Учебно-методический комплекс по модулю «Мастерство А. П. Чехова-прозаика» б кв14 (шифр, название) (4/7) Факультет филологический
Скачать 1.39 Mb.
|
| Тема. Поэтика повести Чехова «Степь»: живопись и музыка Повесть Чехова «Степь» знаменовала собою не только перелом в творческой биографии писателя, — она свидетельствовала также о незаурядном событии в русской литературе. Эта повесть стала одной из поэтических вершин нашей литературы. «Степь» Чехова возглавила целый цикл его произведений, написанных на степном материал.Этот цикл, кроме «Степи», состоит из таких произведений, как «Счастье», «Казак», «Красавицы», «В родном углу», «Печенег» и др. В каждом из этих произведений в той или иной степени, в том или ином качестве фигурирует степь. Органичность темы степи для творчества Чехова подтверждается и его прямыми высказываниями в письмах и его глубоким интересом к этой теме на различных этапах литературной деятельности. Тема степи у Чехова имеет значительное содержание. Чехов в своих «степных» произведениях не только ярко рисует все особенности степного пейзажа, но, используя интимно-близкий степной материал, выражает с большой художественной силой свои мысли о родине, о народе, о счастье, о красоте. «Степь» написана в переломный период творческой биографии Чехова, когда писатель, подводя итоги своей литературной деятельности и размышляя о дальнейших путях творческой жизни, приходит к твердому убеждению, что «художественная литература потому и называется художественной, что рисует жизнь такою, какова она есть на самом деле. Ее назначение — правда безусловная и честная. ... Литератор не кондитер, не косметик, не увеселитель; он человек обязанный, законтрактованный сознанием своего долга и совестью»... (Письмо А. П. Чехова к Киселевой от 14 января 1887 г). Утвердившись на этой эстетической позиции, Чехов все больше и больше отходит от произведений чисто развлекательного, «увеселительного» характера и создает новеллы, насыщенные глубоким идейным содержанием. Задумав написать произведение крупного масштаба, Чехов, как он об этом говорит в одном письме к Короленко, «для почина взялся описать степь, степных людей и то, что пережил в степи». Это был не случайный выбор темы. Приазовская степь, которую Чехов, как он сам говорил, «любил, когда-то чувствовал себя в ней, как дома, и знал там каждую балочку», была для него самой близкой, самой задушевной темой. Для выяснения творческой истории «Степи» весьма ценным является признание Чехова (в письме к Григоровичу) в том, что в ранний период своей литературной деятельности, когда он писал мелкие произведения для юмористических журналов, он всячески старался не потратить на эти рассказы образов и картин, которые были для него особенно дороги и которые он берег и тщательно прятал. Эти дорогие для писателя образы и картины, по-видимому, были связаны с его впечатлениями от приазовской степи, которые жили в его душе с юных лет. Известно, что для осуществления своего творческого замысла Чехов предпринял весною 1887 г. поездку из Москвы на юг, в Таганрог. Из Таганрога он отправился в степь, посетил любимые и знакомые с детства степные уголки, чтобы освежить и углубить впечатления и образы, связанные с родными местами. Чехов считал свой «почин» небесполезным для писателей-современников: повесть «Степь» должна была показать им, «какое богатство, какие залежи красоты остаются еще нетронутыми и как еще не тесно русскому художнику. Если моя повестушка напомнит моим коллегам о степи, которую забыли, если хоть один из слегка и сухо намеченных мною мотивов даст какому-нибудь поэтику случай призадуматься, то и на этом спасибо» (Письмо Чехова к Григоровичу от 12 января 1888 г). Напряженно работая над повестью «Степь», Чехов сообщает своим друзьям о «муках творчества», «Описываю я степь. Сюжет поэтичный и если я не сорвусь с того тона, каким начал, то кое-что выйдет у меня «из ряда вон выходящее». Называя свою повесть «громоздкой», «слишком специальной», «степной энциклопедией», Чехов в то же время отмечает с удовлетворением, что в ней «есть места, которые пахнут сеном», и попадаются «стихи в прозе». Когда «Степь» появилась в 1888 г. в ж. «Северный вестник», многие литературные критики растерялись — они не могли разобраться в глубоком содержании и своеобразной художественной форме чеховской повести. Н. К. Михайловский, идеолог народничества, не нашел никакого идейного смысла в чеховской «Степи»; «Читая, я точно видел силача, который идет по дороге, сам не зная, куда и зачем»,— так заявил он в письме к Чехову. А в статье «Молодость ли?» Михайловский назвал чеховскую