Учебно-методический комплекс по модулю «Мастерство А. П. Чехова-прозаика» б кв14 (шифр, название) (4/7) Факультет филологический
Скачать 1.39 Mb.
|
Образы степных людей, органически включенные в художественную ткань повести, дополняют и развивают идейное содержание, заключенное в образах степной природы. Варламов, «неуловимый, таинственный», как сказано о нем в повести, имеет «несколько десятков тысяч земли, около сотки тысяч овец и очень много денег». Лицо Варламова постоянно выражало «деловую сухость, деловой фанатизм». «Этот человек сам создавал цены, никого не искал и ни от кого не зависел; как ни заурядна была его наружность, но во всем, даже в манере держать нагайку, чувствовалось сознание силы и привычной власти над степью». Варламов — это степной хищник, преследующий одну цель в жизни — наживу; ради этой цели он кружился по степи в поисках новых объектов для своего обогащения. У Варламова больше денег, чем у графини Драницкой, степной помещицы. Она имеет тоже много земли и денег, но «не кружилась, а жила у себя в богатой усадьбе». Но Варламов «нужен даже красивой графине», она разыскивает его в степи. В этом противопоставлении Варламова Драницкой заложено начало той большой социальной темы — кулак и помещик, которая впоследствии будет разработана Чеховым четко и с большой художественной силой в «Вишневом саде», где показан процесс перехода дворянских усадеб от раневских к лопахиным. В повести показан тот культ Варламова у окружающих его людей, который характерен для общества, где все обусловлено денежными отношениями, где ценность человека определяется количеством имеющегося у него богатства. Почтительно-восторженное отношение к Варламову людей «маленьких и зависимых» выражено в словах: «Он целый день по степи кружится... Этот уж не упустит дела... Не-ет! Это молодчина». Только один человек относится к богачу Варламову без всякого почтения и даже с презрением. Это — Соломон, брат владельца постоялого двора Моисея Моисеевича. Соломон хорошо разбирается в социальной иерархии современного ему общества, он понимает, почему Варламов пользуется большим авторитетом. На вопрос Христофора — «что поделываешь?» — Соломон отвечает: «То же, что и все... Вы видите: я лакей. Я лакей у брата, брат лакей у проезжающих, проезжающие лакеи у Варламова, а если бы я имел денег 10 миллионов, то Варламов был бы у меня лакеем... потому, что нет такого барина или миллионера, который из-за лишней копейки не стал бы лизать рук у жида порхатого». Когда Кузьмичев сухо и строго спросил Соломона: «Как же ты, дурак этакой, равняешь себя с Варламовым?», Соломон насмешливо ответил: «Я еще не настолько дурак, чтобы равнять себя с Варламовым. Вся жизнь у него в деньгах и в наживе, а я свои деньги спалил в печке. Мне не нужны ни деньги, ни земля, ни овцы, и не нужно, чтобы меня боялись и снимали шапки, когда я еду. Значит, я умней вашего Варламова и больше похож на человека!» В этом сопоставлении Варламова и Соломона заключен большой социально-философский смысл. Тут решается вопрос о смысле человеческой жизни. Для Варламова, хищника и стяжателя, смысл жизни сводится к непрерывному обогащению: «Вся жизнь у него в деньгах и в наживе». Эта страсть к обогащению ослепляет Варламова, он кружится по степи и не замечает ее красоты, ее величия, ее безграничных просторов. Варламов на фоне могучей, богатырской степи кажется пигмеем, его власть над степью — призрачная, и жизнь у него не настоящая, не человеческая. Соломон — «больше похож на человека». Он понимает, что не в деньгах счастье, что смысл жизни настоящего человека не может заключаться в стремлении к накоплению денег; в нем живет чувство человеческого достоинства, и оно является критерием его оценки людей и человеческих взаимоотношений. Так, Чехов в «Степи» впервые во весь рост поставил большую этическую тему — о смысле человеческой жизни, о счастье человека. Та же тема затронута и в эпизодическом образе хохла Звоныка, влюбленного в свою молодую жену, переполненного семейным «счастьем». Автор так характеризует Звоныка: «Это был влюбленный и счастливый человек, счастливый до тоски; его улыбка, глаза и каждое движение выражали томительное счастье. Он не находил себе места и не знал, какую принять позу и что делать, чтобы не изнемогать от