметно и привычно, как дыхание, и сумерки, и прохлада ущелья, и шум реки, и еще то, что за поворотом, за горами, за годами. Снова было ущелье, другое ущелье, но такое же сумеречное, и шум реки. Но того ощущения, похожего на сон, не было. Как псе, и это бывает у человека однажды. Проклятое, единственное однажды, о котором не догадываешься, когда оно есть, а потом оно возникает уже как воспоминание». Рассказ был помечен 1967 годом, и в нем уже было все, что стало стержнем творчества Трифонова: и то, что события шестилетней давности кажутся давно протекшим («когда-то...») временем, и слитность ощущений — счастье было «одновременно» сложное и ясное, и то, что было оно — «простое, как сон души», и еще то, что будущее, начинавшееся «за поворотом», было осмыслено как нечто конкретное, что вот-вот откроется, и в то же время высказывание тяготело к более широкому смыслу — «за поворотом, за горами, за годами...». В этом рассказе уже можно было угадать присущее Трифонову умение пластично воссоздавать ощущение быстротечности и необратимости времени: все бывает только однажды, «единственное однажды» — не повторяется, и человек, проживал жизнь стихийно, относясь ко времени бессознательно, упускает свою жизнь (так — у Толстого: если жизнь человека проходит бессознательно, -------------------------- 1 Новый мир, 1981, № 7, с. 60. 2 Дружба народов, 1979, № 10, с. 185. то эта жизнь как бы не была). В рассказе был также глухой намек на рухнувшее счастье, смерть; встретившийся человек рассказывал об измене любимой женщины, о том, как он ждал ее два года и не дождался, и опять конкретное и вечное, как сказали бы мы теперь, было сближено, потому что за обычным житейским разговором о судьбе влюбленных обнаружил себя другой пласт, заключенный в вопросе: «А знать, что — нигде? И никогда?». И собеседник понял писателя, увидев в этих словах отзвук иных измерений: «Ах, нет!.. Это другое! Это — природа, мироздание...». Но Трифонов так не считал. Может быть, впервые в своем творчестве он сомкнул жизнь и смерть, начала и концы — с тем, чтоб заставить человека вглядеться в свою жизнь и попробовать прожить ее мгновенья по-иному, чем он это делал до сих пор. Художественная реализация этой программы стала пожизненной задачей писателя. Е. Кремона и В. Пискунов в статье «Время и место прозы Ю. Трифонова» справедливо заметили, что его герой живет вне «...представлений об истинной иерархии жизненных ценностей, которая устанавливается между двумя полюсами — жизнью и смертью»1. Действительно, в творчестве Трифонова мы встречаем как бы уплотнение, сгущение экзистенциальной проблематики: тема жизни и смерти преломляется в его произведениях через тему быстротекущего времени. В этом русле и располагается, как увидим мы дальше, внутренняя тема писателя. Прошли годы, и стало ясно, что с течением времени она росла и ширилась. И когда в одном из самых последних, посмертно опубликованных рассказов «Смерть в Сицилии» мы читаем: «Что можно понять за несколько дней в чужой стране? Можно ли догадаться о том, как люди живут? И как умирают?» — мы видим в этих словах не случайно мелькнувшую ассоциацию, но перекличку с ранними рассказами писателя. Па человеческом пути писатель ставит две вехи: жизнь и смерть. Все остальное располагается между этими экзистенциальными берегами. По Трифонова не интересует смерть как философема; она для него существует только как веха, обостряющая чувство жизни. «Когда смерть подходит близко, — размышлял один из его героев (рассказ «Испанская Одиссея»), — начинаешь вспоминать прошлое. Пет, не вспоминать, а видеть его. В отрывочных картинах проносится вся твоя жизнь, разбитая па куски, и ты вглядываешься ненасытно, с жадностью, и тебе все мало, хочется еще и еще вспоминать, и ты становишься совсем как пьяный...» В мире, где «нет ничего, кроме жизни и смерти», Трифонова все-таки больше интересовала жизнь. Но для того, чтобы это себе представить, надо сначала понять, что значило для Трифонова слово «жизнь», почему так настойчиво, вопреки молчаливому безучастию критики, всегда проходившей мимо этих слов, он возвращался к тому, что его интересует «феномен жизни». Именно с разгадкой этого феномена была связана основная тема творчества Трифонова. 