повесть «искусственным слитком таких же маленьких, незаконченных рассказов, какие автор и прежде писал,— а затем появилось нечто уже совсем недоуменное». Это мнение «маститого» критика долго довлело над суждениями критиков «Степи» Чехова. Особенно подробно развил эту точку зрения К. Ф. Головин (Орловский) в своей книге «Русский роман и русское общество»: «В этом рассказе поразительное сочетание полной бессодержательности сюжета с необыкновенно тонкой отделкой мелких, как бы на лету схваченных описаний природы. Вся фабула сводится к тому, что священник с мальчиком целый день едут по степи из губернского города и перед ними мелькают, одно за другим, встречные, случайные впечатления. Все эти впечатления, порознь взятые, переданы мастерски. Но беда именно в том, что они совершенно случайны, что любое из них можно бы заменить каким-либо иным эпизодом, ничем не нарушая хода рассказа. Это, пожалуй, реально, но художественной правды в этом нет, не чувствуется переработки действительности в фантазии автора». В. Г. Короленко, полемизируя с критиками «Степи», видевшими в чеховской повести механическое соединение нескольких маленьких картинок, вставленных в одну большую раму, указывал на то, что эта большая рама заполнена одним, причем очень выдержанным настроением. Свои впечатления от «Степи» Короленко так выразил: «Читатель как будто сам ощущает веяние свободного и могучего степного ветра, насыщенного ароматом цветов, сам следит за сверканием в воздухе степной бабочки и за мечтательно-тяжелым полетом одинокой и хищной птицы, а все фигуры, нарисованные на этом фоне, тоже проникнуты оригинальным степным колоритом» (В. Г. Короленко. «Антон Павлович Чехов», 1904 ). Некоторые критики смутно ощущали в повести Чехова наличие какой-то философской идеи, но не могли в ней разобраться и высказывали только неопределенные гипотезы. Головин (Орловский) выдвинул предположение, что в «Степи» скрывается такая философская мысль: «представление о самой жизни, как о чем-то бессодержательном, как о бесцельном ряде случайных встреч и мелких событий, нанизывающихся одно на другое, без внутренней связи». Ю. Александрович пытался найти общую идею повести в противопоставлении широты и мощи природы мелким страстям человеческим. Идеалист и мистик Ю. Айхенвальд увидел в «Степи» мистическое содержание. Приписывая Чехову «внежизненное, созерцательное отношение к жизни», критик истолковал чеховскую «Степь» как «унылую степь мира». Комментируя слова Чехова о том, что он имел продолжительные очные ставки с тихими летними ночами, Айхенвальд сделал такой вывод об авторе «Степи»: «Он знал мистику ночи, и были понятны ему тютчевские мотивы, стихийное влияние космического. Ночью мир являет иное зрелище. Ночью мир не пошл. Тогда спадает с него денная чешуя обыденности, и он становится глубже и таинственнее...». Л. Е. Оболенский, рассматривавший человеческое общество как «муравьиную кучу», пришел к такому выводу о философском содержании «Степи»: «Чехов, повидимому, хотел изобразить величественное, покойно-беспредельное лоно степи, изредка пробуждающееся могучей грозой, а на этом лоне мелкие, крохотные человеческие поползновеньица, страсть наживы, взаимное холопство и заискивание, мелкая борьба хищника-человека разных ступеней человеческой муравьиной кучи, начиная от безголосого певчего и вообще подводчиков, этих бессознательных рабочих муравьев, и кончая иерархией паразитов степи, начинающейся бедным, вечно хлопочущим «угодить» евреем и кончая бесстрастно застывшим в сознании своей орлиной непобедимости Варламовым. Если такова была идея автора, то задумана она была великолепно: трудно придумать лучшую комбинацию для сопоставления крохотного суетящегося человека-муравья с могучею, широкою, как море, недвижною степью». В. Г. Короленко придавал чеховской «Степи» символическое значение — в ней он видел социальный символ русской жизни 80-х годов, когда общественная жизнь так похожа была на эту степь с ее безмолвною истомой и тоскливой песнью...» П. Сурожский писал: «Чехова можно назвать певцом степи. С удивительной силой, проникновением и нежностью рисует он степь в самые разнообразные моменты — весной, летом, осенью, в жаркие дни, в лунные ночи, в грозу, и в затишье, любовно отмечая каждый штрих, каждую черточку. Это в особенности сказалось в его «Степи», самом колоритном и ярком по зарисовке картин природы произведении. Сколько здесь тонких наблюдений, изумительно нарисованных картин, какое богатство кисти и как верно изображены степные люди!.. Все это поразительно верно, правдиво, и надо знать именно этот край — степную полосу