изобилия приятных мыслей. Излив перед чужими людьми свою душу, он, наконец, уселся покойно и, глядя на огонь, задумался». Как же реагировали слушатели Звоныка на его лирические излияния? «При виде счастливого человека всем стало скучно и захотелось тоже счастья. Все задумались». Чехов не дает прямого ответа на интригующие читателя вопросы, почему стало скучно и какого счастья захотелось слушателям Звоныка, почему все задумались. Ответ на эти вопросы можно найти, только разобравшись в общей концепции счастья у Чехова, выраженной в отдельных мыслях, высказанных в различных произведениях Чехова и в его записных книжках. Первый вариант счастливого человека дан в рассказе «Счастливчик» (1886 г.), второй — в «Степи». В первом случае счастье новобрачного показано в комическом плане. Все смеются над «счастливчиком». В рассказе показано пошлое семейное счастье обывателя. Но в комическом содержании рассказа встречаются и серьезные мысли: «В наше время даже как-то странно видеть счастливого человека. Скорее белого слона увидишь». Сквозь комическую ситуацию рассказа и образ «счастливчика» виден автор, показывающий извращенное представление о счастье, задумывающийся над вопросом, в чем же заключается подлинное счастье человека. «Счастливчик» является как бы переходным этапом от комической трактовки темы счастья к серьезной постановке вопроса. Если в «Счастливчике» при виде счастливого человека всем стало смешно, то в «Степи» при виде счастливого Звоныка стало скучно. Мысль о том, что личное, мещанское счастье вызывает скуку или даже грусть, часто повторяется у Чехова. В рассказе «Чужая беда» Верочке «стало невыносимо скучно». В «Казаке» — Максиму «неизвестно почему» стало скучно. В записных книжках Чехова читаем: «Даже в человеческом счастье есть что-то грустное». «Как порою невыносимы люди, которые счастливы, которым все удается». Скука или грусть часто переходят в чувство, «близкое к отчаянию». Так случилось с Иваном Ивановичем из рассказа «Крыжовник». «К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию». Почему же такие отрицательные эмоции вызывают мысль о счастье или созерцание счастливого человека? Во всех случаях, описанных Чеховым в вышеуказанных произведениях, мы имеем дело с мелким, эгоистическим, собственническим счастьем. Писатель осудил такое счастье как недостойное человека. Только люди, потерявшие человеческий облик, как Николай Иванович в «Крыжовнике», которого не трогает несчастье окружающих, могут чувствовать себя счастливыми. Такую «счастливую» жизнь Чехов заклеймил в том же рассказе как собственническое свинство. По мысли Чехова, условием личного счастья для человека должно быть «желание служить общему благу». Вне этого условия, вне «общего блага» не может быть и личного счастья. Многие герои Чехова терпят жизненный крах потому, что они не могут выйти за пределы узколичного, эгоистического счастья. «Счастье и радость в жизни не в деньгах и не в любви, а в правде. Если захочешь животного счастья, то жизнь все равно не даст тебе опьянеть и быть счастливым, а то и дело будет огорашивать тебя ударами», — говорит Чехов в записной книжке. Вот почему Чехов осудил и Варламова, видевшего счастье и радость жизни в деньгах, и Звоныка, видевшего счастье только в любви, в узком мирке семейных радостей. Чехову ненавистны подобные «счастливчики» в жизни. Чехов понимал, что подлинное человеческое счастье невозможно в условиях собственнического общества, — вот почему мысленно обращается он к будущему: «Не рассчитывайте, не надейтесь на настоящее, счастье и радость могут получаться только при мысли о счастливом будущем, о той жизни, которая будет когда-то в будущем, благодаря нам». Затрагивается тема личного счастья и в других «степных» произведениях Чехова. Герой рассказа «Казак» терпит крах в своей личной жизни: он горько разочаровался в своей жене и не находит больше удовлетворения в семейной жизни с грубой, недоброй женой. Вера Кардина, героиня рассказа «В родном углу», тщетно ищет подлинного счастья в своей жизни. Характерно для этих чеховских героев стремление идти в степь в тяжелые минуты личных неудач. Это инстинктивное стремление уйти от мелкой, ничтожной жизни, окружающей героев, в просторы другой, большой, настоящей человеческой жизни. Тема личного