2 Выражение «феномен жизни» возникло у Трифонова не случайно: оно отражало всегда мучительно осознаваемую писателем невозможность определить в слове, что есть жизнь. «Почему-то мне кажется, — писал он в конце жизни, — что все имеет отношение ко всему. Все живое связано друг с другом. Но не знаю, как это доказать»2. И действительно, когда Трифонов в статьях начинал говорит!, о том, что он вкладывает в понятие «феномен жизни», всегда возникало ощущение, что ему не хватает слов. Л. Бочаров в одном из интервью пробовал подсказать: «По начинается произведение с того, что возникает желание изобразить «кусок жизни» и многообразие характеров, в нем выявляющихся?». И, согласившись, Трифонов тут же отодвинул четкие слова «кусок -------------------------------- 1 Вопросы литературы, 1982, № 5, с. 47. 2 Новый мир, 1981, № 7, с. 70. жизни», поправив критика: «Я бы только сказал: не «кусок жизни», а феномен жизни. Это и есть, по-моему, ключ искусства: воссоздавать феномен жизни»1. Спустя несколько лет он опять вернулся к этой мысли: «Создать «феномен жизни», «феномен достоверности», задача, иногда с трудом разрешимая для писателя»2. И, наконец, в уже посмертно опубликованном интервью: «Для меня самое важное — передать феномен жизни и феномен времени"3. Слово «феномен» возникло как знак неразложимого ядра жизни, с трудом поддающегося обозначению па языке слова. Фраза «Все живое связано друг с другом. Но не знаю, как это доказать», — выражение тех «мук немоты», которые постоянно от этого испытывал писатель. Мысль об интересе к «феномену жизни» — ключ к внутренней теме творчества писателя. Но для того, чтобы это понять, надо исходить не просто из интуитивно ощущаемого художественного видения писателя, познать, как это видение материализуется в поэтике произведения. Только тогда мы поймем, как происходит процесс «художественного развертывания темы». Убежденный в том, что жизнь — это нечто неразложимое на первоначальные множители, Трифонов стремился подчинить этому мировидению всю поэтику своих произведений. Поэтому он так возражал, когда, анализируя его книги, критики вышелушивали из них отдельные слова. «Я же написал сцену»4, — возражал Трифонов. II действительно, в его повестях как бы |
Похожие:
 | Учебно-методический комплекс Учебной дисциплины «История зарубежной философии» Цели курса: познакомить студентов с философскими идеями второй половины 19 века и начала 20 века, которые позволяют не только осознать... | | Цикл стихотворений в прозе как автопсихологическая форма Автопсихологизм стихотворений в прозе состоит в напряженных отношениях лирического «я», в котором читатель опознает автора произведений... |
| Учебно-методический комплекс дисциплины история отечественной литературы Русская литература ХХ века. Понятие культуры и литературы «серебряного века». Основные направления, поиски в области художественной... | | Фгбоу впо «Марийский государственный университет» Факультет филологии и журналистики утверждаю Учебная дисциплина: б 17 актуальные проблемы русской литературы второй половины ХХ века |
| Рабочая учебная программа по дисциплине История русской литературы 2-й половины 20 века | | Учебно-методический комплекс по дисциплине дпп. Р. 02 «История стран... Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Московский государственный... |
| Учебно-методический комплекс по дисциплине дпп. В. 02 «Внешняя политика... Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования "Московский государственный... | | Реферат По литературе «Цинковые мальчики» «Тенденции литературного развития 2й половины 1980-1990х и жанрообразовательные процессы в современной русской прозе». Мамедов Т.... |
| Учебник по русской литературе второй половины 19 века для 10 класса.... Рассмотрена и рекомендована к утверждению на заседании методического объединения учителей |  | Ый план учебного предмета «Литература» Знать основные темы и проблемы русской литературы 19 века, основные произведения писателей русской литературы первой половины 19... |
| Учебно-методический комплекс по дисциплине «Культурология. Философия и теория культуры» Культурология: Учебно-методический комплекс для студентов очного отделения факультета русской филологии/ Автор- составитель Статкевич... | | Учебно-методический комплекс дисциплины русская литература первой... Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования города Москвы |
| Семинар по современной журналистике Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... | | Тема «Условия плавания тел» (14 урок по теме) Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... |
| Урок математики в 5В классе моу «сош №124» Классицизм, сентиментализм и романтизм в русской литературе. Становление реализма в русской и мировой литературе. Жанровое богатство... | | 1. Какое литературное направление господствовало в литературе второй половины 19 века? |