Приазовья, чтобы судить о том, как удивительно умел Чехов переносить на страницы своих произведений настоящую, живую в плоть и кровь облеченную жизнь. А этот лиризм, льющийся без конца, как золотая зыбь зреющих нив, нежный, певучий, ласкающий... Сюда Чехов вложил всю свою любовь к родному пейзажу, всю силу своей изобразительности и нет у него произведения, более близкого к природе, более проникновенного, как «Степь» (П. Сурожский. «Местный колорит в произведениях Чехова». — Газ. «Приазовский край», 1914 г., № 171). Краткий обзор дореволюционной критической литературы о «Степи» Чехова показывает, что хотя и были сделаны критиками отдельные тонкие наблюдения и высказаны отдельные верные суждения, повесть не получила должной всесторонней оценки; сложный идейно-тематический состав повести не был вскрыт, гениальное новаторство Чехова в этом произведении не было осознано, и, в основном, «Степь» для многих современников Чехова была загадочным, непонятным явлением. Серьезное, научное изучение «Степи» и других «степных» произведений Чехова было начато только в советский период. В 1935 г. появился ростовский сборник «Чехов и наш край», не лишенный, однако, крупных недочетов. По интересующему нас вопросу в сборнике были помещены две статьи — «Вокруг «Степи» С. Д. Балухатого и «К вопросам творческой истории «Степи» А. М. Линина. Статья С. Д. Балухатого представляет собою обзор и анализ высказываний Чехова о «Степи» и некоторых оценок повести критикой. Это была первая по времени систематизация критического материала о «Степи» и первый эскиз творческой истории чеховской повести. В этом ценность статьи С. Д. Балухатого. Но в ней имеется и существенный недочет. В своих выводах автор повторил старую, ошибочную оценку содержания повести. По мнению С. Д. Балухатого, повесть лишена «крупного идейного содержания». Развивая эту мысль, С. Д. Балухатый говорит: A. М. Линин высказал ряд ценных соображений относительно стиля чеховской «Степи», в частности, о ее музыкальности. Но статья А. М. Линина имеет несколько формалистический характер — художественная форма, стиль повести подчас рассматриваются в отрыве от идейного замысла Чехова. И в этой статье, как и в статье С. Д. Балухатого, отразилась недооценка идейного содержания повести, К. М. Виноградова писала:. Повесть «Степь» — это повесть о Родине, о России, о ее необъятных просторах, ее природных богатствах, о народе, едином в своей органической слитности с родиной, с природой в своей мечте о счастье» (К. М. Виноградова. «Чувство родины», газ. «Молот», 12 июня, 1944 г). B. Ермилов тонко, проникновенно анализирует произведения великого русского писателя, раскрывая в них сложность содержания и художественную специфику образов. Характеризуя образ родины в «Степи» Чехова, В. Ермилов говорит: «Мы вдыхаем страстный аромат степных трав и цветов, чувствуем всем существом, как великолепна и широка жизнь! И степь начинает казаться нам живым, прекрасным существом, томящемся о счастье, мы как будто видим, как вздымается ее грудь. Незаметно для нас этот живой образ сливается с образом самой родины, тоскующей о счастье... Неудержимое стремление великой страны к жизни, достойной ее богатства и вдохновения, к расцвету всех творческих сил дышит в чеховском пейзаже. Горечь, тоска о том, что гибнут даром творческие силы, «богатство и вдохновение» прекрасной родины, мечта о русском богатыре, который — придет день! — выпрямится во весь свой рост, — эта боль и мечта звучали издавна в русской литературе... «Степь» говорила о глубине чувства родины у молодого художника, о чистом цельном поэтическом восприятии жизни, о глубине оптимизма». В. Ермилов отметил новаторство Чехова в степном пейзаже, показав отдельные специфические особенности этого пейзажа: «Поразителен чеховский степной пейзаж. Можно сказать, что Чехов поэтически открыл степь, был первым художником, раскрывшим под внешним однообразием степного пейзажа целый мир красок и звуков. Детские впечатления, освеженные поездкой в родные места летом 1887 года, помогли ему передать чистоту и свежесть детского восприятия мира, соединенную с мудрым взглядом художника». Заслуживают внимания интересные наблюдения В. Ермилова, показывающие функцию пейзажа в произведениях Чехова и связь этого пейзажа с мировоззрением и эстетикой писателя. Чеховский пейзаж, по мнению В. Ермилова, всегда динамичен, овеян поэтической мечтой, порывом к счастью. Пейзаж своим великолепием часто подчеркивает в произведениях Чехова грязь, мелочность, ложь в жизни людей. Особенно поэтичны и живописны те рассказы Чехова, в которых красота пейзажа и красота