счастья тесно связана у Чехова с темой народного счастья. Уже в «Степи» затронута тема народного счастья. Осуждая «счастье» Варламовых и Звоныков, Чехов заставляет свою степь тосковать о каком-то большом счастье на земле. Это — тоска по счастью народа. Но специально этой теме посвящен рассказ «Счастье». * * * Интересной фигурой в «Степи», показывающей, какие богатырские силы таятся в русском народе, является озорник Дымов. «Русый, с кудрявой головой, без шапки и с расстегнутой на груди рубахой, Дымов казался красивым и необыкновенно сильным: в каждом его движении виден был озорник и силач, знающий себе цену... Его шальной, насмешливый взгляд скользил по дороге, по обозу и по небу, ни на чем не останавливался и, казалось, искал, кого бы убить от нечего делать и над чем бы посмеяться». Дымов не знает, как ему применить свою буйную силу. Он не может найти своего места в жизни, ему тоскливо, он жалуется на жизнь: «Скушно мне!.. Жизнь наша пропащая, лютая!» Дымов очень напоминает другую колоритную фигуру, созданную Чеховым, — Мерика из драматического этюда «На большой дороге». Бродяга Мерик ощущает в себе такую силу, что готов помериться с ветром. В конце концов и этот силач чувствует бессилие найти свою жизненную дорогу. Мерик тоже жалуется на свою судьбу: «Тоска! Злая моя тоска! Пожалейте меня, люди православные!». И Дымов, и Мерик — один и тот же тип того русского человека, у которого сила по жилушкам переливает, а он не знает, куда ее девать. И богатырские, творческие силы, не находя себе применения в жизни, растрачиваются по пустякам. Чехов в письме к А. Н. Плещееву (от 9 февраля 1888 г.) так характеризовал Дымова: «Такие натуры, как озорник Дымов, создаются жизнью не для раскола, не для бродяжничества, не для оседлого житья, а прямехонько для революции... Революции в России никогда не будет, и Дымов кончит тем, что сопьется или попадет в острог». Это высказывание весьма характерно для Чехова, автора «Степи» — тут и ощущение богатырских сил, кипящих в русском народе, и в то же время непонимание того, что богатырь-народ найдет свою счастливую жизнь, овладев «талисманом» — революцией. Стоит отметить, что в том же письме к Плещееву Чехов, собиравшийся писать продолжение «Степи», сообщал о том, как он представлял себе дальнейшую судьбу героев повести: «Глупенький о. Христофор уже помер. Гр. Драницкая (Браницкая) живет прескверно. Варламов продолжает кружиться». Здесь находим подтверждение высказанного нами предположения о том, что в противопоставлении Варламова Драницкой намечена Чеховым большая социальная тема, отражавшая процесс дворянского оскудения в современной Чехову жизни. Образ Егорушки принадлежит к числу обаятельных детских образов. Чехов назвал Егорушку «главным действующим лицом». Писатель не случайно делает мальчика Егорушку центральной фигурой своей повести. Ребенок с его чистой, непосредственной, правдивой натурой, отражающей подлинную сущность человека, противопоставляется Чеховым взрослому человеку, изуродованному строем жизни, основанным на денежном расчете, лжи, лицемерии, подавлении человеческой личности. . В Егорушке подчеркнуто высоко ценимое автором эстетическое чувство. Поэтическую прелесть степи Чехов показывает через непосредственное восприятие ее Егорушкой. Эстетическое начало в натуре Егорушки противопоставляется антиэстетической сущности людей, для которых весь смысл жизни — нажива. Идейное содержание образа Егорушки имеет еще одну значительную сторону. С темой детства у Чехова связана тема будущего родины. Для Чехова характерна мысль, что в детях надо развивать лучшие их качества, чтобы подготовить их для того будущего, когда вся Россия превратится в цветущий сад, когда наступит «жизнь чистая, изящная, поэтическая». Поэтому совершенно не случайно, что в «Степи» — этой патриотической поэме Чехова о родине — центральной фигурой является мальчик Егорушка. Что касается Дениски, молодого крестьянского парня, то для нас представляет большой интерес восприятие этого образа современником Чехова — Короленко. В воспоминаниях о Чехове (1904 г.) Короленко писал: «Я как-то, шутя, сказал Чехову, что он сам похож на своего Дениску. И действительно, в самый разгар 80-х годов, когда общественная жизнь так похожа была на эту степь с ее безмолвной истомой