человеческих чувств гармонируют друг с другом. Ценна мысль В. Ермилова о том, что в чеховском пейзаже с особенной ясностью выступает то стремление к единству правды и красоты, которое было основой основ всей эстетики Чехова. Необходимо иметь в виду, что «Степь» Чехова является не только этапом в творческой биографии писателя, но и своеобразным программным произведением. Выше уже отмечался широкий тематический диапазон повести Чехова. «Степь» связана с предшествовавшими ей произведениями Чехова отдельными своими темами. Но только в «Степи» характерная для Чехова социальная проблематика дана комплексно, в органическом сплаве с темой родины. Степь с ее природой и людьми, по определению самого автора, является основной темой повести «Степь». Эта повесть отличается от других «степных» произведений Чехова тем, что степь в ней является не только фоном, оттеняющим, в порядке гармонии или контраста, настроения, мысли, поступки действующих лиц, но и сама является «действующим лицом», выступает активным идейно-художественным компонентом. Тема: Двуплановость чеховского повествования Чехововеды давно установили, что «Степь» представляет собою образец бессюжетной повести. Основной замысел Чехова определил описательный жанр этого произведения. И, действительно, в повести нет сюжета, дано просто описание поездки Егорушки со взрослыми по степи. Но, как правильно заметил еще первый читатель повести Плещеев, если в ней нет «внешнего содержания в смысле фабулы», то «внутреннего содержания зато неисчерпаемый родник». Степь в повести Чехова показана в двух планах — непосредственно пейзажном и символическом. В глубоком «подводном течении» чеховского степного пейзажа имеются элементы социальной и философской символики. Есть в «Степи» замечательное лирическое отступление, в котором Чехов, выражая свое восторженное отношение к степи, в то же время раскрывает ассоциации, связанные с восприятием степной природы. Описывая летнюю ночь в степи, Чехов с большим лирическим вдохновением говорит: «Едешь час-другой... Попадается на пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землей ночная птица и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и все то, что сам сумел увидеть и постичь душою. И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца! певца!» Это место повести может служить ключом для раскрытия смысла произведения, его «внутреннего содержания». В этом лирическом отступлении дается в сжатом виде весь идейно-тематический комплекс повести — природа, родина, счастье, красота. И чтобы понять существо чеховского образа степи, надо вскрыть не только особенности чеховского пейзажа, но и все идейно-символические ассоциации, какие вызывает перед вдумчивым читателем чеховская степь. Глубина «внутреннего содержания» повести «Степь» как раз в том и заключается, что картины степной природы насыщены большим социально-философским содержанием. Чехов рисует в своих произведениях многосторонний и реалистически полнокровный образ степи. Степь у Чехова показана «энциклопедически» — в различные времена года, в различные периоды дня и ночи, в разнообразных художественных и эмоциальных тонах — ярком и сером, интимном и обыденном, бурном и спокойном, радостном и унылом. Арс. Введенский, выражая почти единодушное мнение критиков, писал: «Описания природы, степи по местам так удивительно хороши, что глаз не хочет оторваться от встающей перед вами в воображении картины» («Русские ведомости», 1888 г., № 89). Даже Л. Е. Оболенский, как уже отмечалось выше, скептически относившийся к поэтическим прелестям степи и обвинявший Чехова в том, что он описывал степь не «с поэтической стороны, а скорее с чисто физиологической»— со стороны влияния однообразия степи или ее зноя на организм человека, признавал, что отдельные картины степи, особенно описания грозы и знойного полдня в степи, Чеховым «сделаны сильно, мастерски». Восторженно высказывался о чеховском степном пейзаже такой авторитетный критик, как выдающийся художник-пейзажист И. И. Левитан. В одном письме к Чехову Левитан так оценил пейзажное мастерство Чехова: «... Я внимательно прочел еще раз твои «Пестрые рассказы» и «В сумерках», и ты поразил меня, как пейзажист. Я не говорю о массе очень интересных мыслей, но пейзажи в них — это верх совершенства. Например: в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец — поразительны» (См. сборник «Левитан», 1950 г., стр. 97). Такая высокая оценка Левитаном чеховского пейзажа объясняется прежде всего тем, что характер чеховского пейзажа был созвучен творческому облику Левитана, которого другой русский художник М. В. Нестеров характеризовал как «вдумчивого по природе, ищущего не только внешней «похожести», но и глубокого скрытого смысла, так называемых «тайн природы», ее «души». «Глаз у него был верный, рисунок точный. Левитан был «реалист» в глубоком, не преходящем значении этого слова: реалист не только формы, цвета, но и духа темы, нередко скрытой от нашего внешнего взгляда». По существу, этими же качествами отличался и Чехов как мастер литературного пейзажа. Тема: Цвет,свет,звук – элементы поэтической системы повести «Степь». Историки русского искусства твердо установили то общее, что присуще художественной манере Чехова и Левитана в изображении природы: тонкое реалистическое искусство в соединении с проникновенным лиризмом. Уже наиболее вдумчивые современники Чехова удачно определяли его художественную манеру как сочетание строгой объективности с мягкой, задушевной лиричностью. Большая часть критиков считает пейзажное искусство Чехова и Левитана «импрессионистическим». Еще в 1934 г. чехововед Ю. Соболев утверждал, что в «Степи» Чехова проступает импрессионизм «с особенной отчетливостью, с известной навязчивостью». В качестве примеров, якобы подтверждающих его положение, Ю. Соболев приводил чеховские изображения молнии и грома: «Налево будто кто-то чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная фосфорическая полоска и потухла». «Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошелся по железной крыше, вероятно, по крыше шли босиком, потому, что железо проворчало глухо». «Новые приемы в описании природы, введенные Чеховым в русскую литературу, были ошибочно истолкованы как «импрессионизм»» (Л.П.Громов). Чтобы понять особенности чеховского пейзажа, надо осознать теорию литературного пейзажа, изложенную писателем в его письмах. Чехов всегда выступал против «рутинных приемов» в описании природы, против «общих мест» (еще в начале своей литературной деятельности молодой Чехов иронизировал: «высь поднебесная, даль непроглядная, необъятная, непонятная»). В письме к своему брату Ал. П. Чехову (от 10 мая 1886 г.) писатель высказывает такую точку зрения: «Описания природы должны быть весьма кратки и иметь характер a propos. Общие места вроде: «Заходящее солнце, купаясь в волнах темневшего моря, заливало багровым золотом» и проч. «Ласточки, летая над поверхностью воды, весело чирикали», — такие общие места надо бросить. В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина». О необходимости «картинности» в литературном пейзаже Чехов говорил и в письме к А. В. Жиркевичу (в 1895 г.): «Описание природы должно быть прежде всего картинно, чтобы читатель, прочитав и закрыв глаза, сразу мог вообразить себе изображаемый пейзаж». Чехов, положительно отзываясь о Тургеневе-пейзажисте, считал, однако, что тургеневская манера распространенного описания устарела, что надо вместо приемов «описания» применять приемы конкретной «картинности», чтобы создавалось соответствующее впечатление. Эти взгляды Чехов реализовал в своей художественной практике, в частности, в описаниях степной природы. В целях оживления картин природы Чехов в степном пейзаже часто пользуется приемом одушевления природы. Об этом приеме Чехов говорил в цитированном выше письме к брату Александру: «Природа является одушевленной, если ты не брезгуешь употреблять сравнения явлений ее человеческими действиями». В «Степи» Чехова особенно много ярких картин одушевленной степной природы. «... И вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой». «... Природа настороже и боится шевельнуться: ей жутко и жаль утерять хоть одно мгновение жизни». Уже первые критики «Степи» заметили, что Чехов в этой повести проявил способность передавать свои впечатления от природы для всех ясно, осязательно и нередко с неуловимою тонкостью. В качестве иллюстрации, подтверждающей это правильное положение, приведем одно из живописнейших мест повести, написанное в «чеховской» манере: «Воздух все больше застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании... Ни ветра, ни бодрого, свежего звука, ни облачка. Но вот, наконец, когда солнце стало спускаться к западу, степь, холмы и воздух не выдержали гнета и, истощивши терпение, измучившись, попытались сбросить с себя иго. Из-за холмов неожиданно показалось пепельно-седое кудрявое облако. Оно переглянулось со степью — я, мол, готово — и нахмурилось. Вдруг в стоячем воздухе что-то порвалось, сильно рванул ветер и с шумом, со свистом закружился по степи. Тотчас же трава и прошлогодний бурьян подняли ропот, на дороге спирально закружилась пыль, побежала по степи и, увлекая за собой солому, стрекоз и