и тоскливой песнью, он явился беззаботный, веселый, с избытком бодрости и силы». Кроме Дениски, Чехов выводит в «Степи» еще ряд эпизодических фигур — представителей крестьянского населения Приазовья. В связи с этим необходимо осветить вопрос об украинском колорите «Степи» и других «степных» произведений Чехова. Описанные в этих произведениях места б. Таганрогского округа имеют коренное украинское население (Во времена Чехова эта часть Приазовья входила в состав Екатеринославской губернии и называлась Миусским уездом. В билете, выданном А. П. Чехову Таганрогской мещанской управой в 1879 г., после окончания гимназии, значится: «Предъявитель сего Екатеринославской губ. гор. Таганрога, мещанин Антон Павлович Чехов...»). Чехов как писатель-реалист не мог игнорировать этой стороны изображаемой им степной жизни, поэтому он и вводит украинский колорит в свои «степные» произведения. Но так как Чехов не выступал здесь как бытописатель определенной местности Приазовья, а преследовал другие творческие задачи, то у него этнографический материал занимает скромное место. Украинский колорит выражается в отдельных скупых штрихах и деталях: изредка упоминаются «хохлы», бегло рисуется несколько фигур крестьян-украинцев, их внешний вид, отдельные черты характера, называются украинские фамилии, вскользь упоминаются две-три особенности быта местного населения. Чувство меры руководит писателем и в том случае, когда он вводит в художественную ткань произведений отдельные особенности украинского языка местного крестьянства. Включая в текст своих «степных» произведений чистоукраинские слова, Чехов некоторые из них (шлях, скеля, герлыга) переводит на русский язык путем пояснения в контексте или в сноске, другие оставляет без перевода (шибеныця, злыдни, клуня и др.). Крестьянские персонажи у Чехова говорят по-русски; только в одном случае писатель заставил покупателя овса в «Степи» произнести украинскую фразу («Хиба це овес? Це не овес, а полова, курам на смих... Ни, пиду к Бондаренку!»). Иногда в русскую речь персонажей Чехов включает украинские слова или украинские формы общерусских слов. Так, в речи Звоныка (в «Степи») встречаем ряд украинизмов: «шибеныця», «оженился», «по степу». Старуха (в «Степи») пользуется в своей речи одновременно и русской формой «в степи» и украинской «в степу». Ту же особенность — включение украинизмов в русскую речь — находим и в языке степных помещиков. На степном материале Чехов разработал еще одну значительную тему, столь характерную для его писательского облика, — тему красоты. Эта тема прежде всего отражена в показе красоты природы. В своих «степных» произведениях Чехов много и любовно говорит о красоте степи. Степь Чехов называет «прекрасной», «роскошной», он любуется «красивым спокойствием» степи. В восторженном гимне степи — в знаменитом лирическом отступлении «Степи» — Чехов дважды упоминает о «торжестве красоты», звучащем в степном пейзаже. В «Степи» очень много грусти, скорби. Этот грустный колорит «Степи» тонко чувствовал М. Горький, назвав ее произведением «по-русски задумчиво грустным». Грустный мотив в «Степи» — это в основном мотив одиночества. На грустные мысли наводит одинокий тополь в степи: «Летом зной, зимой стужа и метели, осенью страшные ночи, когда видишь только тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, сердито воющего ветра, а главное — всю жизнь один, один...» Скорбное настроение навевает одинокая могила в степи: «чувствуется присутствие души неизвестного человека, лежащего под крестом. Хорошо ли этой душе в степи? Не тоскует ли она в лунную ночь?» «Непоправимо одиноким» чувствует себя человек, очутившийся среди необъятных, безграничных просторов природы. И сама могучая степь иногда ощущает себя одинокой: «... чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира...» Откуда эта грусть у Чехова? Долгое время чеховскую грусть объясняли безнадежным пессимизмом писателя. Ю. Александрович, выражая распространенное в дореволюционной критике мнение, говорил: «Скорбь Чехова — мировая скорбь». Александрович и некоторые другие критики считали, что в скорби Чехова отразились философские настроения космического пессимизма, что в ней никак не отображены социально-политические взгляды писателя, которые, по словам