перья, черным вертящимся столбом поднялось к небу и затуманила солнце. По степи, вдоль и поперек, спотыкаясь и прыгая, побежали перекати-поле, а одно из них попало в вихрь, завертелось, как птица, полетело к небу и, обратившись там в черную точку, исчезло из виду». А. М. Горький не раз с восхищением говорил о чеховской «Степи» и ее замечательном языке. В статье «О прозе» (1933) он назвал Чехова прославленным автором, умеющим рисовать словами. Горький приводит в качестве образца одну из ярких картин степного пейзажа у Чехова («Ветер со свистом понесся по степи...») и делает вывод: «По этой картине можно учиться писать: все ясно, все слова — просты, каждое — на своем месте». Чехов, рисуя степь, находит яркие изобразительные и выразительные средства языка, чтобы передать жизнь степной природы, ее краски, звуки, запахи. Вот, например, картина наступления летнего вечера в степи: «Направо темнели холмы, которые, казалось, заслоняли собой что-то неведомое и страшное, налево все небо над горизонтом было залито багровым заревом, и трудно было понять, был ли то где-нибудь пожар, или же собиралась восходить луна. Даль была видна, как и днем, но уже ее нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой, пропала, и вся степь пряталась во мгле...» Как наглядно, осязательно передает Чехов смену красок в степи, погружающейся в вечернюю мглу! Какая тонкая деталь в этой смене красок: «нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой»! Вспоминаются слова Горького: «Чехов «Степь» свою точно цветным бисером вышил». В чеховском степном пейзаже много звуков. Чехов любил слушать степь и умел улавливать в «стрекотании степной музыки» отдельные звуки и мелодии. «Над дорогой с веселым криком носились старички, в траве перекликались суслики, где-то далеко влево плакали чибисы. Стадо куропаток, испуганное бричкой, вспорхнуло и со своим мягким «тррр» полетело к холмам. Кузнечики, сверчки, скрипачи и медведки затянули в траве свою скрипучую, монотонную музыку». С большим лиризмом передает Чехов ночные звуки в степи: «В июльские вечера и ночи уже не кричат перепела и коростели, не поют в лесных балочках соловьи, не пахнет цветами, но степь все еще прекрасна и полна жизни. Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, все прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью. Как будто от того, что траве не видно в потемках своей старости, в ней поднимается веселая, молодая трескотня, какой не бывает днем: треск, подсвистывание, царапанье, степные басы, тенора и дисканты — все мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить. Однообразная трескотня убаюкивает, как колыбельная песня; едешь и чувствуешь, что засыпаешь, но вот откуда-то доносится отрывистый, тревожный крик неуснувшей птицы или раздается неопределенный звук, похожий на чей-то голос, вроде удивленного «а-а!» — и дремота опускает веки. А то, бывало, едешь мимо балочки, где есть кусты, и слышишь, как птица, которую степняки зовут сплюком, кому-то кричит: «сплю! сплю! сплю!», а другая хохочет или заливается истерическим плачем — это сова. Для кого они кричат, и кто их слушает на этой равнине, бог их знает, но в крике их много грусти и жалобы...» Интересно отметить, что Чехов, заполнивший свой степной пейзаж музыкальной стихией, даже отдельные явления степной жизни, не имеющие никакого отношения к этой стихии, сравнивает с музыкою: «В жаркий день, когда некуда деваться от зноя и духоты, плеск воды и громкое дыхание купающегося человека действуют на слух, как хорошая музыка». Чеховский степной пейзаж насыщен философским содержанием. Восприятие природы у Чехова сопровождается философским раздумьем. Не случайно, что лексика таких произведений, как «Степь» и «Счастье», богата словами, передающими мыслительный процесс: «степь кажется задумчивой» и т. д. Особенностью степного пейзажа у Чехова является наличие философских мотивов в отдельных картинах природы. «Летит коршун над самой землей, плавно взмахивая крыльями, и вдруг останавливается в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни...»; «Когда долго, не отрывая глаз ,смотришь на глубокое небо, то почему-то мысли и душа сливаются в сознание одиночества. Начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и все то, что считал раньше близким и родным, становится бесконечно далеким и не имеющим цены». В философских мотивах, прямо выраженных в отдельных картинах степной природы, есть «что-то грустное, мечтательное и поэтическое». В некоторых случаях звучит традиционный, пушкинский мотив — равнодушие природы к человеку: «Сторожевые и могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничною степью, глядели сурово и мертво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к человеку; пройдет еще тысяча лет, умрут миллиарды людей, а они все еще будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую степную тайну прячут под собой». Этот «пушкинский» мотив — равнодушие вечной и прекрасной природы к человеку — иногда переплетается у Чехова со стремлением «слиться в одно с этой роскошной степью». Это выражено особенно в философской концовке рассказа «В родном углу»: «Надо не жить, надо слиться в одно с этой роскошной степью, безграничной и равнодушной, как вечность, с ее цветами, курганами и далью, и тогда будет хорошо...» Как эта концовка характерна для Чехова, влюбленного в степь, глубоко проникшего во «внутреннее содержание» жизни степной природы и потому так тонко ее описавшего! Философские мотивы «Степи» выражены не только в прямых, непосредственных размышлениях Чехова на философские темы, сопровождающих изображение отдельных картин степной природы. Даже некоторые «слегка и сухо намеченные» мотивы (как их скромно назвал автор), входящие в состав темы степи, полны глубокого социально-философского смысла. Анализ таких мотивов, как «простор», «дорога», «полет» и т. п., помогает раскрыть идейную сущность «Степи» и других «степных» произведений и установить органичность этих мотивов для творческого облика Чехова. Большой интерес представляют некоторые высказывания Чехова, где он сопоставляет степь и отдельные степные пейзажные мотивы с жизнью общества, с человеческой деятельностью. Стоит отметить, что эти сопоставления находим в письмах 1888 года, написанных непосредственно после окончания работы над «Степью». В письме к Григоровичу от 5 февраля 1888 г. Чехов связывает тему степи с темой широкой деятельности человека — «мечты о широкой, как степь, деятельности». И здесь пейзажный мотив — «простор» — один из специфических признаков степной природы — ассоциируется у Чехова с широкой культурной жизнью. Так сам Чехов помогает раскрыть символику степного пейзажа. Впервые высказал мысль о возможности символического истолкования отдельных чеховских мотивов проф. Д. Н. Овсянико-Куликовский. Он же высказал интересную мысль о том, что лиризм чеховских произведений отличается той особенностью, что он захватывает нас своим непосредственным поэтическим содержанием и в то же время отдельные лирические места заключают в себе глубокий символический смысл. Как видим, пейзажный мотив простора в творчестве Чехова наполнен значительным содержанием. Степные просторы вызывают у Чехова мысли о большой, настоящей, полноценной жизни на земле. В таком именно синонимическом значении и используется Чеховым понятие «простор». Обращает на себя внимание контекст того места в повести «Степь», где рисуются люди, собравшиеся у костра. Здесь «простор» стоит рядом с «судьбой людей». Мотив «простора» звучит и в других произведениях Чехова, написанных в 1890-х годах: «Черный монах», «Крыжовник» и др. Особенно значительным содержанием наполняется этот мотив в «Крыжовнике», в котором слово «простор» введено писателем в контекст рассуждения о большой человеческой жизни: «Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа». С мыслью Чехова о необходимости такой большой человеческой жизни связан и мотив полета, — можно установить тесную идейную связь между этим мотивом и мотивом степного простора. Вспомним то лирическое место в «Степи», где описывается восторженное состояние человека, когда ему хочется лететь вместе с птицей над просторами степи. Здесь полет выражает мечту, уносящую человека в какие-то просторы подлинной, полноценной жизни. Этот мотив звучит и в других, позднейших произведениях Чехова. B пьесе «Дядя Ваня» Елена Андреевна, тяготясь окружающей ее жизнью, мечтает вслух; «Улететь бы вольною птицей от всех вас, от ваших сонных физиономий, от разговоров, забыть, что все вы существуете на свете». В «Моей жизни» Чехов говорит: «Искусство дает крылья и уносит далеко, далеко!». Нина Заречная, которой искусство дало крылья, названа «Чайкой». Насыщен большим идейным содержанием и чеховский мотив дороги. Этот мотив, составляющий органическую часть темы степи, входит во все произведения Чехова о степи. В «Степи» красочно описывается широкая степная дорога и путешествие по этой дороге. В «Счастье» разговор степных людей происходит у большой дороги. В «Красавицах» Чехов рассказывает о своей поездке по степи из слободы Большой Крепкой в Ростов-на-Дону. В рассказах «Казак», «В родном углу», «Печенег» говорится о поездке героев по степным дорогам. Дорога составляет неотъемлемую часть содержания не только «степных» произведений Чехова, — она часто встречается и в других произведениях. Характерно для Чехова «дорожное» заглавие отдельных его произведений — «На пути», «На большой дороге», «Перекати-поле» и др. Многие герои Чехова — типичные «перекати-поле», скитальцы, они находятся постоянно в пути, они путешествуют по большим и малым дорогам родины в поисках хорошей жизни, счастья. Об этих русских людях-скитальцах хорошо сказал сам Чехов в рассказе «Перекати-поле»: «...