Александровича, «совершенно не носят элементов не только прогрессивного характера, но даже элементарного демократизма». Нельзя было более извращенно понимать Чехова! Эта легенда о Чехове как безнадежном пессимисте была развенчана еще современниками Чехова. А. И. Куприн писал в 1904 г., после смерти Антона Павловича: «Это была тоска исключительно тонкой, прелестной и чувствительной души, непомерно страдающей от пошлости, грубости, скуки, праздности, насилия, дикости — от всего ужаса и темноты современных будней». Еще более определенно высказался Д. Н. Овсянико-Куликовский: «Безусловный оптимист Чехов писал изумительные по силе и горькой правде картины русской жизни, внушавшие читателям ложное представление об авторе, как о пессимисте, да еще вдобавок пессимисте бесстрастном, холодном, чуть ли не злорадном. Впоследствии выяснилось, что Чехов никогда не был пессимистом, и что под кажущимся бесстрастием его изображений скрывалась глубокая скорбь оптимиста, лучшие чувства которого русская действительность на каждом шагу оскорбляла, но которого упований и радостного прогноза даже она разбить не могла». Грусть Чехова — это грусть большой души с ее высоким идеалом жизни; это грусть, идущая от сознания контраста между высокими требованиями писателя к жизни и мелкой, ничтожной жизни людей-собственников. Чехов, как и Пушкин, никогда не расплывался в грустном чувстве, и у Чехова чувство бодрости преобладает над скорбными настроениями. Основная тональность «Степи» — бодрая, жизнеутверждающая. Эта тональность выражена в торжественных, величественных словах повести: «... во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей». Грусть Чехова — это проявление гражданской скорби писателя-патриота, удрученного тяжелым положением народа. Бодрые ноты у Чехова — это отражение глубокого оптимизма писателя, его любви к «прекрасной, суровой» родине, твердой веры в богатырские, творческие силы народа, в его светлое будущее. Лиризм Чехова в этих рассказах проявился в особой музыкальности стиля. По-видимому, эту особенность имел в виду Чехов, когда говорил, что его «Счастье» — «quasi-симфония», и что в его «Степи» — попадаются «стихотворения в прозе». Музыкальность чеховского стиля (она обусловлена той мелодией родины, которая впервые с большой силой зазвучала именно в этих произведениях) проявилась особенно в описаниях степной природы. М. И. Калинин, обладавший тонким художественным вкусом, обратил внимание на эту сторону чеховского пейзажа. В беседе с писателем Ф. Гладковым М. И. Калинин говорил, между прочим, о Чехове: «У кого вы сейчас найдете такие музыкальные пейзажи?» Выше уже отмечалась насыщенность степного пейзажа музыкальной стихией. Но дело тут не только в этом музыкальном содержании пейзажа. Основное заключается в особой структуре и лирической тональности языка. А. М. Линии, изучавший работу Чехова над «Степью», пришел к такому убедительному выводу: «Задушевная лиричность, всепроникающая эмоциональность описаний, «теплые» и нежные слова и утонченно-музыкальная тектоника фразы превращают «Степь» в артистически слаженную поэтическую композицию. В высшей степени поучителен производимый Чеховым подбор нужных слов, более точных и гармонирующих с общим лирическим тоном описаний». Чехова, певца русской природы, многое роднит с Пушкиным, — и умение показать поэтическую прелесть обыденного пейзажа, и способность наполнить картины природы философским содержанием, и характер поэтических эмоций. У Чехова-пейзажиста есть точки соприкосновения с прославленным мастером русского пейзажа — Тургеневым. Отдельные картины природы у Чехова написаны в «тургеневской» манере лирического описания, с тургеневской лирико-философской тональностью. В некоторых случаях мы находим у Чехова прямые реминисценции из Тургенева; так, в чеховском «Счастье» использована «фактура» «Бежина луга» Тургенева, сочетающая в себе реальные и фантастические элементы. Достаточно привести хотя бы одно место из «Счастья», чтобы почувствовать эту связь произведения Чехова с тургеневским «Бежиным лугом»: «Шел я раз бережком в Новопавловку. Гроза собиралась... Поспешаю я, что есть мочи, гляжу, а по дорожке, промеж терновых кустов — терен тогда в цвету был — белый вол идет. Я и думаю: чей это вол? Зачем его сюда занесла нелегкая? Идет он, хвостом машет и му-у-у! Только, это самое, братцы, догоняю его, подхожу близко, глядь! — а уж это не вол, а Жменя. Свят, свят, свят! Сотворил я крестное знамение, а он глядит на меня и бормочет, бельмы выпучивши. Испужался я, страсть! Пошли рядом, боюсь я ему слово сказать, — гром гремит, молонья небо полосует, вербы к самой воде гнутся, — вдруг, братцы, накажи меня бог, чтоб мне без покаяния помереть, бежит поперек дорожки заяц... Бежит, остановился и говорит по-человечьи: «Здорово, мужики!» Некрасовские традиции в «степных» произведениях Чехова сказались в разработке темы родины («Ты и убогая, ты и обильная, матушка-Русь») и темы народного счастья (у Чехова только отсутствует революционная точка зрения в решении этой темы), а также в умении придавать картинам природы символический характер (Волга у Некрасова, степь у Чехова). У Чехова-«степняка» был такой крупный предшественник в русской литературе, как Гоголь. Гоголь впервые показал поэтическую обаятельность южнорусской степи и выразил свое восторженное отношение к ней в знаменитом восклицании: «Черт вас возьми, степи, как вы хороши!» Сам Чехов устанавливал свою связь с Гоголем в шуточном высказывании: «Я знаю, Гоголь на том свете на меня рассердится. В нашей литературе он степной царь. Я залез в его владения с добрыми намерениями, но наерундил немало» (из письма к Д. В. Григоровичу от 5 февраля 1888 г.). На творческую связь Чехова с Гоголем указывали и некоторые критики — современники Чехова. Для нас сейчас совершенно очевидно, что Чехов, как поэт степи, пошел дальше Гоголя. То, что у Гоголя было намечено только эскизно, у Чехова развито в целые картины, в широкие художественные полотна. Отдельные гоголевские мотивы разработаны у Чехова в большие социально-философские обобщения. Чехов открыл в степи новые качества, новые красоты. Следует указать еще на связь Чехова с Гл. Успенским. В разработке темы красоты у Чехова и у Гл. Успенского есть общие черты. Если мы сравним «Красавицы» Чехова с художественным очерком Гл. Успенского «Выпрямила», то мы найдем много общего в идейном содержании этих произведений. Общими являются мысли о значении красоты в человеческой жизни, о необходимости гармонического развития человека, сочетания в нем эстетически и этически ценного. Но у Чехова отсутствует тот вывод, к которому пришел Гл. Успенский: надо бороться за создание таких общественных условий, которые могли бы обеспечить эстетически-полноценную жизнь человека. Чехов, продолжавший традиции русских писателей-предшественников, выступил и как гениальный новатор. Новаторство у Чехова в его «степных» произведениях выразилось в создании высоких образцов бессюжетной описательной прозы («Степь», «Счастье», «Красавицы»), насыщенных большим социально-философским содержанием, в своеобразной художественной манере изображения природы, в искусстве сочетания монументальных образов природы с интимно-лирической проникновенностью, с глубокой взволнованностью, в умении поднять образы природы на высоту больших философских обобщений. (исп.материалы Л.П.Громова, М.П. Громова, В. В.Ермилова) БАНК КОНТРОЛЬНЫХ УЧЕБНЫХ ЗАДАНИЙ Рабочие тетради Рабочие тетради предназначены для проверки уровня сформированности теоретико-литературных, историко-литературных знаний студентов и умений применять эти знания при выполнении практических заданий, а также проверки грамотности письменной речи и владения литературоведческой терминологией. Задание 1. Составьте таблицу «Хроника жизни и творчества А.П.Чехова». Задание 2. Как вы понимаете слова К.Э. Циолковского «Хочу быть Чеховым в науке»? Задание 3. Раскройте различные варианты «футлярного человека» в прозе Чехова. Каков их социальный и профессиональный статус? Задание 4. Что объединяет «маленьких людей» в юмористических рассказах Чехова? Задание 5. В чём отличие чеховских юмористических рассказов от типично «осколочных»? Задание 6. Сопоставьте повести «Смерть Ивана Ильича» Л.Н.Толстого и «Скучную историю» А.П. Чехова. Что в них общего? Чем они отличаются? Задание 7. «Смех» А.П. Чехова. Его направленность и художественная выразительность в изображении персонажей. Задание 8. Составьте тезисный план монографии А.П. Чудакова «Поэтика Чехова». – М.,1971. МАТЕРИАЛ К ПРАКТИЧЕСКИМ ЗАНЯТИЯМ Занятие № 1. |