Если суметь представить себе всю русскую землю, какое множество таких же перекати-поле, ища где лучше, шагало теперь по большим и проселочным дорогам или, в ожидании рассвета, дремало в постоялых дворах, корчмах, гостиницах, на траве под небом...» Дорога характерна не только для творчества Чехова, но и для его личной биографии. На эту сторону его биографии давно уже обратили внимание литературные критики, Ф. Д. Батюшков в связи с рассказом Чехова «На пути» писал: «Чехов и сам «на пути» к чему-то большому, важному, значительному, в попытке охватить наивозможно широко русскую действительность и предугадать, что кроется за завесой будущего». Многие биографы Чехова говорили о его поездке на остров Сахалин как о большом гражданском и писательском подвиге. «Дальняя дорога, вызывавшая у русских писателей образы беспредельной шири, будившая грусть-тоску о скованной, заколдованной народной силе, томление грядущего счастья! И вот трясся в тарантасе больной чахоткой, покашливающий, пристально внимательный русский врач и писатель, которого позвала в дальнюю дорогу всегда непоседливая, неугомонная русская совесть», — удачно характеризует эту сторону биографии Чехова В. Ермилов. Творческое внимание молодого Чехова, автора «Степи», привлекла широкая степная дорога — «шлях». В изображение этой дороги Чехов вложил глубокий идейный смысл: «Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дороги; то была серая полоса, хорошо выезженная и покрытая пылью, как все дороги, но шириной в несколько десятков сажен. Своим простором она возбудила в Егорушке недоумение и навела его на сказочные мысли. Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор? Непонятно и странно. Можно, в самом деле, подумать, что на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди, вроде Ильи Муромца и Соловья Разбойника, и что еще не вымерли богатырские кони...» Степная дорога, как и вся степь, поражает прежде всего своим необычайным простором. Этот простор наводит на «сказочные» мысли — по такой «богатырской» дороге должны шагать только люди-богатыри: «И как бы эти фигуры были к лицу степи и дороге, если бы они существовали!» — заканчивает описание дороги Чехов. В широкой, могучей степи должны жить люди-богатыри, а в ней часто суетятся различные дельцы, стяжатели, хищники-варламовы. Эти люди потеряли человеческий облик, им непонятен смысл подлинно человеческой жизни на земле. Характерная деталь упоминается в «Степи»: Варламов, «не настоящий человек», живущий не настоящей человеческой жизнью, «кружится» все время по степи в поисках наживы — он вне прямой, большой дороги, ведущей к настоящей жизни. А народ-богатырь выйдет в конце концов по этой большой дороге на широкие просторы счастливой жизни. Характерна также деталь в рассказе «Счастье»: разговор о счастье народа происходит у широкой степной дороги. Так степь, дорога, счастье народа сливаются в «степных» произведениях Чехова в единой гармонической картине. * * * Таким образом, мы видим, что большое социально-философское содержание заключено в «подтексте», в глубоком «подводном течении» произведений Чехова о степи. Прав был К. С. Станиславский, впервые установивший «подводное течение» в творчестве Чехова, когда он говорил: «Чехов неисчерпаем, потому что несмотря на обыденщину, которую он будто бы всегда изображает, он говорит всегда в своем духовном лейтмотиве, не о случайном, не о частном, а о человеческом с большой буквы. Вот почему и мечта его о будущей жизни на земле — не маленькая, не мещанская, не узкая, а, напротив, — широкая, большая, идеальная». Степь в творчестве Чехова выступает не только в своей непосредственной, пейзажной функции. Степной пейзаж имеет у Чехова и второй, символический план. Степь символизирует родину и человеческую жизнь. Советские чехововеды с исчерпывающей полнотой раскрыли патриотическое содержание «Степи» — этой поэтической песни о России. Степь у Чехова — символ родины, ее безграничных просторов, богатырских сил народа, красоты и богатств родной земли. Степь, кроме того, символ «широкой», «просторной», полноценной человеческой жизни на земле. |
